Клариси Лиспектор. Ученичество, или Книга наслаждений

• Клариси Лиспектор. Ученичество, или Книга наслаждений / пер. Е. Хованович. — М.: No Kidding Press, 2024. — 128 с.

Клариси Лиспектор (1920–1977) — бразильская писательница и журналистка еврейского происхождения родом из Украины. Ее письму свойственны философичность, интроспективность, мистицизм и панпсихизм. Романы и новеллы Лиспектор переведены на многие языки мира и отмечены множеством литературных наград, по книге «Час звезды» был снят одноименный фильм.

«Ученичество, или Книга наслаждений» (1969) — самый «доступный» и самый «человечный» текст Лиспектор, который только притворяется любовным романом. Школьная учительница Лори (Лорелея, речная дева, завлекающая мужчин своей песней) вечно во всем сомневается. Она знакомится с профессором философии Улиссом, который знает ответы на все вопросы. Постепенно сближаясь, герои балансируют на грани сексуального желания и платонического чувства, однако прежде Лори предстоит исследовать экзистенциальные глубины собственного «я».

 

***

И теперь пора было решать, стоит ли и дальше встречаться с Улиссом. Внезапно взбунтовавшись, она вдруг расхотела учиться тому, чему он, казалось, так терпеливо стремился ее научить и чему она сама, по видимости, хотела научиться, бунтовала она в первую очередь потому, что в это время ей было не до «медитаций», которые казались ей теперь смешными: она трепетала от незамутненного желания, как бывало с нею всегда перед менструацией и сразу после. Но Улисс, казалось, хотел, чтобы она научилась прежде стоять на своих ногах и только после этого, подготовленная Улиссом к свободе, отдалась бы ему — и зачем ему всё это было надо, когда можно было просто вожделеть ее? Поначалу Лори вообразила, что Улисс хочет преподать ей что-то из своего курса философии, но он сказал: «Тебе не философия нужна, нуждайся ты в философии, всё было бы просто: ты посещала бы мои занятия как вольнослушательница, и я говорил бы с тобой по-другому»,

нынешнее потрясение, похоже, и вызвало у нее истерику, но сейчас, освободившись, она могла не спешить расставаться с Улиссом: сегодня, во всяком случае, она желала с ним увидеться, и, хотя ее бесило его немое вожделение, она на самом деле знала, что сама толкает его к тому, чтобы не утерпеть и перестать ждать; на те деньги, что присылал каждый месяц отец, она покупала дорогие платья, всегда в обтяжку, других способов привлечь Улисса она не знала, и

вот уже пора было одеваться, она посмотрелась в зеркало, вся красота ее состояла лишь в том, что она женщина, тело ее было стройным и сильным, и поэтому, как она думала, Улисс ее и полюбил; несмотря на жару, она выбрала платье из тяжелого сукна, почти бесформенное, формой ему становилось ее тело, но

наряжаясь, она словно исполняла обряд, отчего становилась строгой и торжественной, сукно из ткани превращалось в материю, составляющую предмет, превращалось в оболочку, которой она придавала форму собственным телом — как могла обычная ткань обрести такую пластичность? ее волосы, вымытые с утра и высушенные под солнцем на терраске, напоминали старинный коричневый шелк — красавица? нет, женщина: Лори старательно накрасила губы и глаза, что она, по словам одной коллеги, обычно делала очень неаккуратно, надушила лоб и грудь — земля благоухала тысячами измятых листьев и цветов: духи для Лори были одним из инструментов имитации мира, она так хотела научиться жизни; духами она как-то усиливала то, чем была на самом деле, и потому не могла пользоваться ароматами, противоречащими ее сути: умение душиться проистекало из некой инстинктивной мудрости, унаследованной от тысяч женщин, обучившихся как будто без усилий, как будто бы пассивно, и умение это, как всякое искусство, требовало хотя бы минимального знания самой себя: она пользовалась духами со слегка удушливым ароматом, сладковатым, как жирный чернозем, как будто запрокинутая голова приминала рыхлый чернозем, при этом она никому из коллег-учительниц не говорила, как они называются: это были ее духи, это была сама Лори, и душиться для нее означало совершать секретный, чуть ли не религиозный обряд

