Роман Романа не роман

• Роман Богословский. Зачем ты пришла? — М.: Флюид ФриФлай, 2018. — 192 с. — (Книжная полка Вадима Левенталя).

Книгу Романа Богословского «Зачем ты пришла?» я перечитала два раза. В первый раз было так, как часто бывает в первый раз: мне очень не понравилось. Любовная коллизия показалась надуманной, постельные сцены автору не удались, в истории не было глубины, двойного дна. Во второй раз стало уже лучше: постельные сцены по-прежнему казались неудачными, однако стиль автора если не покорил, то как минимум — зацепил.

Конечно, Богословский написал ничуть не роман, а крепкую повесть. Ее сюжет прост — замужний мужчина и замужняя женщина влюбляются друг в друга, уходят из своих семей, начинают жить вместе, у них рождается ребенок, они так и не женятся, а в конце концов расходятся. Плоский пересказ этой истории делает с текстом Богословского примерно то же, что и пересказ одной только любовной коллизии с романом «Евгений Онегин». Ведь уже аннотация предупреждает читателей: в этой книге главное — кипение страстей, «любовь-буря, любовь-наказание, любовь-беда». И сколь прост для понимания сюжет, столь же просты и эффектны описанные страсти. Романной глубины в них нет; в них есть основательность повести, иногда переходящая даже в истеричность рассказа.

Автор не изменяет себе и повторяет некоторые ошибки своего первого крупного произведения «Трубач у врат зари». Вадим Левенталь, создатель серии, в которой вышла книга «Зачем ты пришла», сказал в одном из интервью, что от первого романа Богословского он был «не в большом восторге», но в этот раз автор «как будто проснулся, потянулся и пошел ломать деревья голыми руками». Все же от обвинений, вменяемых ему критиками Большого жюри «Национального бестселлера» 2015 года (кстати, в этом году Богословский опять попал в лонг-лист премии), а именно от неудачных метафор и «гирлянд риторических вопросов», если процитировать Наташу Романову, Богословскому избавиться не удалось. Простой подсчет показывает, что в тексте более 600 вопросительных предложений, большинство из них, разумеется, риторические. Они проникли даже в заголовок текста! Эта синтаксическая модель работает на то, чтобы показать смятение, ярость, исступление главного героя, Сергеева.

Смотрел на тебя и слушал. Я никогда, никогда не буду с тобой, слышишь? Ты же просто секс-автомат для начальников и  фитнес-тренеров. Я убил бы тебя сразу после малейшего подозрения. Одерни платье, убери от меня свои ноги. Убери свои губы. И глаза убери. Выйди из машины, слышишь? Руки на капот! Ноги на ширину плеч! Тебе смешно. Ты хохочешь. Ты говоришь, что все это в прошлом. А что же в настоящем? Кто он, а? Кто в настоящем? Где он, как его зовут? Я чувствую его, ощущаю где-то рядом, он поблизости. И снова улыбка. И снова слипшиеся твои ресницы. И снова этот танцующий взгляд, самба двух зрачков. Куда, на кого ты смотришь? На него? Нет, на меня.

Метафоры вроде «самбы двух зрачков» — фишка Богословского. К такой метафоричности он прибегает и в описании постельных сцен. В одну из первых встреч возлюбленная героя, Ляна, попросила его купить сухарики и томатный сок. Хруст сухариков не давал покоя герою, и он даже иронически распел словосочетание «Томатный хруст» на мотив песни «Вечерний звон». И во время секса с Ляной Сергеев постоянно думает о томатном соке:

Томатный хруст, я слышу его. Томатный сок закипает у меня в груди, лопаются пузыри, все вокруг бурлит. И тонет в нем моя жизнь, плавится. Ты пахнешь кипящим томатным соком, ты сделана из него. Дай же еще губ, дай еще языка!

Чуть позже автору понадобилась еще одна метафора для описания процесса, и ею стало «биение в промежуток»:

Мне нужно… Мне нужно биение, биение в промежуток. Биение в твой горячий промежуток, в томатное варево.

Это выглядело бы даже смешно, если бы в книге не встречались удачные примеры, которые организуют систему: любовь у Богословского стоит на трех китах — смерти, голоде и музыке. Метафоры, отсылающие к этим категориям, регулярно повторяются в тексте. Любовь подобна смерти, требовательна, как голод, спасительна, как музыка.

Ты рыдала, я гладил тебя по волосам, чувствуя ладонями странный, нечеловеческий жар, что исходил от твоей головы. Меня вдруг охватил ужас вперемешку с восторгом: еще чуть-чуть и голова твоя загорится, воспламенятся мои руки, потом свитер, потом шарф в мутной лужице. И мы сгорим с тобой в этой твоей машинке.

Ляна особенно настойчиво соотносится в сознании героя с едой: Богословский не только многократно повторяет, что она полна томатного сока и хруста сухарей, он заявляет также, что у нее мочки-мандаринки, а герой то «выпивал» ее и ею «закусывал», то ему хотелось «прокусить ей правую булку». Страсть и голод — животные чувства, и два раза в романе Сергеев представляет, что превращается в рептилий, как бы следуя за любимым Джимом Моррисоном, который пел, что он «король ящериц».

И все же есть третий «кит» — музыка. Ее становится все больше ближе к концу книги, где герой то сам поет, то берет интервью у знаменитостей и спрашивает о знаковых песнях и исполнителях, то спорит с кем-нибудь о них же. Музыке не чужд и сам Богословский — в романе есть отголосок его творчества: Сергеев рассказывает Ляне о своей группе «Нижние земли», которую нельзя не соотнести с созданной когда-то автором группой «Ближнее небо». Но наибольшую известность Богословскому в музыкальных (да и в литературных) кругах принесла написанная им книга «Агата Кристи. Иллюстрированная история группы».

Тем удивительнее, что в конце Сергеев ставит своим дочерям песню Boney M «Sunny». Героиня ушла, а его всепожирающая и болезненная любовь к ней — нет, но появилась надежда на то, что в мире есть гармония.

— Пап, а ты знаешь, что на английском слово «you» означает и одного, и двоих, и троих, хоть десятерых. Это и ты, и вы, и мы, и мама. И жаль, что Ляна ушла…

Я знал. И прибавил звук в колонках:

«SUNNY ONE SO TRUE — I LOVE YOU!»

Герой Богословского словно в шутку говорит дочери, что «Зачем ты пришла?» — это название для новой песни. Так что эта книга — совсем не роман. По формальным признакам она, конечно, ближе к повести. А по сущностным — к выстраданному сборнику стихов, к записанному наконец альбому, к спетой, несмотря на летящие с балкона камни, серенаде.