Осадки сердца, или Человеческая погода

  • Алла Горбунова. Лето. — М.: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2022. — 314 с.

Едва где-нибудь заходит речь о «прозе поэта» — штампе настолько приевшемся, что хочется удавиться, — как многие люди, толком ее не знающие и не читающие, спешат зажать нос и крутануть пальцем у виска. Дескать, хуже прозы поэта лишь басни драматурга, и хорошо, если бы новеллисты нянчились с новеллами, верлибристы — с верлибрами, и никто на чужие территории не забегал. 

Мы упустили момент, когда один скромный термин превратился в символ дурновкусия. Возможно, это традиция родом из Серебряного века, где любой мало-мальски талантливый поэт норовил достичь успеха в прозе и зачастую делал это неумело, вяло, дешево, пересказывая декадентские сюжеты на манер бухгалтерского отчета, — а возможно, предубеждение против жанровых эмиграций присутствовало всегда.

Неприятие работает и в обратную сторону: многих отвращают стихи состоявшихся прозаиков, кажущиеся, возможно, случаем еще большего дурновкусия, нежели скромные «записки на манжетах».

Тенденцию определяют конкретные таланты.

Ведь отыскивались в Серебряном веке и Сологуб, и Белый, и Цветаева — гении амбивалентности, причислять которых к тому или иному лагерю было бы просто кощунством?

Алла Горбунова — человек схожего поведения: начав как один из ярчайших поэтических голосов поколения — сознательно не вписывающийся в формат, ловко его меняющий, — она незаметно перешла на язык крупной прозы и вновь расшатала конвенции, доказав, что писать слева направо можно ровно так, как считаешь нужным, и востребованность у читателя возникает скорее по энергетическим, нежели формальным принципам.

Успех ее прозаических книг — ключевой из которых, конечно, является «Конец света, моя любовь», — доказывает, что случай Горбуновой есть не подвиг мимикрии, не сознательный выбор в пользу одного из жанров, но — органическая метаморфоза.

Новейший ее роман-не-роман «Лето» демонстрирует особую грань авторского дара. Возможно, это первый текст Горбуновой, где явственно проговаривается ее же философское прошлое — и, поверьте, здесь не академическая болтовня о чем попало, а укоренившийся в крови взгляд на действительность, которая изменчива до ужаса, которую принципиально невозможно удержать конкретной.

Горбунова пишет так, будто другой литературы — и другой культуры — не существует. Ее язык — язык первого дня Земли, не разделенный на статусы и штили, язык, где предельная грубость и понятия вселенского значения (гроза, детство, память, небо) уживаются друг с другом по-ангельски добродушно. Разумеется, мы встречаем и цитаты, и аллюзии, без которых никакая литература сейчас не выживет, но у Горбуновой заимствования кажутся чем-то прямо противоположным себе — частью авторской речи, логической ее составляющей.

Я впала в особое состояние и стала слушать мысли вещей. Я трогала спинку кровати и слушала мысли спинки кровати — то, что происходило у меня в голове, это приходило мне в голову, но принадлежало спинке кровати. Собственно, это были не мысли, это было чистое ее внутреннее, рокот, шум, движение, напряжение, — что-то, что происходит внутри материи, ничего смыслового, семантического.

«Лето» — книга опыта: Горбунова стенографирует чувствуемое, наблюдаемое вокруг и пишет об этом с неподдельностью первого — и, как известно, самого точного взгляда. Это книга, лишенная истории, разворачивающаяся внутри мысли, — хотя номинально перед нами семейный роман, антисага, скомканные, как фантики, сцены из супружеской жизни — быт, выдаваемый за божественное откровение.

В русской литературе последних лет об автофикшене судачат на каждом углу. Карл Уве Кнаусгор уже давно превратил рутину в эпос, вплотную приблизившись к античным грозам и геликонам, — и симптоматично, что все чаще бестселлерами становятся описания исключительного (хотя и не всегда увлекательного) опыта.

Автофикшен Горбуновой ценен философией детства — моделью жизненного поведения. Это попытка сбросить существующую конкретику мира и рассказать о нем заново — воистину титаническая задача. Горбунова повторно именует вещи, события, явления, пользуясь, казалось бы, известными словами известного языка, но вкладывая в них тайный, ей одной подручный смысл. Только ребенок может удивляться миру настолько сильно — и настолько сильно устать от его правил, — чтобы обустроить все с чистого листа.

Когда я читаю что-то связное, склеенное, психологическое — мне чудится в этом страшная фальшь. Жизнь — это прорывы неописуемого, не вмещающего в себя, лишающего дара речи и мысли, она тебя раздирает на части, ты о нее рассыпаешься, все твое маленькое и огромное воображение, твои простые и изощренные языки.

Речь Горбуновой свободна донельзя — это стремнина, поток, ухватывающий на своем пути любые ассоциации, любые крупицы испытанного. Нам могут рассказывать о соседях, пейзажах, семейных причудах, погоде за окном, одиночестве, сексе, «Твин Пиксе», скушанном, выпитом, вскользь услышанном — и все будет оправдано, поскольку авторской сверхзадачей является не возведение памятника методу, не следование канонам литературы, а простое выживание автора в условиях чрезвычайного опыта.

Это не книга в обычном смысле, не предмет эстетики, не литература. Она — хлеб. Она — для выживания и ни для чего кроме. Простая, пещерная, первобытная. Не роскошь, а единое на потребу.

Крик, прорывающийся сквозь синтаксис, рано или поздно настигает читателя, оказывается услышан им — именно тогда понимаешь, какие жуткие тени снуют за внешне малоприметными, притчевыми зарисовками. Алла Горбунова превращает личные страхи, личное недоумение в факт литературы, овеществляя прожитое, даруя фактуру невыразимым, просачивающимся сквозь пальцы мгновениям.

«Стихи надо писать так, что если бросить стихотворением в окно, то стекло разобьется», — размышлял некогда Хармс с явной надеждой на будущее. Можно сказать, что его чаяния оправдались: письмо Аллы Горбуновой есть возможный шаг вперед, где любой, даже самый горестный опыт способен претвориться в отдельную галактику, не имеющую очевидных векторов и полюсов.

Авторская эволюция не окончена и, быть может, только готовит нам главный шедевр, хотя уже сейчас понятно, что именно прозой Горбунова проговаривает намного больше, чем концептуально очерченными стихами. Ведь, как известно, из поэзии прозы не сделаешь (да и зачем?), а вот прозу в поэзию переплавить можно всегда.

«Лето» — не опыт нового письма, а тайная жизнь, в чем-то кажущаяся намного убедительнее жизни реальной. В книге Аллы Горбуновой куда больше мужского, чем во всем «телеграфном стиле»: так бояться — и так писать о том, чего боишься, — может лишь невероятно смелый и талантливый человек.

Дата публикации:
Категория: Рецензии
Теги: Алла ГорбуноваАСТРедакция Елены ШубинойЛетоКирилл Ямщиков
Подборки:
0
0
7054
Закрытый клуб «Прочтения»
Комментарии доступны только авторизованным пользователям,
войдите или зарегистрируйтесь