— надеть ли серьги? она колебалась, потому что ей хотелось, чтобы уши выглядели нежными, но простыми, чем-то таким застенчиво обнаженным, она всё никак не могла решиться: роскошнее было бы вообще спрятать косульи уши под волосами, сотворить из них тайну, но не удержалась, заправила волосы за свои нелепые бледные уши: египетская царица? нет, прекрасная видом и богато украшенная, как библейские женщины, и что-то в ее обведенных черным глазах будто просило в тоске: разгадай меня, любимый, или, мне придется тебя сожрать,

и уже готовая, одетая, настолько красивая, насколько только можно, опять засомневалась: идти ли на свидание с Улиссом — совсем готовая, уронив руки, размышляла, идти или не идти на свидание? с Улиссом она вела себя как девственница, уже не будучи ею, хотя была уверена, что он и об этом подозревает, странный мудрец, который все равно, похоже, не догадывался, что ей хочется любви.

И опять среди смутных сомнений успокоила ее мысль, не раз уже послужившая надежной опорой: все, что существует, существует по абсолютной необходимости, и в конечном счете что бы она ни сделала или что бы ни отказалась делать, от этой необходимости не убежишь; всякий предмет размером с булавочную головку даже на долю миллиметра не может стать больше или меньше булавочной головки: всё, что существует, — в высшей степени совершенно. Только вот бо́льшая часть того, что столь совершенно, практически невидимо: истина, ясная и точная сама по себе, достигает разума женщины уже в виде смутной и почти не различимой тени.

Ну ладно, вздохнула она, пусть истина является ей едва различимой, но она хотя бы знает, что во всем, из чего складывается жизнь, есть тайный смысл. Она так твердо это знала, что иногда, хотя и неотчетливо, могла провидеть совершенство —

опять эти мысли, которые она использовала как напоминание (о том, что, раз совершенство действительно существует, она в конце концов поступит правильно) — и опять напоминание сработало, и, хотя глаза ее еще были темны от путаных мыслей, она всё же решила встретиться с Улиссом, по крайней мере в этот раз.

И не потому, что он ее ждал — много раз Лори, рассчитывая на уже ставшее оскорбительным терпение Улисса, не приходила, не предупредив его, — но от мысли о том, что это терпение наконец иссякнет, ее рука сама потянулась к горлу, пытаясь удержать и не выпустить наружу тревогу, подобную той, что она ощущала, задаваясь вопросами «кто я? кто такой Улисс? кто такие люди вообще?» Казалось, Улисс имел на все ответ, но решил не давать его — и сейчас тревога вернулась, потому что она снова обнаружила, что Улисс нужен ей, и это приводило в отчаяние — хотелось бы видеться с ним и дальше, но так чтобы он не был ей так остро нужен. Будь она совсем одинока, как раньше, знала бы, что чувствовать и как действовать в системе. Но Улисс всё полнее входил в ее жизнь, и всё сильнее ощущалось, что она под его защитой, и становилось страшно потерять эту защиту

— хотя она сама не знала, что для нее означает «быть защищенной»: может это было просто детское желание иметь всё, не страдая от того, что придется что-то отдавать взамен? Может, защита — это присутствие? Если бы она пребывала под защитой Улисса в еще большей степени, чем теперь, то стремилась бы к максимуму: быть настолько защищенной, чтобы не бояться освободиться; всякий раз, вырываясь на свободу, она знала бы, что есть куда вернуться.

Увидев себя краем глаза в зеркале во весь рост, она подумала, что быть защищенной означало бы еще и перестать быть одним-единственны телом: оттого, что ты всего одно тело, впечатление такое, будто ты отрезана от себя самой. Наличие одного-единственного тела, отделенного со всех сторон от остального мира, пугало, как ей казалось, осознанием, что она одна, и, жадно разглядывая вблизи свое отражение, она восхищенно повторяла про себя: какая же я таинственная, такая изящная и такая сильная, и в изгибе губ еще сохранилась невинность.

Тут ей подумалось, что нет на свете ни одного мужчины и ни одной женщины, кто не гляделся бы в зеркало и не удивлялся самому себе. На долю секунды человек представляется экспонатом для разглядывания, и это можно было бы назвать нарциссизмом, но под влиянием Улисса она скорее назвала бы это радостью бытия. Найти во внешнем облике отзвук облика внутреннего: ах, оказывается, я действительно существую.