Анна Болава. Во тьму

Анна Болава. Во тьму / Пер. с чешского и прим. А. Агаповой. — СПб.: Издательство «Симпозиум», 2018. — 312 с.

Анна Болава — молодая чешская писательница, чей дебют — поэтический сборник «Черный год» (2013). Ее первое прозаическое произведение «Во тьму» удостоилось престижной литературной премии Magnesia Litera (2016) и вскоре было переведено на русский язык. «Во тьму» — это своеобразная песня одиночества и об одиночестве — что в городе среди людей, что в лесу, где не встретишь живую душу. В этот лес сбегает главная героиня — лишь там она может услышать собственные мысли и чувства, найти умиротворение. Вся ее жизнь подчиняется порядку, устроенному природой: она собирает травы и по-своему превращается в русалку.

 

Мне становится легче, только когда наступает темнота. Я завариваю желудочный чай: мне нужно пить жидкость. Зажигаю в доме весь свет и приступаю к поискам потерянных бумаг по работе. Такого позора со мной еще не случалось. Я, конечно, не люблю капроновые колготки, и волосы мои пахнут крапивой, но работу свою делаю на совесть, и на меня можно положиться. Чем бы я ни занималась — сбором трав или переводом, — я бы никогда не позволила себе никого обманывать. А теперь вот хожу по комнатам и пытаюсь отыскать пропажу, о которой я понятия не имела, пока не получила письмо. Бумаг нигде нет. Должно быть, они выпали из папки, когда я в прошлый раз складывала их перед дорогой. Не помню, чтобы я что-то пропускала: раздел был переведен полностью, это точно, и был вполне осмысленным. Может быть, я потеряла эти листы в поезде или на вокзале. Глупо, конечно, но точно не здесь, не в доме. Может быть, это все-таки их ошибка, и в понедельник они будут передо мной извиняться. Но сейчас нужных бумаг у меня нет, и это задерживает и отвлекает меня. Раскладываю на столе оставшуюся часть работы. Ее много. Следующие двое суток будут непростыми. Сегодня у меня сил ни на что не осталось. День был неприятный, и его нужно закончить. Я ставлю будильник на половину пятого, это уже скоро.

 

Половина пятого. Начинается суббота. На улице сумерки, в огороде только что распустились первые цветы коровяка. Пчелы про них знают, но еще ждут, пока утро проклюнется окончательно. Они любят свет и солнце, и им рано еще летать. Я сажусь за перевод сразу же, как просыпаюсь. В половине восьмого делаю перерыв. Размявшись во дворе, иду за дом, в огород. Обрываю коровяк, а ящичек ставлю туда, куда раньше всего добирается солнце. Вчерашние, наполовину высохшие цветы я сдвигаю к краю: они досохнут на солнце за утро. Пока вышел всего один небольшой ящичек, этого хватит на маленький мешок. Может быть, во вторник я подшучу над Рудой и первый коровяк тоже принесу сдавать. Может быть, в этом году я опять буду первой. Зачем копить его дома? Надо, чтобы дело спорилось, а значит, должно быть какое-то движение. Правая ладонь сегодня сильно болит. На пальцах некоторые занозы уже загноились, и их можно выдавить. Но этот разрез посреди ладони мне непонятен. Откуда взялась эта котловина затвердевшей, ссохшейся крови? Боль выстреливает, к счастью, только когда я распрямляю согнутые пальцы. Коровяк, как почти любой другой цвет, срывают исключительно кончиками пальцев, их же я использую, когда читаю и пишу, так что пока тут нет никакой катастрофы. Было бы хуже, если бы мне нужно было отправиться куда-то на велосипеде. Руль с висящими на нем полными пакетами приходится держать крепко, и я бы сейчас, наверное, с этим не справилась. Даю себе три дня: это и так довольно большой срок для того, чтобы никуда не ездить, и чтобы зажило все худшее. Я продолжаю работать. Второй перерыв — в одиннадцать. На чай и на срезание цветков календулы. Календула тоже только-только начинает цвести, и этим летом ее, похоже, будет не так много. Может быть, я пересажу другие растения, выращенные из семян, в цветочные горшки во дворе, чтобы их было больше. Чтобы и мой двор стал повеселее и поцветистее, как у барышни Марцелки по соседству. Ей хоть и стукнет скоро сорок пять, в прошлом году она со своей первосортной геранью даже попала в газеты. Заняла первое место в региональном конкурсе молодых садоводов. В категории «балконные цветы — девушки». Приехал корреспондент, сделал кучу снимков ее дворика и взял у Марцелы интервью. Теперь все позади. Она прославилась. Тем, ради чего бьется ее сердце. Отныне Марцела чувствует полноту жизни, и с ней стало еще труднее. Что ждет ее в оставшиеся годы — невозможно даже представить. Наверное, она и дальше будет что-нибудь облагораживать. А я так и буду собирать травы. В любом случае в эти два дня у меня нет на нее времени. Я не буду открывать окна во двор, не буду туда выходить и запру все двери.

