Александр Чанцев. Желтый Ангус

• Александр Чанцев. Желтый Ангус. — М.: АрсисБукс, 2018. — 232 с. 

Александр Чанцев — литературовед-японист, критик, прозаик, кандидат филологических наук; кандидатская диссертация посвящена эстетике Юкио Мисимы. Работал переводчиком с японского и английского языков в японских организациях и координатором японских программ в межправительственной организации. Книга «Желтый Ангус» состоит из двух частей. Первая — жесткие рассказы о Японии: секс, рок, экспаты и та правда о японцах и себе, с которой сталкиваются живущие в стране иностранцы. Вторая — рефлексивные приключения уже ближе к нам, на подмосковной даче, в советском детстве... 

 

Часть 1. Время цикад

090-8796-0214 6

 

Её сборы. Начинается всё с лица — на него кладется слой белил. Потом помада цвета засохшей крови. Все кореянки красятся, как шлюхи. Я как-то поспорил с Катей на лекции, кто сидит перед нами — китаец, кореец или японец. Была видна только его спина и рюкзак. На рюкзаке брелок с лицом девушки. Его гёрлфрендши или просто певички. С таким же бл...дским мейкапом. Я сказал, что это кореец, Катя — что японец. Потом мы подсмотрели, на каком языке он пишет конспект — Катя купила мне пачку Winston’a...

Делая голос моложе ее самой лет этак на 15, Хён, натягивая джинсы, говорит, чтобы я отвернулся. Джинсы натягиваются еле-еле — и на эскалаторе в метро, стоя за ней, я незаметно провожу рукой между ее ног. Тикан! — она оборачивается и игриво бьет меня сумочкой — ей это нравится... Тиканы — это извращенцы, которые в давке в метро щупают японок. Так эти дуры даже не возмущаются! У них, наверное, когда им под юбку лезут, конфликт в душе — с одной стороны, хочется заорать, с другой — как же, на мужчину, потенциального босса... Да и орать неприлично! А от этих мыслей их бедные рисовые мозги закорачивает — японцы не умеют думать о двух вещах одновременно. Только недавно они начали давать отпор. Это достижение долго и с упоением обсасывалось в прессе. Ура, рождение японского феминизма — теперь японки ничем не хуже американок! А еще в Токио пустили специальные вагоны метро с надписью «только для женщин», куда мужчинам, то есть потенциальным тиканам, нельзя. Очень по-японски решили, да... У нас в Кансае таких нет. А жалко — сфотографировать б.

На Сидзё-Каварамати, у выхода к Камогава, нас ждет американец Йэн. Фигура в два японца ростом, на лице от затянувшегося на годы воздержания постоянная похотливая улыбочка. У него такое воздержание, что он, кажется, и на меня с Тони, и на уборщика в универе так смотрит. А при виде Хён эта улыбочка расцветает. Он ее явно хочет. Как ни странно, она была бы не против: как-то она пошутила, что лучше бы она с американцем вместо русского. «В Америке очень много корейцев. И визу туда корейцам получить очень легко, не то что в Россию». Ну-ну, давайте, ребята... Только сколько ты выдержишь ее характер, а ты — его тупость? А твои пьяные истерики по полночи он будет выносить, а? Как ты думаешь?

Мы спускаемся по одной улочке, мимо мелкого канала — над илистым дном с двух сторон дугой свисают ветки ивы, еле приоткрывая воду. Как часа два назад виденное — волоски, прикрывающие ее губы... На волосках, как капельки росы, белела моя сперма. На ветках ивы — белые подтёки голубиного помета. И ее п...зда, и эта реченка пахнут одинаково — как те сыры, с гнилью, продаются у нас в дэпато, маленькими такими кусочками, дико дорогие, как-то купили, а есть невозможно.

Ресторан мы тут знаем — недорогой, но вполне приличный. На втором этаже у входа снимаешь обувь и запихиваешь ее в целлофановый пакет. Как сменку в начальной школе.

Зал, как всегда, полон. Замотавшиеся кондиционеры не справляются с чадом. Шум голосов на миг исчезает, когда повар за стойкой в центре зала бросает на раскаленную жаровню осьминогов или куриные шашлычки на палочках... Переворачивает раз, другой, подцепляет и — выкладывает на тарелку. Тарелку подхватывает официантка, студентка на байто, и несется, чуть не сбивая тебя... Ее «извините!» обдувает тебя, когда она уже пробежала... Столика нет — нам приходится сесть за стойкой. Хён посредине, я — у края. Оба любят поговорить — я могу помолчать. Уже хорошо. Обсуждают они, как Йэн начал поднимать тяжести в спортзале в универе. Вчера он не смог удержать штангу, и она упала ему на голову. Его даже чуть потошнило, а сегодня на голове шишка. Хён очень жалеет «бедного Йэна», щупает под волосами шишку — «оо!..» Предлагает потрогать и мне, но, слава Богу, Йэн не горит желанием. Когда он отворачивается, чтобы заказать еще пива, Хён пихает меня и фыркает, показывая на Йэна. Да, это в его стиле...

