В стране коллективного горя

• Марина Кочан. Хорея. — СПб.: Polyandria NoAge, 2023. — 192 с.

В последнее время в русскоязычной литературе появляется все больше автофикшена о травме — личной и коллективной. И дебютный роман Марины Кочан «Хорея» продолжает эту тенденцию.

Главная героиня Марина живет в Санкт-Петербурге, куда переехала из Сыктывкара еще студенткой, и готовится к рождению ребенка. Восемь лет назад умер ее отец — радиобиолог, исследовавший чернобыльскую почву после аварии. Но настоящая причина его смерти стала известна только сейчас — хорея Гентингтона, редкое генетическое заболевание. Узнав о болезни отца, Марина начинает искать у себя схожие симптомы и все сильнее тревожится за судьбу сына: а что, если хорея передалась и ему? Переживая за будущее, героиня думает и о прошлом: вспоминает жизнь в родном доме, отношения с родителями, те несколько лет перед смертью отца — и пытается разобраться: только ли хорея разрушила семью? Или существовали другие причины, а распад был неизбежен?

Прошлое, если его не трогать, похоже на маленький цветущий пруд. На поверхности красивые кувшинки и мелкая ряска. Но я трогаю воду, касаюсь ее. Ныряю прямо в темную страшную муть.

«Хорея» — текст-воспоминание об отце, которого не было. О том, кто много лет находился рядом физически, но так и не стал заметным. Отец — важная фигура в жизни ребенка, но часто дети мало что знают о своих папах. Отцы редко о себе рассказывают, почти ни о чем не спрашивают, бывает, не особо участвуют в делах семьи. Когда близости нет, составить полноценный образ родителя не получается — не хватает информации — и приходится додумывать. Насколько достоверен такой образ, трудно определить: наша память не всегда надежна, и порой мы себя обманываем.

Сама Марина Кочан признавалась, что после смерти отца долго романтизировала его в своих воспоминаниях. Так появился электронный зин, который позже перерос в сайт «Что я знаю о папе?» — проект, посвященный памяти об отцах. Роман — еще одна возможность зафиксировать то немногое, что Марине известно о своем родителе. А автофикшен — способ передать героине часть своей памяти, чтобы создать и удержать мерцающий силуэт отца.

Он вел себя как человек, который хочет и не может начать какой-то важный, тяжелый разговор. Но отец молчал и только иногда спрашивал: «Может, перекусим чего-нибудь?» или «Не хочешь прогуляться?» Но это уже не срабатывало.

В романе много слоев, но основной — тема отношений внутри семьи, то, как мы проживаем в детстве болезненный опыт и как тянем его последствия за собой во взрослую жизнь. Поднимается и проблема парентификации (когда взрослые перекладывают ответственность за благополучие семьи на детей), о которой в русской литературе пишут редко. Ребенок чувствует, что настроение родителей зависит от него, и старается не говорить о том, что в семье замалчивают. А когда рядом происходит насилие, старается его не замечать. Так развивается страх быть неудобным — слишком шумным, требовательным, заметным. Лучше переждать, чем лишний раз обратить на себя внимание. В этом смысле нездоровый человек тоже неудобен для общества, и чем именно он болен, не имеет значения. Рассуждая об этом, авторка проводит параллель между малой группой и социумом. Тактика замалчивания рождается локально — в семье, и переносится дальше. Родители скрывают проблемы от детей, а выросшие дети, обзаведясь собственным потомством, повторяют уже привычную ролевую модель. И то, что казалось выходящим за рамки, становится нормой.

Молчание ведет к еще одному вопросу: как говорить о болезни и как относиться к больным людям? Что им нужно — сочувствие или подбадривание, внимание или безразличие? Кажется, в нашем языке недостаточно слов, чтобы дать уместную в таких случаях поддержку, как нет и практик разговора о травмах. Семейные трагедии проживаются капсульно — обсуждаются только между близкими, а чаще всего — просто замалчиваются. Но когда горе связано с событиями в масштабах страны или мира, многие семьи переживают один и тот же травмирующий опыт. В нашем обществе много непрожитых коллективных травм: Чернобыль и его последствия — одна из них. Когда трагедия перестает быть личной, с ней не справиться в одиночку, нам важно и нужно проговаривать общие боли.

«Хорея» встраивается в контекст отечественного женского автофикшена. В романе просматриваются параллели с трилогией Оксаны Васякиной, в особенности, со второй книгой серии — «Степь», полностью посвященной отцу. Также в тексте Марины можно найти отсылки к автофикшену Анны Старобинец — роману «Посмотри на него», в котором писательница тонко и аккуратно исследует тему потери ребенка. По настроению «Хорея» ближе всего к книге Малин Кивели «Сердце», в которой героиня пытается осознать и принять болезнь своего новорожденного сына — врожденный порок сердца.

Наряду с проблемой коллективной памяти, отдельной темой романа встает вопрос о женской роли и общественных ожиданиях. «Хорея» стала еще одним феминистским высказыванием о телесности и материнстве в русскоязычном литературном поле. В тексте без стыда говорится о том, как меняется человеческое тело — как оно реагирует на стресс, страх, каким становится после родов, во время болезни, перед смертью. Во многом эта книга — о важности личного отношения к телу, о боязни потерять над ним контроль, необходимости прислушиваться к нему и понимать, что оно нам говорит.

Страхи множились, как крошечные красные точки на моем теле — это лопались микро-капилляры, на бедрах проступили тонкие бурые ниточки, словно изогнутые червячки выползли прогуляться на моих ногах после дождя. Я начинала утро с пристального осмотра тела. Надавливала на кожу, растягивала ее пальцами. В некоторых местах червячки выросли и стали толще других.

«Хорея» — автофикциональный текст, и если для авторки это во многом терапевтическое письмо, то для читателя — возможность переосмыслить собственный болезненный опыт, провести параллели от личного к общему. «Хорея» напоминает о том, как важно замечать, принимать и любить родных — тех, кто нам ближе всего. Проговаривание общих травм сплачивает нас друг с другом, дает надежду, что все еще можно починить.

Мое письмо — это хорея, потому что хорея — это состояние моей семьи, отрывистые, беспорядочные, хаотичные движения, попытки склеить то, что еще можно, соединить черепки, которые подходят друг другу.