Франсиш Пиблз. Воздух, которым ты дышишь

• Франсиш Ди Понтиш Пиблз. Воздух, которым ты дышишь / пер. с англ. Е. Тепляшиной. — М.: Фантом Пресс, 2019. — 512 с.

Франсиш Ди Понтиш Пиблз — бразильская писательница, которая пишет на английском языке. Автор двух романов, номинировалась на множество национальных премий. «Воздух, которым ты дышишь» охватывает несколько десятков лет, от 1930-х до наших дней, его действие перемещается из дремучего бразильского захолустья в сверкающий огнями и опасный Рио-де-Жанейро, а затем в Голливуд. Главные героини мечтают заниматься музыкой — и поэтому самба, разухабистая и камерная, громкая и едва слышная, звучит с каждой страницы этой книги. Отрывок — на сайте «Прочтения».

 

Выпрашивая работу в эти первые, жалкие, дни, мы с Грасой обнаружили, что акцент моментально выдает в нас уроженок северо-востока, что в глазах местных делало нас — даже Грасу с ее светлой кожей и миловидностью — людьми второго сорта. Еще мы обнаружили, что Лапа — это не один, а два района, каждый со своими обитателями, обычаями и законами. Была дневная Лапа, с бесчисленными пекарнями, аптеками, парикмахерскими, торговцами, цветочницами, мойщиками окон, мальчишками-чистильщиками обуви и множеством мелких мастерских, производивших дешевые безделушки, которые потом сбывали в порту туристам-иностранцам. Это была Лапа жуликоватых деляг. Везде куда ни глянь — сделки, торговля и сплетни. И все они обитали в Лапе. А ночью приходили чужаки. Сапожные мастерские превращались в бары, кафе — в дансинги. На улицах снова появлялись газетчики, но теперь они продавали папиросы или эфир в стеклянных трубочках. Девушки с накрашенными губами слонялись у дверей. На перекрестках кучковались опасного вида типы. 

В сумерки нашего второго дня скитаний, как раз когда дневная Лапа уступала место Лапе ночной, мы с Грасой возвращались в пансион; работы мы не нашли и едва не падали в обморок от голода. 

— О, бэби, верни мое сердце! — крикнул Грасе какой-то хлыщ с галстуком-шнурком.

Граса упорно смотрела в тротуар. Приятель наглеца коснулся шляпы и послал воздушный поцелуй. Мы были не в Риашу-Доси, где мужчинам запрещалось глазеть на хозяйскую дочку под страхом увольнения.

— Эй, дылда! — позвал второй. Я оглянулась. — Да, ты! — не унимался он. — Ни хрена ж у тебя ляжки длинные! Ну и lapas!

На мне была все та же юбка, в которой я приехала в монастырскую школу год назад и которая ко дню нашего побега едва прикрывала мои колени. А у Грасы юбка подчеркивала тонкую талию и полные бедра. Под белой блузкой отчетливо виднелась кружевная нижняя сорочкой, натянувшаяся на налитой груди. 

— Есть хотите, девчонки? — спросил мужчина в шляпе. — Купить вам подхарчиться?

Граса глянула на меня. Я взяла ее под руку и зашагала быстрее, почти волоча ее за собой. Эти парни не безобидны, мы обе это понимали, и если не сумеем заплатить за комнатушку, то окажемся на улице, на съедение таким. 

Напротив нашего пансиона какой-то мужчина жарил на решетке кукурузу и продавал ее по пять тостао. Граса долго смотрела на огонь, потом зажмурилась, словно вид еды причинял ей боль.

— Я возвращаюсь, — сказала она, не открывая глаз.

— В «Сион»?

Граса нетерпеливо мотнула головой:

— К этим malandros. Скажу, чтобы купили нам поужинать.

— Но они от нас кое-чего захотят.

— Ну и что. — Граса села на ступеньки пансиона. —

Я на все согласна.

Граса всегда жила одной минутой — когда она чегото хотела, то не задумывалась, чем придется заплатить. Я тяжело села рядом с ней.

— Завтра кто-нибудь над нами сжалится. И мы накупим всего-всего. Захочешь — и сможешь съесть хоть целый кусок мяса.

— Хватит, Дор! Мясо у нас будет, только если мы стащим его с лотка, как дворняжки.

Она свесила голову между колен и тихонько завыла. Запахи кукурузы и сливочного масла были все сильнее, у меня скрутило живот. Я прижала ладони к глазам, пытаясь придумать какой-нибудь план. И тут кто-то пнул мою туфлю. 

Перед нами стоял мальчишка. Одежда у него была без прорех, хотя и выглядела не стиранной несколько недель. Кожа на голых, серых от грязи коленках выглядела словно дубленой. Под мышкой он сжимал ящик для чистки обуви. В другой руке — ногти с траурной каймой — парень держал кукурузный початок.

— Бери, — велел он.

Я поколебалась. Граса подняла глаза, лицо у нее пошло розовыми пятнами, и она выхватила початок у парня. Она быстро обгладывала кукурузу мелкими зубами, и вот уже от половины ничего не осталось. Не дожидаясь, пока она съест все, я вырвала у нее початок и докончила его. 

