Елена Чижова: литература как грибница

Почему лейтмотивом вашего нового романа была выбрана пытка?

Орудие пыток — один из главных образов ХХ века. То, что случилось с Германией и СССР (сейчас я не сравниваю их политические системы) — это чудовищный откат в Средневековье с его представлениями о жизни и смерти, ксенофобией, верой в то, что по сравнению с другими народами твой народ лучше. Разница в том, что орудия пыток времен инквизиции терзали и убивали единицы, десятки, сотни людей, а технологический прогресс, который соединился в ХХ столетии со страшным средневековым сознанием, породил механизм уничтожения миллионов.

Настоящим истязанием для персонажей становится обращение к собственной родословной. Почему так сложно принять прошлое родителей?

«Чти отца своего и мать» — трудная заповедь. Отец героини был советским писателем, но она всегда чувствовала, что в его биографии таится что-то страшное, какая-то подлость, которая в конце концов и вскрывается. Бывают отцы, которых надо чтить, но бывают и те, кого необходимо отринуть, иначе мертвая рука прошлого затянет нас в глубину. Для меня одна из самых важных фраз в романе: «Мужчины и женщины размножились и превратились в народы, с которыми Бог разговаривает на языке истории». Когда мы произносим «чти отца своего», то пытаемся рассуждать на языке вечности, а человек может говорить только на языке времени. Как жить, зная, что ваш отец, например, был эсесовцем или травил людей в кампании против космополитов? Каждому, кого это коснулось, приходится решать для себя этот вопрос.

Образ отца многоступенчатый: им в романе выступает и Сталин, и Бог. Можно ли уравнять их функцию в отношении людей?

Нет. Бог — это страдающий отец, потому что его творение несовершенно: я имею в виду и каждого отдельного человека, и целые народы. Это Сталин добился впечатляющей победы: создал «нового человека», который до сих пор существует. Думаю, это единственный успешный советский проект.

В романе присутствует пугающее героев «оно». Что это в вашем понимании?

Это не отпускающее моих героев замкнутое пространство. Можно назвать его национальным подсознанием. Ощущение ужаса, которое подкрадывается к ним исподволь, тихими стопами. В первой части романа, казалось бы, ничего особенного не происходит. В этом смысле я очень надеюсь на читателя, который поймет, что все это вместе: и невыносимая жара, и то, что герои все время возвращаются к своему прошлому, и житейские обстоятельства, не позволяющие им сбежать из этой дачной местности, — не случайны. Это потом становится ясно, что дело совсем не во времянке, которую герой-мужчина боится оставить незапертой. Его подлинный страх: родители, чьим ожиданиям он никогда не соответствовал. Точно так же, как и страх героини-женщины, которую я намеренно делаю материально обеспеченной. В ее ситуации деньги, полученные от продажи родительской дачи, никакой погоды не сделают. Но она не уезжает, будто ее притягивает это загадочное «оно», пространство, откуда ей так и не суждено вырваться.

В трагическом финале решающую роль сыграла одна из старух, гротескно выведенных в романе. Какой смысл заложен в образы этих женщин?

В контексте романа образы старух выведены из темы шекспировских ведьм. Для меня эта внутренняя рифма очень важна. Как важно и то, что в пространстве «реальной жизни» эта по-своему несчастная старуха, становясь причиной гибели героини, сама не понимает этого, ведь она добрая, жалеет погибшую, называет ее доченькой. Но это не должно никого обманывать: в пространстве «оно» эта старуха выполняет функцию неумолимого рока.

Ваши произведения отличает насыщенность аллюзиями. Как организуется этот пласт?

Думаю, таков образ моих мыслей, способ осмысления реальности. В то же время нельзя сказать, что я, работая над романом, абсолютно все контролирую. Что-то возникает неосознанно. Несколько лет назад у меня была возможность в этом убедиться. Тогда в СПбГУ на кафедре лингвистики проходила ежегодная конференция, на которой три доклада посвящались «Времени женщин». Устроители меня пригласили. Я пережила странное ощущение: знаете, будто мне срезали череп и изучают содержимое. Но, говоря серьезно, доклады были исключительно глубокими и интересными. Как выяснилось, помимо смыслов, которые я сознательно закладывала в текст, в нем обнаружилось множество ходов, в которых я не отдавала себе отчета. И наоборот. В одном из докладов, в частности, анализировались имена бабушек — героинь романа. Относительно внутренних смыслов, связанных с именами Ариадны и Гликерии, я согласилась, но что касается Евдокии Тимофеевны — в этом нет никакого подтекста. Так звали мою прабабушку, которая меня растила. Вот и все.

Побуждают ли вас к творчеству современные реалии?

Конечно. В романе есть вполне «современные» образы — например, умелый тракторист или рабочий-насекомое. Теперь наступило «их время» — незамысловатых персонажей, чей внутренний мир устроен исключительно просто. На их фоне два главных героя, страдающих, совестливых — люди прошлого. Сложный мир, в котором человек обладает не только исторической памятью, но, главное, исторической совестью, кажется, высох как грибница в засушливый год. Но рано или поздно дождь все равно прольется. Во всяком случае, я надеюсь на это.