Кейт Гренвилл. Тайная река

• Кейт Гренвилл. Тайная река / пер. с англ. Наталии Рудницкой. — М.: Лайвбук, 2021. — 480 с.

Кейт Гренвилл — австралийская писательница, автор шестнадцати художественных и нехудожественных книг (в том числе научно-популярной книги об ароматах), работала в кинопроизводстве. 

Впервые опубликованный в 2005 году роман «Тайная река» в своем раннем варианте был диссертацией на соискание докторской степени в области изящных искусств. Действие разворачивается в начале XIX века на реке Хоксбери, в пятидесяти милях от Сиднея, по которой проходит граница между территорией, захваченной британскими колонистами, и поселением коренного народа Австралии. Многие детали романа основаны на семейной истории Гренвилл: ее прапрапрадед был одним из колонизаторов. Это книга о моральном выборе людей, отправленных завоевывать чужую землю, и его последствиях, в том числе и для потомков, о национальной памяти и об ответственности общества за свое прошлое.

***

Проснувшись, он сразу почувствовал запах дыма. С порога хижины было видно, что вся долина наполнена дымом, дым висит над рекой, каждый вздох пах пеплом. На заборе сидела птица и, склонив голову набок, глазела на него. С реки доносился птичий хор, пение, издаваемое разными пичугами, сливалось в хор, словно ничего особенного не происходило.

Особенно густой дым повис над кукурузной делянкой, над почерневшими стеблями. От запаха превратившихся в пепел початков на глаза выступили слезы.

Это была их самая первая посадка, полугодовой давности. Он сам вскапывал эту землю, сажал в нее семена, наблюдал, как прорастали свернутые в зеленые трубочки листья. Чувствуя плечами вес солнца, пропалывал сорняки. Пропалывал снова и снова. На рассвете он стоял среди своих посевов и наблюдал, как каждое растение пускает в землю корни. Он нежно проводил рукой по листьям, таким гладким и прохладным, по пухлым, завернутым каждый в свою оболочку, початкам.

С таким же результатом он мог бы вообще ничего этого не делать.

Он считал себя в безопасности хотя бы здесь, на его ста акрах, с его лодкой, с его работниками. Он начал привыкать к тому, что у него имеется жестянка с чаем, есть прочная коробка с монетами. Как же нелепо было хоть на что-то надеяться! Его урожай пропал — пропали не просто початки, пропало обещание будущего. Жизнь все это время сидела в засаде, ждала, когда он снова начнет ей верить. И теперь снова нанесла удар, на этот раз — под видом черных людей, которые с помощью примитивных горящих палочек смогли разрушить все, ради чего он проливал пот.

Птицы подлетели ближе и уселись на ветку, большие черные птицы, которые не мигая смотрели на него своими желтыми глазами, да только здесь не осталось ничего интересного даже для птиц. Земля все еще была горячей. Из нее, теперь такой почерневшей, бил жар.

Над лагерем черных не вился дымок, и не слышно было ставших привычными звуков. Ни детских криков, ни собачьего лая, ни стука каменных топоров по дереву. Он поймал себя на том, что тоскует по этим звукам.

Сэл стояла у входа в хижину, она, словно поросенка, держала Мэри под мышкой. Она смотрела на разоренную делянку, она стояла неподвижно, как изваяние. Он поднялся по склону и стал рядом с ней. Он перебирал в уме самые разные слова, но ни одно не годилось для того, чтобы вторгнуться в ее молчание.

Даже в самые худшие дни в Лондоне, когда они думали, что он, считай, уже мертвец, а ей придется идти на панель, — даже тогда она вот так не уходила в себя. Не глядя на него, она пошла по тропе¸ которую проложили черные женщины. Вышла за пределы двора, оглянулась. Он сообразил, что она никогда не заходила так далеко, никогда не смотрела на хижину с такого расстояния. И уж точно никогда не видела лагеря черных.

