Есть одно Но

• Кристиан Крахт. Мертвые / Пер. с нем. Т. Баскаковой. — М.: Ад Маргинем Пресс, 2018. — 208 с.

Швейцарский писатель Кристиан Крахт неплохо известен русскому читателю благодаря издательству Ad Marginem, которое выпустило семь его книг. Крахта называют самым интересным современным немецкоязычным автором, но признание пришло к нему не сразу. Его первый роман Faserland поначалу критиковали как подражание «Американскому психопату» Брета Истона-Эллиса и только спустя некоторое время в нем разглядели самостоятельную ценность. Крахт занимался журналистикой, опубликовал сборник путевых заметок, издавал в Катманду концептуальный журнал, участвовал в создании книги о поездке в КНР, поднимался на гору Килиманджаро.

Хотя Крахт как будто бежит от европейского культурного контекста, он глубоко в него погружен. Если мы посмотрим его аккаунт в Instagram, то увидим кадры из фильмов Андрея Тарковского, изысканные натюрморты, пустые залы, где Крахт собирается выступать. Он публикует фотографии дочери, своей нереальностью напоминающие о фильмах Вима Вендерса, подписывает портреты знакомых цитатой из «Трюизмов» Дженни Хольцер, а под собственными детскими фотографиями ставит хэштег #speakmemory. Несмотря на такую меланхоличную эстетику, писатель Крахт — экспериментатор, новатор и немного enfant terrible. В одном интервью он называл «кэмпом» режим аятоллы Хомейни, в другом — Северную Корею определил как фикцию. Эти высказывания вызвали резко негативную реакцию: разве можно применять эстетические категории к системам, угнетающим человеческую свободу?

Путешествия и впечатления часто становятся материалом для новой книги. Постоянно перемещаясь по миру, Крахт практически всегда использует передвижение героев в пространстве как некий духовный путь — одиссея в духе Джойса, а не Гомера.

В новом романе Кристиана Крахта «Мертвые» навстречу друг другу двигаются два ключевых героя: швейцарский режиссер Эмиль Нэгели и японский чиновник Масахико Амакасу. Если первый является плодом фантазии автора, то второй на самом деле существовал, служил императору и возглавлял японскую кинопромышленность в Манчжурии. Все это Крахта совершенно не интересует: взяв реального человека, он сделал из него маску и поместил в свою книгу, которая, вопреки аннотациям, оказывается вовсе не про становление тоталитарного общества и вряд ли может претендовать на звание исторического исследования. Роман построен по той же схеме, что и пьесы японского театра Но: три части, сорок коротких глав-эпизодов. И театральная условность работает там на каждой странице. Большая история с событиями, датами и надвигающимся фашизмом превращается в декорацию.

Там сзади стоял он, просто невероятно: там стоял Чаплин — узкоплечий и стройный, волнистые волосы на висках чуть тронуты сединой, неотразимо очаровательный; и, да, выглядел он достаточно бесшабашно в своем черном фраке, с бокалом шампанского в левой руке, с сигарой в правой, обрамленный гирляндой из трех очень привлекательных хихикающих японок и одного жовиально гундосящего бородатого адмирала, рядом с цветочной композицией из орхидей, нагроможденной хоть и искусно, но со свойственным американцам отсутствием чувства меры; Чаплин совершенно искренне рассмеялся над какой-то шуткой, но тотчас прикрыл рот обеими руками, будто стыдился состояния своих зубов, и черная прядь волос, упав ему на лоб, теперь там подрагивала.

Но что делать тем, кто не знаком с эстетической теорией японского театра Но? Убьет ли это потенциальное удовольствие от прочтения книги? Разумеется, нет, ведь хорошая литература доставляет удовольствие в любом случае. К тому же перевод с немецкого делала Татьяна Баскакова, которая работала над всеми книгами Крахта на русском. Она же снабдила текст подробными примечаниями и статьей, содержащей детальный анализ романа и его связей с традициями театра Но.

В пьесе, пригодной для Но, обязательно появляется демонический персонаж. Татьяна Баскакова пишет, что, в романе Крахта таковым, видимо, является главный герой, Эмиль Нэгели, поскольку по приезде в Японию он обрил голову наголо, купил парик и даже позволил парикмахеру нанести макияж, заменяющий маску. Магия физического преображения совершается в зеркальной комнате — такой же, как и гримерная актеров Но. Тем интереснее выглядит заявление Татьяны Баскаковой, что для очередного интервью Крахт «превратился» в Нэгели. Кинорежиссер хоть и выдуман, но многие его черты позаимствованы у создавшего его писателя. Крахт подарил ему свою внешность и даже образ матери — блондинки в кашемировом свитере с ниткой жемчуга — именно такое ее фото можно найти в инстаграме писателя. Крахт виртуозно играет со слоями текста, превращая факты в фикцию, обыденность — в магию.

Он показывает одну из «сырых» версий своего фильма, который он назвал так же, как эту книгу, — в маленьком, невзрачном демонстрационном зале в Зеефельде, совсем близко от оперного театра. Этот вечер — какой-то не по сезону теплый, из туч над озером высверкивают, шипя, молнии.

Нэгели едет в Японию, чтобы снять там великий фильм. По приезде он понимает, что его невеста Ида изменяет ему, и, прокляв любовников, уходит скитаться по островам с десятком бобин пленки и тремя камерами. В своем путешествии он распутает узел отношений с умершим в начале книги отцом, снимет-таки фильм, а в одном из эпизодов попадет в гости к неназванному литератору. У того в коридоре висит «вовсе не скромное изображение святого Себастьяна», а речи его пугающи — перед нами Юкио Мисима, чья самая известная книга называется «Исповедь маски».  Цитатами из нее он и говорит. Интересно, что из всех реальных персонажей Крахт не называет по имени только его, хотя и дает нам достаточно ключей для разгадки его личности. Маской в итоге можно считать каждого персонажа романа. Но сорвать с себя маску удастся только Иде — в самом конце.

Ида соскальзывает со своего места, в последний момент все-таки пытается удержаться, удивленно вскрикивает, шумно срывается вниз, и ее падающее, переворачивающееся в воздухе тело в конце концов обретает покой, распластавшись на кактусах, острые немилосердные колючки которых разрывают — чуть ли не сдирают вообще — кожу лица.

Поначалу «Мертвые» кажутся скучными, эпизоды из жизни юных Нэгели и Амакасу выглядят нарочито заимствованными. У Эмиля сложные отношения с отцом, его ручного кролика зовут Себастьян — разумеется. Масахико презирает родителей, превосходя их интеллектуально, а также предается фантазиям о самоубийстве — иного мы и не ждали. Однако этот медленный разгон — еще один поклон традициям Но: во второй и третьей части действие набирает стремительность, как и в традиционной пьесе. Автор играет с читателем в загадки. Текст прошит повторами и рифмами (о них подробно пишет Баскакова), постоянно появляющиеся знаменитости заставляют читать их биографии. Роман превращается в гипертекст, однако не исчерпывается этими шарадами. Конечно, Крахт требует от читателя усилия, но за него воздается сторицей.