Раздвоение личности

• Рои Хен. Души / пер. с ивр. С. Гойзмана. — М.: Фантом Пресс, 2021. — 400 с.

Представьте известную всем сцену из мультиков: на плечах героя в минуту выбора сидят ангел и демон и каждый пытается склонить его на свою сторону. Примерно то же самое делают главные герои «Душ» израильского драматурга, переводчика и прозаика Рои Хена.

Гриша, или Гершон, — сорокалетний мужчина, который живет с матерью в Тель-Авиве, почти не выходит из дома и пишет книгу о... предыдущих воплощениях своей души. В этих историях он предстает и девятилетним мальчиком, живущим в эпоху позднего Средневековья, и сыном венецианского ростовщика, и марокканской проституткой — и даже блохой в Дахау. В какой-то момент книгу обнаруживает его мать Марина и пытается изо всех сил убедить читателя бросить начатый текст — а также дает рационалистические биографические объяснения всем Гришиным рассказам.

Попрошу вас закрыть эту книгу. Что слышите: закройте книгу прямо сейчас. Думаете, шучу? Я говорю совершенно серьезно!
Не читайте больше, пожалуйста. Всей душой молю вас.

Так и строится весь текст — история от Гриши, а затем ее опровержение от его матери. Если герой воплощает идею веры в мечты, в фантазии, если угодно — идею творчества, то его мать — идею веры в рациональное и объяснимое. При этом оба они — ненадежные рассказчики и, будем честны, не очень приятные люди.

Рои Хен перевел на иврит практически половину наших классиков — от Пушкина до Хармса, включая Достоевского, бегло говорит по-русски и работает в театре — ситуация многоголосицы для него привычна почти как воздух. Каждая из четырех частей — и объединяющая их пятая — отличаются друг от друга не только на уровне стиля, но и формы: здесь есть и сказка, и философская лирика, и пьеса, и практически стихотворение. И в каждой из них автор ломает четвертую стену и исподтишка или прямо вступает в диалог с читателем. Каждый фрагмент написан своим стилем — и в каком-то смысле становится метафорой владения разными иностранными языками — ведь погружение в реалии другой культуры есть тоже своего рода перевоплощение души.

На протяжении всего текста читатель размышляет, действительно ли он может верить описываемому героем, или это лишь фантазия нездорового сознания? Ведь для всех выдуманных сюжетов у его матери находится рациональное биографическое описание (но можно ли верить ей?). При этом в их историях обнаруживается любопытный параллелизм: как сквозь века душа героя то ли искупает совершенное преступление, то ли находится в поиске своего близнеца, так и история его матери отражает и преступление, совершенное по отношению к сыну, надолго оставленному ей, и попытку искупления, обретения в нем вновь родной души. 

В основе романа лежит очень сложный вопрос: что такое жизнь — дар или проклятие? В иудаизме реинкарнация называется гилгуль и является одним из способов очищения души — путем, которым Господь ведет мир к окончательному исправлению. Причем, как мы узнаем из текста, Гриша находится в своем последнем воплощении. Герои Хена пытаются выстроить отношения с Богом, который дает им свободу воли, но они не умеют распорядиться ей. Может ли статься так, что главная цель жизни — не искупление прошлых грехов, а проживание ее, собственно сама жизнь? 

«Все — метафора, жизнь бывает только один раз». Кто самый большой глупец в мире? Тот, кто верит собственной лжи. А я что же, действительно лгал все это время? Скажите мне вы, души, я вам лгал?

Обилием голосов и сменой декораций роман Хена напоминает карнавал в бахтинском понимании: казалось бы высокие темы обыгрываются в тексте иронически. «Юмор — по словам Хена, — единственное, что помогает раскрыть сердце». У Рои Хена вообще особый дар смешить читателя, да и вышибать слезу из читателя автор тоже умеет ого как. «Души» напоминают грандиозный спектакль, одновременно комический и драматический, который писатель-демиург разворачивает в романе. Только вот герои его — отнюдь не профессиональные актеры: они никак не желают понять, что жизнь развивается по иным законам.

В интервью порталу Rara.Avis на вопрос о том, кому из героев он больше сочувствует, Хен отвечает что-то в духе того, что у него раздвоение личности и от каждого в нем (или в каждом от него) понемножку:

И спор, который происходил в комнате, где я писал, был настолько сильным, что пока я работал с Гришей, маму я все время видел — она курила в гримерке и ждала: «Можно уже? — Подождите, Марина, пожалуйста, я вас очень прошу, мы с Гришей еще не закончили! — Ну что это такое, почему у него сто страниц, а у меня четыре? Что это такое, я могу вообще не быть в этой книге, если надо! — Что вы, конечно, надо! Поверьте, вас все полюбят, вы мой самый любимый персонаж!» И тут Гриша: «Ну, если она самый любимый персонаж, тогда я тоже могу не быть в этой книге, сделай мне две страницы тогда, я прожил четыреста лет, а она вообще ничего не делала, сидела в музее. Любимый персонаж! А чем любимый? Сидит, смотрит на картины? Я тут вам душу выкладываю, а она любимый персонаж, получается, потому что она идиотка и смешная, и говорит вот таким дебильным слогом. А я вам открываю Венецию XVIII века — кто из вас был в Венеции XVIII века?»

В то же время автор объясняет, что состояние Гриши, в котором он несколько часов может лежать в ванне и только курить, ему очень знакомо. И здесь отчетливо напрашивается сравнение с набоковским Лужиным.

Вот и читателю после завершения книги остается выбрать, кто он, все-таки — Гриша или Марина? Или и тот, и другой понемножку?