Они о чем-то говорят. Я смотрю на соседние столики. Рядом с нами девичья компания, мини-конкурс уродин. Все три больше говорят по мобильным, чем между собой, и непрерывно курят.

На барной стойке — сверху, где иногда прикрепляют стаканы вниз головой, у них навешены всякие безделушки. Амулеты, множество колокольчиков, связки перьев, поделки из бисера. Похоже на фенечки, которые мы делали в школе из бисера. Когда такую фенечку дарили тебе, то, надев, зажигалкой запаивали концы двух лесок уже на руке. Казалось, что это навсегда. Где-то в одиннадцатом классе, перед поступлением, я их всех срезал, сложил в пакетик и убрал в письменный стол. С тех пор не открывал тот ящик, ха, потому что воспоминания умирают и пахнут пылью и гнилью. Есть ли у пыли запах? У гнили точно есть, как у ее... Но они замолчали и ждут, что я поучаствую в разговоре, не только в пиве.

— Йэн, тебе нравится Сэлинджер?

— Сэлинджер? Да, я читал его в колледже.

Все американцы «читали его в колледже». Я опять рассматриваю фенечки над стойкой. Не сказать, что я жалею, что забыл, о чем думал. Пиво начинает действовать. В жару всегда так — как объясняли японцы, влага выходит с потом, поэтому клетки быстрее всасывают новую влагу и спирт в ней. Бл...дь, думается одна хрень...

Когда Йэн выходит отлить, Хён начинает спешно объяснять мне, чтобы я заказывал себе побольше:

— Как Йэн, посмотри! Мы все сложимся и будем платить поровну, так что надо заказывать побольше. Неважно, кто сколько съест. Закажи твои любимые эноки в ветчине — я видела их здесь, вот, в меню, смотри.... 450 иен, не так уж и дорого. Ты же днем мало поел... 

Эноки, грибы белого цвета, бледно-поганочного такого вида, не тоньше стержня от ручки, продающиеся охапками, как у нас салат или укроп. Завернутые в тонкий ломтик ветчины и проткнутые зубочисткой, брошенные на пару минут на жаровню, и посыпанные крупной солью — да, я это действительно люблю...

Но мы уже ничего не едим, а больше пьем. У Хён пот начинает разъедать ее белила; из-под них проступает кожа цвета трупной бледности, а местами — красные пятна. Красные пятна означают, что она уже изрядно окосела. Она что-то говорит, много, больше обычного, и много курит, таская сигареты из моей пачки. За моей зажигалкой мне каждый раз приходится тянуться через ее тарелку. Посмотрев, как я очередной раз пытаюсь ее достать, Хён лезет в сумку, долго копается и, наконец, достает свою сумочку, в которой у нее пачка и зажигалка. Йэн тоже хорош. Я же пьян уже после второго пива — перед тем как ехать, мы дважды по...блись с Хён. После этого меня сразу разводит.

Когда Хён уходит в о-тэараи, Йэн долго смотрит ей вслед. Он мне завидует. Хён нет долго — она заново румянит лицо — поэтому Йэна начинает нести. Повод — он просто засмотрелся на прошедшую мимо задницу:

— Я вообще не знаю, нужны ли мне еще женщины. Мне так нравятся их задницы и их лица, но я знаю, что я не буду с ними счастлив. Иногда мне хочется быть монахом. Я хочу женщин, но не хочу терять свою свободу. Сложная ситуация. Я хочу женщину, которая бы мне нравилась. Но я не хочу влюбляться в нее. То есть единственный выход — женщина, которая бы мне не нравилась. Тупик! По-моему, я уже готов все бросить. Я долго ждал этого момента. В женщинах не найти удовольствия. Нет, какое-то есть, но очень ненадолго. Это как книга. Она начинается медленно или быстро, действие развивается, достигает кульминации, а потом все заканчивается. И тебе остаются только воспоминания. Они могут быть прекрасными, яркими и цветными, удовольствие и боль, но они заканчиваются снова и снова. И что делать? Остается только найти следующую.