Он нагнал ее, но она, не глядя на него, продолжала идти по тропе. «Сэл, — окликнул он, — послушай, милая, лучше оставим их в покое». Но она ответила через плечо: «Их там нет, Уилл». Он схватил ее за руку, остановил, крикнул: «Тогда куда, черт побери, ты идешь?» Ответ ее прозвучал как пощечина: «Они заявились к нам, а теперь я иду к ним!»

В лагере все выглядело так, как было при черных. Два шалаша, один побольше, второй поменьше. Он никогда раньше не обращал внимания на то, как аккуратно, как тщательно были уложены ветки с листьями. Внутри того, что просторнее, валялась пара деревянных мисок и палка-копалка, а также аккуратный моток сделанной из коры тесьмы. Здесь был обложенный камнями очаг, полный мягкого серого пепла. Пепел все еще был горячим. Сбоку лежал камень, на котором размалывали зерно, поверх него — второй, который служил жерновом. Кругом было чисто выметено, совсем как во дворе у Сэл, к большой хижине была прислонена служившая метлой связка пропыленных веток.

Здесь было тихо, как в ловушке. «Пойдем, — прошептал он. — Быстро, Сэл, надо уходить». Но она никак не отреагировала. Она ходила по лагерю, внимательно разглядывая то, что делало его домом: камни, уложенные вокруг очага таким образом, что получалось ровное место, на которое можно класть еду, аккуратная куча костей и раковин на краю поляны. Взяла метлу и один раз махнула ею, положила на землю.

«Они ушли, миссис Торнхилл», — это был Нед, в своей обычной идиотской манере объявивший об очевидном. За ним стояли Уилли и Дик, остальные дети тоже тянулись по тропинке к лагерю. «Не о чем волноваться», — заявил Нед. Дик поднял метлу и аккуратно поставил ее на прежнее место, прислонив к стенке шалаша.

«Они были здесь», — сказала Сэл. Теперь, когда она увидела это место, они стали для нее куда более реальными, настоящими, чем раньше. Она повернулась к Торнхиллу: «Совсем как мы с тобой в Лондоне. Все, как было у нас».

Она попыталась пересадить Мэри на другое бедро, но малышка начала брыкаться, желая, чтобы ее отпустили, и она наклонилась, чтобы посадить ее на землю, но как-то безучастно, словно это был какой-то пакет. «Ты никогда мне не рассказывал, — прошептала она. — Никогда».

Он вспыхнул, почувствовав невысказанное обвинение. «У них есть все остальное, — сказал он. — Они же, как цыгане, могут бродить где угодно. Оглядись кругом, Сэл. Это же все их».

«Они были здесь, — повторила она. — Всегда. Их бабушки, их прабабушки, — наконец она повернулась к нему и посмотрела ему прямо в глаза: — У них даже метла есть, они хотят, чтобы было чисто, Уилл. Совсем как я».

В ее голосе появилось что-то, чего он раньше никогда не слышал. «Так почему же они тогда ушли? — спросил он ровным тоном. — Если они считают это место своим». Она глянула вниз, на реку за мангровыми зарослями — густыми, зелеными, надежно все прикрывающими. Склонила голову набок, разглядывая утесы по обоим берегам. Она никогда еще не видела этого места целиком.

«Они здесь, — сказала она. — В эту самую минуту они здесь. Они наблюдают, выжидают, — она говорила спокойно, как будто о чем-то обыденном. — Они никуда не ушли. И никогда не уйдут. И помяни мое слово, Уилл, если мы останемся, они все-таки с нами разделаются».

«Вот уж не собираюсь сдаваться из-за какой-то кучки дикарей, — он старался, чтобы голос его звучал так же спокойно. — Во всяком случае, у меня есть чем им ответить, если они вдруг вернутся».

Она всколыхнулась. «Если вернутся, если вернутся! — крикнула она. — Ты дурак, Уилл Торнхилл, если так думаешь. Вопрос не в том, вернутся ли, — вопрос, когда именно вернутся!»

