Бу! Леденящие душу сказки о буллинге

• Бу! Леденящие душу сказки о буллинге / Сост. Е. Некрасова, А. Атрощенко, О. Аристова. — Москва: БФ «Нужна помощь», 2022. — 240 с.

Новый сборник издательства «Есть смысл» посвящен одной из самых острых проблем в России и мире. По статистике, примерно половина детей становились жертвами буллинга в школе, притом что действительно говорят об этом единицы. Авторы текстов — победители конкурса, организованного Школой литературных практик и книжным стендап-шоу «Кот Бродского», как молодые, так и уже опытные писатели, среди которых Ольга Птицева, Сергей Лебеденко, Ольга Фатеева и другие. Они — нередко используя фантастические допущения — размышляют о том, как насилие влияет на абьюзеров и их жертв, в чем его причины и как к этой проблеме относятся окружающие.

В рассказе «Послушная девочка» Анна Шипилова постаралась показать, почему взрослые реагируют на буллинг как на нечто незначительное и к чему приводит замалчивание насилия среди школьников.

Послушная девочка*

Анна Шипилова

На перемене Лейла играет сама с собой: закидывая на спину длинные черные косы, прыгает в только ей видимые классики на деревянном полу в коридоре. Подошвы лаковых туфель отбивают почти чечеточный ритм — у классной начинает болеть голова. Она отрывается от заполнения журнала, выходит, заглядывает за угол и видит, как тень Лейлы на стене останавливается и оглядывается на нее, а Лейла продолжает прыгать. Классная думает: «Показалось» — и кричит: «Алиева, не скакать там!»

Лейла кивает своей тени, и та тянет ее обратно в класс. Стены вздыхают и трещат; мыши снуют в перекрытиях; где-то спускают воду, и все трубы начинают резко подвывать; порыв ветра захлопывает окно, дребезжа стеклами. Старшие девочки, которые курят в форточку в туалете на этаже младших классов, чтобы их не застукали, вздрагивают — «пипец», «я чуть не обоссалась», — выбрасывают окурки и, озираясь, выходят.

Лейла идет к своей парте, достает учебник, открывает тетрадь с домашним заданием, краем глаза следит за Ковалевым, с которым ее заставляют сидеть уже третью четверть подряд. Ковалев расковыривает стержень ручки, спрятав его под партой; сейчас может полезть к ней — мазать ее синей пастой, а может больно тыкать в бок и в руку или, если повезет, повернется к сидящему сзади Евсееву и будет тыкать его. Лейла на всякий случай опускает локоть, прикрывая один бок, и отодвигается на стуле от Ковалева как можно дальше. Его тень расковыривает дыру в линолеуме тенью стержня.

Лейлу всегда сажают с двоечниками, их отметки и дисциплина не улучшаются, а она скатывается на четверки и тройки: еле успевает отбиваться и не может сосредоточиться даже на контрольных. Ковалев делает быстрое движение — Лейла не успевает увернуться, но тень будто бы поднимает ее руку, подставляя под острый стержень учебник, как щит, — укол приходится Пушкину прямо в глаз.

Звонок в конце урока мучителен, отдает Алене в зубы, она морщится, ее тянет прислониться лбом к прохладной классной доске. Она идет в учительскую и сидит там до вечера: проверяет домашние работы, заполняет журналы, составляет планы уроков. Домой идти не хочется, мать опять будет выговаривать ей, что она живет неправильно: не так одевается, работает в школе, где не с кем познакомиться, так и не выйдет замуж. В учительскую входит без стука Николаич, школьный охранник, видит ее и усмехается: «Еще не ушли, Алена Николаевна, так вы себе глаза сломаете» — и кивает на тусклую лампу над ее столом.

Даша сидит на кухне и слушает. Мама с бабушкой обсуждают мамину работу: кто кого подсидел, кто на чье место метит, кто с кем спит, что было на корпоративе и кто на нее, Дашину маму, смотрел и приглашал танцевать: Толя, начальник отдела закупок, и Ваня, начальник транспортного. «Оба женаты?» — спрашивает бабушка. «Конечно, — отвечает мама, — таких же первыми щенками расхватывают». — «Будем отворот от жены делать, — решает бабушка, — и приворот на тебя, на крови сделаем, он самый надежный».

