Али Смит. Осень

• Али Смит. Осень / пер. с англ. В. Нугатова. — М.: Эксмо, 2018. — 288 с.

Али Смит — шотландская писательница, автор нескольких пьес, рассказов и романов, один из которых — «How to Be Both» — в 2014 году выиграл сразу четыре престижных премии, включая «Бейлиз» за лучший роман, написанный женщиной. Творчество Смит принято обозначать как pop literature. Под этим термином, несмотря на созвучность, понимается явление, прямо противоположное популярной (массовой) литературе. Это элитарная интеллектуальная проза, написанная молодыми образованными авторами, которые активно экспериментируют с традиционными сюжетными схемами и устоявшимися жанровыми формами, используя, помимо собственно литературных средств, элементы медийных технологий, экранной эстетики и т.п. Роман «Осень», вошедший в шорт-лист Букеровской премии 2017 года, — это текст-коллаж, состоящий из обрывков памяти, размышлений о природе искусства и комических эпизодов из современности. Это небольшая книга о большой любви, которая пересекает столетия. 

 

Это было в другую пятницу на октябрьских каникулах 1995 года. Элизавет было одиннадцать лет.

— Сегодня за тобой присмотрит мистер Глюк из соседнего дома, — сказала мама. — Мне снова надо в Лондон.

— Зачем Дэниэлу за мной присматривать? — спросила Элизавет.

— Тебе одиннадцать лет, — сказала мама. — У тебя нет выбора. И не называй его Дэниэлом. Зови его мистер Глюк. Будь вежливой.

— Да что ты знаешь о вежливости? — сказала Элизавет.

Мама сурово взглянула на нее и сказала, что она, мол, вся в отца.

— Ну и хорошо, — сказала Элизавет. — Мне бы совсем не хотелось пойти в тебя.

Элизавет заперла за мамой входную дверь. Заперла и дверь со двора. Задернула шторы в гостиной, села и принялась бросать зажженные спички на диван, проверяя, насколько огнеупорная их новая трехкомнатная квартира.

В щель между шторами она увидела, как по тропинке перед домом приближается Дэниэл. Элизавет открыла дверь, хоть прежде и решила, что не будет.

— Привет, — сказал он. — Что читаешь?

Элизавет показала пустые руки.

— Разве не видно, что я ничего читаю? — сказала она.

— Всегда читай что-нибудь, — сказал он. — Даже если не читаешь физически. Как иначе познать мир? Считай это постоянной.

— Постоянной чем? — переспросила Элизавет.

— Постоянным постоянством, — ответил Дэниэл.

Они вышли прогуляться по берегу канала. Всякий раз, когда они кого-то встречали, Дэниэл здоровался. Иногда люди здоровались в ответ, временами — нет.

— На самом деле неправильно разговаривать с незнакомцами, — сказала Элизавет.

— В моем возрасте это нормально, — сказал Дэниэл. — Это неправильно для человека твоего возраста.

— Мне надоело быть человеком своего возраста и не иметь выбора, — сказала Элизавет.

— Не переживай, — сказал Дэниэл. — Это пройдет — и глазом не успеешь моргнуть. А теперь скажи мне: что ты читаешь?

— Последняя книга, которую я прочитала, называлась «Джигитовка Джилл»[1], – сказала Элизавет.

— И на какие мысли она тебя натолкнула? — спросил Дэниэл.

— Вы хотите спросить, о чем она? — сказала Элизавет.

— Ну, можно и так выразиться, — сказал Дэниэл.

— О девочке, у которой умер отец, — сказала Элизавет.

— Странно, — сказал Дэниэл. — Судя по названию, это что-то о лошадях.

— Конечно, внутри много всего о лошадках, — сказала Элизавет. — На самом деле умершего отца внутри нет. Его там вообще нет. Просто из-за этого они переезжают на другую квартиру, маме приходится работать, а дочка начинает интересоваться лошадками, увлекается джигитовкой, ну и так далее.

— Но твой-то отец жив? — спросил Дэниэл.

— Да, — ответила Элизавет. — Он живет в Лидсе.

— Какое чудесное слово — «джигитовка», — сказал Дэниэл. — Оно произросло из другого языка.

— Слова не произрастают, — сказала Элизавет.

— Произрастают, — сказал Дэниэл.

— Они же не растения, — сказала Элизавет.

— Слова — тоже организмы, — сказал Дэниэл.

— Ореганизмы, — сказала Элизавет.

— Растительные и вербальные, — сказал Дэниэл. — Язык как семена мака. Нужно просто взрыхлить землю, и тогда взойдут спящие в ней слова — ярко-красные, свежие, благоуханные. Потом загрохочут маковки, и высыплются семена. А после этого взойдет еще больше языков.