Он протянул руку, чтобы дотронуться до нее, но она не обратила на это никакого внимания. «Надо выбираться отсюда, Уилл, — она говорила ласково, как человек, который вынужден сообщить дурную весть. — Все равно куда, но мы должны погрузить детей в лодку и уехать». Она оглянулась на стоявших рядом Уилли и Дика. Дик помотал головой, но было непонятно, то ли он против, то ли просто отогнал муху. «Пока у нас еще есть эта возможность, Уилл. Сегодня».

На мгновение Торнхилл представил себе, как это будет, как он повернется спиной к этому куску расчищенной земли, вырванному ценой долгих месяцев пахоты у дикой природы. Позволит кому-то другому в обмен на всего лишь несколько цифр, напечатанных на куске бумаги, ходить по этой земле, радуясь всем заложенным в ней возможностям.

Теперь он по-настоящему знал это место, он знал, каким оно бывает днем и каким ночью, в дождь и ветер, под солнцем и луной. В мельчайших подробностях помнил свой путь к реке и от реки, серо-золотые утесы, свист ветра в казуаринах, это небо.

Он вспомнил, каково было здесь в первую ночь, какой пугающей была эта еще незнакомая земля. Эти холодные звезды стали его друзьями — вот Южный Крест, на него так же удобно держать курс, как на Полярную звезду, вот альфа Центавра и бета Центавра, вот Хамелеон, который тот же Орион, только вверх тормашками. Он мог читать извивы Хоксбери так же, как читал повороты Темзы.

Он попытался напомнить себе ту картинку, которую не раз уже рисовал в уме, — аккуратный маленький домик в Ковент-Гарден, он сам, вставший ранним утром и отправившийся на прогулку, чтобы удостовериться, что ученики трудятся в поте лица и что никто не пытается его обжулить. Но на самом деле он уже не помнил того воздуха, не помнил прикосновений английского дождя, он больше не верил в те улицы. Сады Уайта, Крусификс-Лейн. Картинка, которую они с Сэл пронесли через все, которой они постоянно обменивались, была достаточно четкой, но это уже была не его картинка.

Он больше не был тем человеком, который считал, что все, о чем можно мечтать, — это домик на Суон-Лейн и собственная баржа. Наверное, он стал совсем другим. Еда, которую он ел в этой стране, вода, которую он пил, воздух, которым он дышал, мало-помалу переделали его. Это небо, эти утесы, эта река перестали быть всего лишь инструментами, посредством которых он мог бы вернуться. Теперь он принадлежал этому месту, не только телом, но и душой.

Человеческое сердце подобно глубокому карману, выверни его — и удивишься тому, что там отыщешь.

Солнце уже поднялось, оно окрасило кроны росших на утесе деревьев в ярко-зеленый, этот цвет сиял на фоне теней. Белые попугаи разом взлетели с дерева и рассыпались по небу, словно песчинки, на их крыльях играли солнечные блики.

Он должен был что-то сказать, этого ждали не только обступившие его люди, но и нависавшие над рекой утесы, таинственные, пока еще темноватые. В этот час утесы казались грубой тканью, где уток — слои скальной породы, а основа — тянущиеся вверх деревья. Небо за рваной линией их верхушек было бледно-голубым. Внезапный порыв ветра с реки взъерошил кроны, и лес тяжело всколыхнулся.

«Я за час упакуюсь, — сказала Сэл. — К обеду мы уже будем далеко». Она протянула руку к Джонни, собираясь уходить, и то, как она сжала губы — давая понять, что решение ее окончательное, — вызвало в Торнхилле волну гнева. «Они же и пальцем о палец не ударили! — захлебнулся он собственным негодованием. — У них нет никаких прав на это место! Не больше, чем у воробья!» Он услышал в своих словах отзвуки речей Барыги, словно сам Барыга сидел здесь и ухмылялся.

«Может, оно и так, Уилл, — спокойно сказала она. — Но я считаю, что лучше уж жить в вонючем доме Батлера, чем до конца дней своих поджидать, когда тебе воткнут копье в задницу». Маленький Джонни ковырял в носу, другой рукой расчесывал комариный укус. Братец, Дик и Уилли стояли рядом, их босые ноги были все в пыли. Никто из детей на отца не смотрел.