Он закуривает следующую. Закуривает со стороны фильтра, хотя в начале вечера шутил, что знает верный способ, как определить, готов ли уже кто-нибудь — если закуривает не с того конца, то готов. Не улыбается и не злится, а тупо смотрит на сигарету, а потом мнет ее в пепельнице и закуривает другую. Теперь правильно. Щурясь, отстраняясь от дыма, он продолжает.

— Ты что-нибудь знаешь о дзэн-буддизме?..

Вообще-то у нас с Йэном один scientific advisor по буддизму — Асада-сэнсэй. Но какая на хер разница?..

— ...Я сейчас читаю об учении Догэна, основателя школы Сото в дзэне. Довольно тяжелое чтение, даже на английском. А еще я читаю книгу про Банкэя. Его учение очень просто. Я не так много знаю о буддизме, but I think that it goes straight to the heart of human existence. Я чувствую это. Это больше, чем просто учение. Вчера вечером я пошел в бар. Я недолго сидел там. Мне становится тоскливо, когда я в баре. Нет, я веселюсь, пью, но я вижу вокруг женщин, одних женщин, часто, всегда красивых. И я понимаю, что они никогда не будут моими. Почему вообще я должен хотеть их? Кто сделал так, кто заставляет меня хотеть? А я хочу, я раб своих страстей. Я хочу прикоснуться к их телам, дотронуться рукой до их лиц, их красивых лиц. Я чувствую сансару. Ты знаешь буддийский термин сансара? По-японски это называется риннэ. Это колесо жизни и смерти. Есть шесть сфер. В самом верху рай, а в самом низу ад. И мы постоянно вращаемся вместе с этим колесом. Сначала чувствуем удовольствие, а потом нас бросает прямо в ад. То же самое и в баре. Ты видишь классную девушку и надеешься подойти к ней, уйти с ней. И тебя бросает в ад, когда ты видишь, как она уходит с другим. Или даже одна. And her ass mocking you as it fades away. Вон как у той, которая только что сидела за тобой...

Виляя туго оджинсованными бёдрами, возвращается Хён. С неудовольствием смотрит на полупустую кружку и отодвигает ее — чуть выдохшееся мы не пьем:

— Заказали?

После туалета и восстановления мэйкапа она обычно трезвеет, но тут начинает нести уже ее. Виноват Йэн — он целый вечер завистливо и умильно пялится на нас, говорит, как нам завидует, what a perfect couple we make. А тут еще его угораздило спросить, где мы собираемся жить после Японии, в России или Корее. Йэну нравится Корея, там такие красивые девушки.

— В России вообще-то не хуже...

Но тут вступает Хён, начиная подробный рассказ, как хорошо мы смогли бы жить в Корее. Саша бы выучил корейский — если выучил японский, то легко бы выучил и корейский, он легкий и очень похож на японский. Грамматика вот вообще одна почти! И тогда я бы мог выступать на телевидении — на корейском телевидении очень много таких красивых иностранцев. Они ничего делают, только рассказывают что-нибудь из своей жизни. А им платят только за внешность и за то, что они говорят по-корейски! Много платят! А такой красивый иностранец, как Саша... Все бы молодые кореянки-зрительницы влюбились в него... Хён бы даже чуть ревновала, но она в меня верит. Ведь я только ее, правда?..

Йэн полностью согласен с этим планом. «В Корее такие красивые девушки!» Если раньше, во время своего монолога, он чуть не плакал, то сейчас он — само блаженство. Он в восторге от плана Хён. Американские горки сансары подкинули его, видать, в самый высокий рай.

— Так почему ты не едешь в Корею, Саша?

Но ему никто не отвечает. Обращаясь к нему, Хён рассказывает мне наш План № 2. Что она выучит русский и приедет в Россию. Сначала учиться, на полгода или год, потому что она тоже быстро выучит русский, они, языки, ей легко даются. А потом найдет работу. Ведь в России, я ей говорил, много корейских фирм. Она уже начала учить русский.

— Вот, Йэн, послушай... Это по-русски! Это значит...

Про Россию — это на самом деле наш План № 1. То есть принятый и одобренный на настоящий момент. Но — но я слышал его уже сто раз. Решив, что пока хватит, Хён останавливается. Йэн, блаженный и красный, что-то спрашивает. Не слушая его, Хён предлагает перейти в другой бар. Общаться весело в баре. Долго общаться в одном баре — не весело. Корейский этикет... Йэн не против. Он отведет нас в бар для иностранцев, где он часто бывает! Каждый кладет за себя деньги и берет свои сигареты.