— Можно задать вам вопрос, который никак не касается меня, моей жизни или жизни моей мамы? — спросила Элизавет.

— Можешь спрашивать меня о чем угодно, — сказал Дэниэл. — Но не обещаю, что отвечу на твой вопрос, если не буду знать достаточно хороший ответ.

— Идет, — сказала Элизавет. — Вы когда-нибудь ходили в гостиницу с человеком, но при этом притворялись перед ребенком, что у вас другие дела?

— А, — сказал Дэниэл. — Прежде чем отвечать, мне нужно знать, подразумевает ли твой вопрос моральное суждение?

— Если не хотите отвечать на вопрос, который я задала, мистер Глюк, так и скажите, — сказала Элизавет.

Дэниэл засмеялся. Потом он перестал смеяться.

— Ну, это зависит от того, о чем ты на самом деле спрашиваешь, — сказал он. — О самом посещении гостиницы? О человеке, который ходит или не ходит в гостиницу? О притворстве? Или о притворстве перед ребенком?

— Да, — сказала Элизавет.

— В таком случае это вопрос ко мне лично, — сказал Дэниэл, — о том, ходил ли я сам с кем-нибудь в гостиницу? Но при этом притворялся, будто не делал того, что делал? Или важно то, был ли человек, перед которым я, возможно, притворялся, а возможно, и нет, ребенком, а не взрослым? Или это более общий вопрос и ты хочешь знать, хорошо ли притворяться перед детьми?

— Все вышеперечисленное, — сказала Элизавет.

— Ты очень умная молодая девушка, — сказал Дэниэл.

— Я планирую поступить в колледж, когда окончу школу, — сказала Элизавет. – Если смогу себе позволить.

— Да ты же не хочешь поступать в колледж, — сказал Дэниэл.

— Хочу, — сказала Элизавет. — Моя мама поступила первой в нашей семье, и я буду следующей.

— Ты хочешь поступить в коллаж, — сказал Дэниэл.

— Я хочу поступить в колледж, — сказала Элизавет, — получить образование и профессию, чтобы найти хорошую работу и хорошо зарабатывать.

— Да, но что ты будешь изучать? — спросил Дэниэл.

— Пока не знаю, — сказала Элизавет.

— Гуманитарные науки? Право? Туризм? Зоологию? Политику? Историю? Искусство? Математику? Философию? Музыку? Языки? Классику? Инженерное дело? Архитектуру? Экономику? Медицину? Психологию? — спросил Дэниэл.

— Все вышеперечисленное, — сказала Элизавет.

— Вот почему тебе нужно поступить в коллаж, — сказал Дэниэл.

— Вы путаете слова, мистер Глюк, — сказала Элизавет. — Коллаж — это когда вырезают картинки вещей или цветные фигурки и наклеивают их на бумагу.

— Не согласен, — сказал Дэниэл. — Коллаж — это учебное заведение, в котором все правила можно подбросить в воздух, а размер, пространство, время, передний и задний планы становятся относительными, и благодаря этим навыкам все твои мнимые знания превращаются во что-то новое и необычное.

— Вы опять уклоняетесь от ответа на вопрос о гостинице? — спросила Элизавет.

— Честно? Да, — сказал Дэниэл. — В какую игру тебе бы хотелось сыграть? Я предлагаю две на выбор. Первая: каждая картинка рассказывает историю. Вторая: каждая история рассказывает картинку.

— Что значит, каждая история рассказывает картинку? — спросила Элизавет.

— Сегодня это означает, что я опишу тебе коллаж, — сказал Дэниэл, — а ты можешь мне рассказать, что ты о нем думаешь.

— Даже не видя его? — спросила Элизавет.

— Видя в воображении, что касается тебя, — сказал он, — и в памяти, что касается меня.

Они сели на скамейку. Парочка ребятишек удила рыбу с камней перед ними. На камнях стояла собака и отряхивала с шерсти воду канала. Мальчишки визжали и смеялись, когда брызги разлетались в воздухе и попадали на них.

— Картинка или история? — сказал Дэниэл. — Выбирай.

— Картинка, — сказала она.

— Хорошо, — сказал Дэниэл. — Закрой глаза. Закрыла?

— Да, — сказала Элизавет.