«Иди посмотри телевизор», — говорят Даше мама и бабушка и закрывают за ней дверь в комнату. Даша садится на ковер, щелкает пультом — включаются «Зачарованные»: три сестры-ведьмы стоят над книгой заклинаний и обсуждают, как им победить демонов. На кухне мама и бабушка чем-то гремят, льется вода, пахнет горелыми свечками и спичками.

Утром на перемене вокруг Даши собирается компания девочек — обсуждают, что было в последней серии. Даша замечает Лейлу, та сидит на холодном каменном подоконнике, склонившись над книгой, и Даша говорит подружкам: «А у черножопой телевизора вообще нет». Подружки смеются, Лейла опускает голову и начинает подергивать ногой, и Даша понимает: услышала.

После школы у Лейлы музыкалка, потом балет в Доме пионеров: они разучивают к отчетному концерту «Танец маленьких лебедей». Придя домой, она варит себе сосиску и макароны, делает уроки за кухонным столом, ждет маму: без нее страшно засыпать, темноты Лейла боится с детства — из-за войны. Тени скучно делать с Лейлой уроки, и она играется с электричеством, включает и выключает ночник, пугает соседскую собаку, выпрыгивая в общий коридор общежития, — собака, захлебываясь, воет. Мама приходит почти ночью, после двойной смены. Ест остывшие макароны, расплетает Лейле косы, гладит ее по голове, расписывается дрожащей рукой в дневнике, не глядя на отметки. Раздвигает диван, укладывает Лейлу, поет ей колыбельную, ставит будильник и засыпает рядом сама. Тень, свернувшуюся в кресле в клубок, мама не замечает.

Во время перемены Алена избегает оставаться в классе, прохаживается у дверей или стоит и ждет звонка, чтобы зайти после него, когда все рассаживаются. Она любуется на свою тень: прямая спина, аккуратный пучок. Не замечает ни мокрых следов на полу, ни сдвинутых с мест парт, ни синяка, расцветающего на чьей-то скуле, ни того, что Лейла — нерусская, но русский знает получше некоторых — молча глотает слезы. «Дети растут, — убеждает себя Алена, — это необходимый этап взросления, как иначе они научатся жить в обычном мире?»

Она дает упражнение на самостоятельную работу и вспоминает свой класс: мальчики тоже дрались, а девочки таскали друг друга за волосы; она и сама радовалась, когда чью-то завидно длинную и густую косу удавалось зажать в кулаке и дернуть как следует.

Ее мысли прерывает грохот: Лейла упала со стула, лежит в проходе, а рядом ржет Ковалев. «Ковалев, дождешься, переведем тебя в школу для дебилов. — Алена кивает за окно на коррекционную школу через дорогу. — А тебя, Алиева, я пересадила, чтобы Ковалев лучше учиться начал, а он только бесится на уроках». Лейла встает и в слезах выбегает из класса.

 

В полдень после уроков Даша с подружками во дворе школы прыгает через резиночку. Она всегда выигрывает: для нее резинку чуть-чуть опускают. Даша гордится, что подружки ее немного боятся, и, когда кто-то из них начинает слишком хвастаться, победив в школьном конкурсе чтецов или съездив за границу с родителями, она быстро объединяет против такой подруги остальных.

Даша останавливается, чтобы отдышаться: солнце в зените, ни одной тени. Оглядывается вокруг: кто еще играет во дворе и видит ее победу? Ковалев валяется на траве с Евсеевым: бьет его в живот, возит лицом по земле и повторяет: «Чё, голубь, что ли, петух, да, петух, что ли, петушара», берет его рюкзак, размахивается, закидывает подальше — тот падает в грязь, не долетев до лужи. Ковалев пинает Евсеева напоследок и бежит к калитке, через которую выходит Лейла. Он отталкивает ее с дороги, и девочка, не удержав равновесия, ударяется головой о железную трубу и падает. Даша видит, как около головы Лейлы будто начинает растекаться что-то черное.