На улице влажный, как пропотевшая гриппозная простыня, вечер. Липнет к лицу, как паутина на лесной тропинке. По ярко освещенным тротуарам, отороченным велосипедами и мопедами, валят вечерние толпы. Девочки, по две, по три, вцепились под руки друг другу — красная майка, белая юбка, туфли на босу ногу без задников шлепают по асфальту. Пот, пот... Офисные клерки в однотипных костюмах и выбившихся мятых рубашках. Подтянутые молодые сутенеры в черных приталенных пиджаках, узких черных галстуках и с зачесанными волосами, высветленными на концах. Парочки когяру — с копной волос цвета побелки и на огромных платформах, они ростом с Йэна. Много иностранцев. На углу под неонами люди-бутерброды раздают рекламные листочки суторипу-баров. Идти по этим объявлениям недалеко — только сверни в эти узкие улочки, незаметные с улицы между огромными магазинами, как 25-й кадр в рекламе.

Бар Pig & Whistle. Иностранцев действительно много. Между ними снуют утонченные японские педики, какие-то криминального вида заводилы, и, естественно, много японок. Одна сидит задумчиво за столиком в углу с английской книгой. Мне удается увидеть обложку — Сартр. Господи, да тебе лучше бы плакат с метровыми буквами: «Ищу американский х...й!».

Цены здесь повыше. Зато кроме этой японской мочи есть нормальное пиво. Даже какие-то ирландские сорта! На 1000 иен я заказываю стакан и арахис. Хён уходит в о-тэараи.

— О, сколько cheeks! — восхищается Йэн.

И мы тут же забиваемся с ним прийти сюда еще раз, когда я уже буду без Хён. Но ему не терпится — от вида свободных клеящихся японок его глаза разгорелись, и он даже протрезвел.

— Man, let’s play our game with ‘em!

Wow, Йэн даже говорит по-английски! Он так любит говорить по-японски, что я даже удивляюсь, когда слышу его английский. По-английски он может говорить только в двух случаях: когда очень пьян, либо в виде большего ко мне расположения. Из-за того, что он говорил только по-японски, даже среди европейцев в курилке, мы и стусовались на полгода позже: я считал его свихнувшемся на японском дебиле, он же — что я, как и японцы, использую его as a native English speaker.

Our game — что мы двое русских, немного говорим на японском, но совсем не говорим по-английски. Так Йэн спасается от того, что he hates the most — что с ним, англоязычным, все японки начинают говорить только по-английски, юзают его. Но нам не верят: Йэн — стопроцентный американец, с германскими корнями, меня же с Тони в Японии принимают за кого угодно, только не за русских... за ирландцев, финнов, французов... больше всего, мы подсчитали, за французов. Почему? «У вас имидж французов». Просто у японцев нет «имиджа русских». Или у нас его нет... На случай, если совсем не верят, Йэн может сказать пару фраз на русском. В основном матерных. В колледже в Аризоне он полгода жил в одной комнате со студентом по обмену. Из — Брянска. Господи, я не покажу на карте, где этот Брянск... Но Йэну тот Борис сильно запал в душу:

— Он мог столько выпить... А на следующее утро, когда я болел в постели, он будил меня и заставлял с ним делать пробежку по кампусу. Я чуть не умер!

Не успели мы решить про our game, как к нам подскакивает японка средних лет и куда-то тянет. Оказывается, на диван. Когда мы садимся — напротив тут же оказывается две японки помоложе. Откуда вы? Что делаете в Японии? Русские? Правда?

— Pshyol na hui! — выдает им для убедительности Йэн.

Но им все равно, откуда мы: напротив нас вырисовывается один парень сутенерского вида с фотоаппаратом. Японки быстро перебегают, садятся рядом с нами и — нас фотографируют. Эй, зачем? Повесить на стену, фотографии наших посетителей...

Я смотрю на стены и вижу, что там действительно фотографии разных европейцев — компании европейцев, дни рождения, европейцы вперемешку с японцами... 

Тут появляется Хён с двумя стаканами пива. Один она сует мне. «Допиваем и идем». Она зла, увидев нас с теми японками. Японки, кстати, почуяли запах подгоревших эноки и срау упорхнули.

...Что не мешает ей всю дорогу до станции поносить это место, этих японок и Йэна, который нас сюда привел. Да причем здесь Йэн-то? Сам он остался в баре. Слишком пьяный и замороченный, чтоб ему что-нибудь перепало...