— Фон насыщенного темно-синего цвета, — сказал Дэниэл. — Темнее неба. Поверх темно-синего фона, посредине картинки, фигура из светлой бумаги, напоминающая круглую полную луну. Поверх луны, больше ее по размерам, черно-белая женщина в купальнике, вырезанная из газеты или модного журнала. А рядом — гигантская человеческая рука, к которой она как бы прислоняется. Гигантская рука держит крошечную младенческую ручонку. Точнее, младенческая ручонка тоже держит большую руку за большой палец. Под всем этим стилизованное изображение женского лица — одного и того же, повторяющегося несколько раз, но всякий раз над переносицей нависает локон настоящих волос другого цвета...

— Как в парикмахерской? Образцы краски? — уточняет Элизавет.

— Ты поняла, — сказал Дэниэл.

Она открыла глаза. Глаза Дэниэла были закрыты. Она снова закрыла глаза.

— А где-то вдалеке, на синеве внизу картинки, рисунок корабля с поднятыми парусами, только маленького — самый маленький предмет во всем коллаже.

— Ладно, — сказала Элизавет.

— Наконец, розовые кружева — то есть натуральный материал, настоящие кружева, приклеенные к картинке в нескольких местах: в верхней части, а затем ближе к середине. Вот и все. Это все, что я могу вспомнить.

Элизавет открыла глаза. Она увидела, как Дэниэл открыл их минуту спустя.

Вечером, сидя дома и засыпая на диване перед телевизором, Элизавет вспомнила, как он открыл глаза, и в памяти всплыл тот момент, когда вдруг зажигаются уличные фонари и кажется, будто тебе подарили подарок или дали шанс, будто тебя выделили и избрали.

— Что думаешь? — спросил Дэниэл.

— Мне нравится сочетание синего и розового, — сказала Элизавет.

— Розовые кружева. Темно-синяя краска, — сказал Дэниэл.

— Мне нравится, что можно потрогать розовый, в смысле, если он из настоящего кружева, и он на ощупь не такой, как синий.

— Это хорошо, — сказал Дэниэл. — Очень хорошо.

— Мне нравится, что ручонка держит большую руку точно так же, как большая рука держит ручонку, — сказала Элизавет.

— Лично мне сегодня особенно нравится корабль, — сказал Дэниэл. — Галеон с поднятыми парусами. Если я правильно припоминаю. Если он вообще там есть.

— Значит, это настоящая картина? — спросила Элизавет. — Вы ее не придумали?

— Настоящая, — сказал Дэниэл. — Точнее, была. Ее создала одна моя знакомая художница. Но я восстановил ее по памяти. Какое впечатление она на тебя произвела?

— Как будто я приняла наркотики, — сказала Элизавет.

Дэниэл остановился на тропинке вдоль канала.

— Разве ты когда-нибудь принимала наркотики? — спросил он.

— Нет, но если бы принимала и в голове все смешалось в кучу, то было бы немного похоже, — сказала Элизавет.

— Господи. Теперь ты расскажешь маме, что мы весь день принимали наркотики, — сказал Дэниэл.

— А можно пойти и посмотреть? — спросила Элизавет.

— Что? — спросил Дэниэл.

— Коллаж, — сказала Элизавет.

Дэниэл покачал головой.

— Я не знаю, где он, — сказал он. — Возможно, его уже давно нет. Бог его знает, где сейчас все эти картины.

— А где вы вообще его увидели? — спросила Элизавет.

— В начале 1960-х, — сказал Дэниэл.

Он сказал так, словно время — это место.

— Я был там в тот день, когда она его создала, — сказал он.

— Кто? — спросила Элизавет.

— Уимблдон Бардо[2], — ответил Дэниэл.

— Кто это? — спросила Элизавет.

Дэниэл взглянул на часы.

— Идем, юная художница, — сказал он. — Зеница моего ока. Нам пора.

— Как время летит, — сказала Элизавет.

— Да, летать оно умеет, — сказал Дэниэл. — В буквальном смысле. Смотри.

Элизавет почти не помнит всего предыдущего.

Зато она помнит, как они шли по берегу канала, когда она была маленькой, и как Дэниэл снял с запястья часы и бросил в воду.

Она помнит нервную дрожь, абсолютную немыслимость этого жеста.

Помнит, как на камнях сидели двое мальчишек и как они повернули головы, когда часы описали дугу в воздухе над ними и ударились о воду канала, и она знала, что это часы, часы Дэниэла, а не просто старый камень или какой-то мусор, летящий в воздухе, и еще она знала, что эти мальчишки никак не могли об этом знать, что только она и Дэниэл знали о чудовищности его поступка.

Она помнит, что Дэниэл предоставил ей выбор: бросать или не бросать.

Она помнит, что выбрала: бросить.

Помнит, как пришла домой и рассказала маме что-то поразительное.