Корейское поле экспериментов

• Чон Ючжон. Хороший сын, или Происхождение видов / пер. с кор. Чун Ин Сун, А. Погадаевой. — М.: АСТ, 2021. — 320 с.

Все, что не убивает, — делает сильней. На преодолении трудностей и адаптации к новым условиям строятся и биологический принцип эволюции, и христианская концепция креста, который каждому дается по силам. При этом, наверное, все согласны, что есть ситуации, которые непременно сломают представителей такого несовершенного, по сути, вида, как человек. Или же любую, даже самую ужасную ситуацию можно обернуть себе на пользу, если твои разум и тело достаточно приспособлены? Носитель каких ценностей и какой психической конституции лучше справится с такой задачей? И не надо ли для успеха в борьбе за существование отказаться от ряда атавизмов, способных нам помешать, — например, от эмпатии? 

Наверное, так следует сформулировать вопросы, на которые пытается ответить в своем романе южнокорейская писательница Чон Ючжон. Ситуация, в которую мы попадаем с первых страниц, действительно жуткая. Главный герой — двадцатипятилетний Ючжин, бывший профессиональный пловец. На время перестав пить противоэпилептические препараты, на которых сидит всю сознательную жизнь, он просыпается утром в луже крови рядом с трупом своей матери. И ничего не помнит. В квартиру, как назло, вот-вот должны приехать родственники, которые без разговоров сдадут его в полицию. Ючжину придется разобраться, кто за одну ночь разрушил его жизнь. Мог ли он сам, движимый мотивами, которые он сам не осознает, совершить преступление?

За окном рассвело... Если бы вчера ночью я не выходил через дверь на крыше, то наверняка бежал бы сейчас, как обычно, по этой дороге — мимо людей, вышедших, как и я, на пробежку, велосипедистов и прохожих, идущих на работу, мимо красивой девушки. Куда она идет, с кем будет встречаться и что будет делать? В этом мире так много разных людей. Каждый живет своей жизнью и совершает порой всякие странные вещи. Кто-то из них убьет человека и станет убийцей. Может быть, убьет в состоянии аффекта, или просто поддавшись гневу, или из любопытства. Такая уж жизнь, такие люди. Однако я никогда не думал, что этим кем-то могу оказаться я, а моей жертвой — мама. 

Сам нарратив — то, как с читателем, да и персонажем, общается автор, — очень кинематографичен. Постоянные флешбеки, раскрывающие сюжет галлюцинации, явления призраков и голоса в голове — приемы, органичные скорее для кино и компьютерных игр. Роман, в котором персонаж все время пытается взять сюжет в свои руки и декларирует свою независимость от авторской воли (или «божественной», в рамках литературного произведения это одно и то же), напоминает видеоигру. Причем вполне конкретную — вторую часть легендарной Silent Hill. Герой с провалами в памяти путешествует внутрь себя с целью заново собрать свою разрушенную травмой личность. Семейная история со скелетами в шкафу и с длительной болезнью в качестве общей рамки. И там и там один из умерших второстепенных персонажей заменяется ничего не знающим (и довольно бестолковым) двойником. Ючжин будто проходит квест. Он восстанавливает память, находя предметы-триггеры, читая мамин дневник и переслушивая музыку, которую слушал вчера (персонаж игры восстанавливал прошлое с помощью видеокассеты). Неизвестно, вдохновлялась ли Чон Ючжон творением Хидэо Кодзимы, но у этих произведений сто процентов есть общий вайб. 

Ючжин будто всегда находится внутри игры. В детстве он играет с братом в войнушку (которую они называют «выживание»), дело его жизни — плавать наперегонки, а его общение с семьей иначе как игрой в угадайку и не назовешь. Как игру он воспринимает и любую моральную дилемму. Прочитав книгу адвоката, который защищал в суде обвиняемых в жестоких убийствах, Ючжин, воспитанный в строгом духе южнокорейского христианства, вырабатывает себе любопытную нравственную максиму:

Мораль — это умение сочинить логичную историю, в которую можно поверить... Мне очень понравился новый взгляд на мораль. Каждый раз, когда в стране происходило страшное преступление, вызывающее всеобщий гнев, я представлял себя адвокатом и фантазировал, что нарисовал бы немного другую картину, окрасил бы ее другим цветом, потому что не всегда все надо представлять именно так, как есть. 

Проснувшись рядом с трупом матери, герой понимает, что для полиции он — очевидный подозреваемый. И cнова начинается игра, только на этот раз — в «выживание»: персонажу надо перехитрить всех противников, адаптироваться, слиться с враждебной ему средой, затеряться в ней. Его личная игра — это слепок игры, в которую вовлечены мы все: естественного отбора.

«Хороший сын, или Происхождение видов» — книга об эволюции, как намекает второе название. Она и сама — итог определенной эволюции. Чон Ючжон, — в отношении которой Die Zeit подсовывает нам удобный для неспециалиста шаблон «южнокорейский Стивен Кинг», — всю свою писательскую карьеру исследовала природу зла в человеке. Для этого писатель, как ученый-селекционер, должен вывести в своей творческой лаборатории персонажа, который воплощал бы абсолютное зло, — как Дарт Вейдер или полковник Курц. И в этом смысле Ючжин — итог авторских опытов по выведению идеального злодея — от «Весеннего лагеря моей жизни» до «28». «Хороший сын» — это тоже поле экспериментов — и литературных, и этических, и даже судебно-медицинских: одна из важнейших тем книги — это тема антипсихиатрии, а также моральные проблемы отношений врача и пациента. 

И все-таки книге как будто чего-то недостает. В том, что касается саспенса, свойственного южнокорейским триллерам, «Хорошему сыну» далеко до «Вегетарианки» Хан Ган. А если рассматривать роман с точки зрения скорее японской традиции «исповеди отщепенца», наследующей Мисиме и Дадзаю, то здесь Чон Ючжон сильно уступает своей современнице Саяка Мурата, написавшей «Человека-комбини». Но есть одна вещь, которую можно отнести к сильнейшим сторонам книги, и она как раз вписывается в традиции Мисимы. Следя за тем, как на долю персонажа раз за разом выпадают новые напасти или, наоборот, неожиданные возможности выбраться из западни, читатель частенько ловит себя на том, что он в один и тот же момент с одинаковой силой желает герою и выкарабкаться, и сгинуть, чтобы эта книга уже, наконец, закончилась или продолжалась без него. И тогда читатель сам становится полем экспериментов — уже его этические установки дрожат и грозят эволюционировать под ланцетом автора. А это уже — задача, на которую может покуситься только большая литература.