Голод обостряет память. Я все еще помню дымный вкус той кукурузы, помню, какими скользкими от масла стали губы, как крошки застряли между зубов! Граса забрала у меня початок и высосала остатки масла. 

— Мы не можем тебе заплатить, — сказала я, вытирая рот рукой.

— Могли бы — сами бы купили, — ответил мальчик. — Я чищу ботинки на углу. Видел сегодня утром, как вы уходили. Новичкам в Лапе нелегко. Особенно богатым.

— Мы не богатые, — сказала я.

Мальчик оглядел нас с головы до ног.

— Тут недавно пропала одна девчонка из хорошей школы. Потерялась в Тижуке несколько дней назад. Отстала от школьной группы. Ее все еще ищут в горах.

— Где ты это слышал? — Граса даже про кукурузу забыла.

— В газетах писали. Я-то сам читать не умею, но ботинки чищу тем, кто умеет.

У меня сдавило грудь, словно кто-то зашил мне легкие. Воздух не мог ни войти, ни выйти.

— Но вас двое, а в газетах пишут только про одну. — Мальчик снова слегка пнул мою туфлю: — Хорошие. Патентованная кожа. Могу их продать, наверняка дадут хорошую цену.

— Мы же не может ходить босиком, — сказала Граса.

Мальчик улыбнулся, обнажив желтоватые зубы. Из кармана рубашки у него высовывалась пачка папирос.

— Купите какие-нибудь сандалии, подешевле. Вам ведь надо платить хозяйке, да? Она у вас добрая, как бешеная собака.

Граса рассмеялась.

— И вот еще что. — Мальчик понизил голос: — Эта одежда ваша. Вы похожи на девиц, которых мама и папа будут искать с полицией, а полицию никто не любит. Поняли намек? Барахло свое тоже продайте. Тут есть места, где девчонкам платят за то, чтобы они наряжались с вывертом — Он пошевелил бровями. — Туда ночью ходят богатые извращенцы. Я знаю один дом, где могут купить школьные шмотки. Хотите— отведу вас туда завтра утром. 

— Зачем тебе это? — спросила я.

Мальчик удивился:

— Вы мне дадите процент. И за кукурузу расплатитесь.

— Да ты делец, — заметила я.

Мальчик улыбнулся:

— В Лапе, querida, по-другому не проживешь. Ну что, по рукам?

Мы с Грасой переглянулись. Это было единственное за весь день предложение. Граса кивнула мне, я — ей, словно мы заключали сделку друг с другом. На следующее утро мы встретились с мальчиком и пошли продавать свое последнее имущество. 

В дешевых сандалиях и поношенных платьях мы с Грасой смешались с дневной Лапой и начали изучать ее. Мы брались за случайную работу — подметали ступеньки, лущили кукурузу для продавца, который сидел на нашей улице, таскали воду от колонки для нашей хозяйки, ощипывали кур в маленькой забегаловке, мыли посуду, драили окна. Точнее, делала все это я, а Граса топталась у меня за спиной, ноя, что метла тяжелая, куры воняют, вода в лохани слишком горячая, а ведра не поднять. И все же каждое утро мы пускались исследовать Лапу — ее улицы, проулки, ее ритмы.

На Беку-дос-Кармелита обитали и работали высокомерные француженки. (В те дни все французское считалось первоклассным.) На руа Жоаким Силва можно было встретить полек — светловолосых, бледных, вечно надутых. (Я бы, наверное, тоже дулась, если бы меня считали вторым сортом по сравнению с француженками.) Местные девицы легкого поведения работали на руа Мораис-и-Вали. На границах Лапы, возле Сената, дворца Катете и Палаты представителей, улицы были широкими, тротуары ровными, а магазины получше. Там же располагались и лучшие кабаре Лапы, с навесами, электрическими гирляндами и кассами, из окошечек которых выглядывали надменные девицы. В кабаре давали второразрядные водевили, привезенные из США, и играли иностранные бэнды, потому что все, что делалось вне Бразилии, считалось шикарным. За настоящей музыкой надо было рискнуть и углубиться в Лапу.

До Лапы мы с Грасой не знали, что такое самба. В то время танго было так популярно, что бразильские певцы выдавали публике собственные версии известных мелодий, хотя их испанский и звучал с диковатым акцентом. В музыке Лапы не было напряжения и резких тонов, свойственных танго. В окно нашего пансиона вливались звуки гитар, металлический перезвон колокольчиков агого, стоны куики. Были и самодельные инструменты: бобы в консервной банке, пустые тыквы; кто-то возил вилкой по терке, кто-то встряхивал спичечные коробки. Это называлось батукада — когда звуки, сами по себе обычные, собирают в ансамбль и они становятся особыми. Батукада двигалась, как стая рыб — ее участники скользили по мелодии синхронно: то вместе совершали рывок вперед, то, замедляясь, выстраивались вереницей.

Швейцары, посыльные, официанты, продавцы кокаина, уличные оборванцы, парикмахеры и бог знает кто еще собирались в конце дня и играли друг перед другом, а вся Лапа слушала. Это были не бездумные глупые marchinhas, которые потом «Одеон» и «Виктор» штамповали каждый год во время карнавала. Самба никогда не была вся только о счастье.