Я отмываю в ванной руки от клейкой календулы. Правая ладонь горит и болит нестерпимо. Натираю ее заживляющей мазью с тем самым запахом, кото рый я только что смыла, и нетуго перебинтовываю. Вновь сажусь за работу. Время от времени внимание ослабевает, потому что в душе я уже жду третьего перерыва. На липу. Я не пойду далеко, проверю только одно небольшое дерево за углом у часовенки. Липа эта не поздняя и не ранняя. В самый раз собирать ее сегодня днем. Для этого мне потребуется вся левая рука и два-три пальца на правой. Правую ладонь утруждать необязательно, так что она не должна болеть. Едва я себе все это мысленно представлю, как работа замедляется, и время уходит попусту. Я сижу за столом и смотрю в окно, а не в бумаги. В этом нет никакого смысла. Лучше взять себя в руки и прямо сейчас покончить с липой у часовни. Когда все окажется под крышей, то и в комнате за столом будет спокойнее, и работа сдвинется с места. И вот я уже стою там с большим мешком, и дело спорится. Цветы прекрасны. Ни крупные, ни мелкие, сухие, чистые и без пчел. Я пришла как раз вовремя. Смеюсь про себя, впрочем, как всегда. К тому же проходить мимо меня некому, я в этом укромном месте у дерева совсем одна. Наполнив мешок, я спешу домой. Было полезно передохнуть от шаблонных слов, теперь я очистилась и снова могу вернуться к работе. Ей я и посвящаю следующие четыре часа. Не думаю ни о руке, ни о голове, ни о тупой боли в животе — время от времени потягиваю чай, съедаю таблетку, и все налаживается. Затем снова иду к часовне. Набираю еще два мешка. Спускаются сумерки, и мне по-прежнему навстречу никто не попадается. Красота. Чердак тоже доволен. Я записываю это в тетрадь. А потом долго работаю, до поздней ночи, откладываю одну страницу за другой и совсем не перечитываю написанное. Дело должно двигаться, так что нет времени смотреть на часы. Будильник, кстати, я ставлю на то же время. И перевязываю ладонь чистым бинтом. Нанеся предварительно двойной слой мази. Утром рука заживет, я точно знаю. Все это вопрос психики. История про то, что можно и что нельзя себе внушить.

Воскресенье — это день, когда все повторяется. Боль и мазь. Коровяк, календула, липа. Я бы еще пособирала хвоща возле кладбища, но так далеко я не посмею отлучиться. Тем более что именно это невзрачное растение, которое цветет совсем не так красиво, как это себе представляют юные садовницы, мне и повредило руку. Будем его игнорировать. И ноющий порез, и этот чертов хвощ. Время утекает быстро. Скоро настанет завтра. Но я не подведу: осталось всего несколько страниц. Из тех, что переведены, я ни на одной не жульничала. Это будет еще одно чудо. Которое к тому же случилось в столь сложных обстоятельствах, ведь на дворе июнь. Я до сих пор не понимаю, зачем они со мной так поступили в июне. Наверное, стоило бы зайти к Соловью9 и напомнить ему о нашем договоре. О том, на каких условиях он брал меня в агентство. Готово. Вся работа сложена в папку. На всякий случай засовываю ее в два полиэтиленовых пакета. Чтобы снова не получилось так, что середина текста выпала. Я складываю оставшиеся вещи в рюкзак, готовясь к завтрашней дороге, и наливаю себе успокоительный чай на ночь. В целом я довольна. Прежде чем умыться, я иду на чердак — просто так, для удовольствия, чтобы переворошить календулу и полюбоваться липовым цветом, его количеством до наступления вторника. Стоят сухие и теплые дни, когда травы сохнут быстро и качественно, не портятся, не чернеют и не преют, сохраняя большую часть лечебных свойств. Мне за это полагается медаль, вздыхаю я про себя, надевая старые тапки и поднимаясь по крутой, неосвещенной лестнице.

Календулы пока кот наплакал, и сохнет она медленно. Но тут мне спешить некуда, ведь пока я берегу ее для себя. Касаясь липких увядших цветков, я читаю заголовки газет, на которых разложены травы. В Хомутове сгорел дом престарелых. Тут удивляться нечему: обиды и злость испокон веку были опасным горючим. Или между пенсионерами проскочила другая искра? Усмехнувшись, продолжаю читать. Многое я помню наизусть. Неожиданно знакомые заголовки кончаются, начинается белая бумага. Сквозь оранжевые цветы просвечивают маленькие буквы, напечатанные на принтере. На чем это я вообще нынче сушу? И тут меня осеняет. Сдвинув несколько цветков, я начинаю читать. Узнаю свой почерк и свои помарки. Знакомые таблицы и графики. Это те самые потерянные страницы. Осторожно сгребаю все цветы в одну сторону и поднимаю с пола исписанные листы офисной бумаги. Как они сюда попали? Почему они здесь? Кто их сюда положил, ведь не я же! Это заговор! Листов всего двадцать, и на всех сушилась календула. Они покоробились от влажности и формы цветков, а с другой стороны запачкались, потому что лежали на пыльном полу. Собрав бумаги, я вытираю их рукавом. Их еще можно спасти. Вот будет стыдоба, говорю я себе, спускаясь по лестнице вниз. Я даже не смотрю под ноги: я помню наизусть каждую ступеньку, и, в отличие от других, мне не нужно держаться за стену. Словно кто-то сделал это мне назло. Кто-то очень меня не любит и ворует мою работу. Лазит ночью ко мне на чердак и там шуршит. Вся эта история не идет у меня из головы, и с ней нужно как можно скорее разобраться. Хотя бы из-за Марцелы и напуганных детей с нашей улицы. Глупость какая-то, но у меня не получается над ней посмеяться. Нужно еще раз обтереть грязь полотенцем, потом — в папку и в рюкзак. А самой — в ванну и потом в кровать. Перебинтованную руку я осторожно кладу на подушку возле головы и надеюсь на то, что немного мази и несколько часов сна сделают свое дело. Будильник опять на половине пятого. В пять десять идет первый поезд на Прагу.