В класс заходит мама Лейлы: она опоздала, там уже сидят и директриса, и мама Ковалева, женщина с серым лицом и шрамом через весь лоб, и милиционер в форме, и классный руководитель Алена Николаевна, и еще какая-то девочка с мамой, которую мама Лейлы видела на родительском собрании, но вспомнить фамилию не может. Директриса, высокая, на каблуках, в костюме в английскую клетку, — она баллотируется в депутаты, вспоминает мама Лейлы, — долго говорит о том, что никаких конфликтов у них в школе нет и не может быть — ни на какой почве: ни на национальной — она кивает на маму Лейлы, — ни на любой другой.

«Класс очень дружный, — продолжает она. — Очень много хорошистов и отличников, все постоянно участвуют в олимпиадах, и не только окружных, а даже городских. На День учителя все выучили стихи, песни, нарисовали стенгазету». Директриса делает плавное движение рукой, и взгляд милиционера упирается в ватман, на который наклеены осенние листья.

Мама Лейлы вспоминает лицо дочери в больнице: она временно ослепла после сотрясения, под глазами у нее фиолетовые синяки, — и передает то, что сказал врач: «Две недели будут наблюдать в стационаре». Алена Николаевна говорит: «Привезите Алиевой учебники, и я ей напишу план, чтобы не отстать от уроков. Две недели, конечно, много, у нас будут контрольные, от которых зависит отметка в четверти».

Мама Ковалева мнет в руках зонт, смотрит в пол. Милиционер сообщает ей: «Поставим на учет в детской комнате милиции, криминальный элемент у вас растет». Директриса всплескивает руками: «Не надо на учет, он хороший мальчик. Бежал, случайно толкнул девочку, мы уж его сами перевоспитаем». И смотрит на маму другой девочки, Даши, вспоминает мама Лейлы, та кивает: «Даша видела, как всё было, мальчик не нарочно». Даша опускает глаза под взглядом милиционера, внимательным, цепким, теряется и не может издать ни звука.

Директриса смотрит прямо на маму Лейлы, классная смотрит в журнал, будто отмечает присутствующих, Даша покрывается красными пятнами. Ее мама кладет подбородок на ладонь, наклоняется ниже перед милиционером, чтобы тот увидел ее грудь в вырезе. Мама Лейлы понимает, что с ее сапог на пол натекла грязная лужа. «Мы же с вами всё решили? — спрашивает директриса. — Ваша девочка просто упала, мальчик бежал мимо, не заметил, толкнул — не специально, — с нажимом произносит она, — простим ему? Неужели не простим мальчику? У нас и так мало мальчиков в классе, кто же будет страну защищать, да? И за кого будут девочки замуж выходить?» Она улыбается и заглядывает в глаза маме Даши, ища подтверждения, но та не сводит взгляда с милиционера: пытается вспомнить, сколько звездочек на погонах какое звание означают, представляет ведомственные лагеря, поликлиники, служебную квартиру. Мама Лейлы откашливается — в швейке продуло, — сипло шепчет: «Я говорила с дочкой, она ничего не помнит».

Тень Лейлы на стене в коридоре отходит от приоткрытой двери. Она прислушивается к гудящим, стонущим балкам, воющим трубам, воде, капающей в туалете из-под крана, треску штукатурки и ищет в этом оркестре самое главное — дребезжащую натянутую струну, балку на втором этаже. Она чуть касается ее, как смычком, — та издает жалобный звук и лопается, увлекая за собой кирпичи, штукатурку, трубы и провода. Тень Лейлы отходит подальше, чтобы ее не задело и не съело, и зачарованно смотрит, как старая дубовая дверь класса слетает с петель и складывается пополам, как отлетают щепки от косяка, как по стенам ветвятся трещины.

Когда пыль оседает, внутрь класса ей заглядывать не хочется. Ей нужно подождать Лейлу: поиграть с кошками в солнечного зайчика, попрыгать с тенями малышей-первоклашек, попугать тени курящих, целующихся и прячущихся от учителей старшеклассников и, когда Лейла придет, просто лечь ей под ноги. У нее давно не было такой послушной девочки: куда тень ей укажет, туда они и направятся.

---

*Рассказ под редакцией Аркадия Тесленко.