Сборник современной черногорской литературы: Владимир Воинович

Черногория — страна спокойствия и отдохновения, но только для тех, кто не знаком с ее поэзией и прозой. В течение двух месяцев журнал «Прочтение» при поддержке европейского культурного центра Dukley Art Community публиковал стихотворения и рассказы из сборника современной черногорской литературы, который выйдет в скором времени.
Как оказалось при более близком рассмотрении, эта литература, выражаясь словами ее певцов, «вызывает волнующие и крайне сомнительные идеи» (Балша Бркович) и сподвигает предаваться жизни во всех ее проявлениях и до победного конца. Если любить, то трепетно и больно, как у Илии Джуровича; если работать, то не чуя жалости к себе, как у Андрея Николаидиса; если страдать, то уж писать такие фразеологически точные стихи, как у Александра Бечановича.
Игнорировать деление на абзацы, создавая иллюзию вечной лихорадки от солнечных ударов, выстраивать многоярусные метафоры так, словно на завтрак было выпито уже полбутылки ракии, и задавать вечные вопросы бескрайнему морю, даже если его нет и никогда не было рядом. В общем, никто и не знал, а в Черногории тоже всё есть, в особенности — литература.

Елена Васильева, литературный обозреватель «Прочтения», редактор

Подробнее о проекте

Владимир ВОИНОВИЧ

Толстопузики

Если бы в то время, когда Квартал задыхался от грузовиков с мебелью, на земле искали материальное воплощение зла, все явились бы по их адресу, чтобы лично удостовериться в том, что на всем белом свете ничего уродливее, отвратительнее и злее, чем два брата-близнеца, Предрага и Ненада, быть не может. Их словно сам дьявол сотворил, да еще в акт их создания вмешался народный сказитель-трепач, который сам наверняка был страшный и хромой, и благодаря какому-то глубочайшему телесному комплексу и упрямству изгнал из своего нутра таких тварей.

От них днем и ночью прятали детей. Соседские женщины рассказывали, что после встречи с ними детишки по месяцу и больше спать не дают домашним, визжа ночами и разгуливая как лунатики. А когда чада надоедали своими игрищами, их пугали прозвищами братцев: Ух, вот сейчас Толстопузики придут! Ух, ух! А были среди них и такие, которых в дом калачом не заманишь.

Никто точно не помнит, когда Толстопузики вселились в квартиру на третьем этаже седьмого подъезда, в Ван-Даммовой части панели. Опять-таки женщины говорили, что им показалось странным, когда мать внесла одного ребенка спеленатого, а второго доставила сестра. Но вскоре им все стало ясно.

Отца забросили в квартиру последним, словно последний предмет мебели, на пол. Потому что он, в доску пьяный, все рано бы упал. В первые дни никто его не видел, да и потом не очень старались заметить, хотя он и не пытался скрыть тяжелую травму — у Раденко не было правой руки. О главе этой странной семейки было известно, что он был разнорабочим на какой-то стройке, и там с огромного крана сорвалась бочка со штукатуркой и ударила его. После этого жена на всех его рубашках ушила правые рукава.

Когда старшая дочка не доучилась и до середины средней школы, никто в Квартале уже не сомневался в том, что в семье Толстопузиков не может произойти ничего нормального. Потому что, пока все были детьми и пока Данка с трудом боролась в себе с зачатками женщины, слухи о ее дьявольски отвратительных братьях докатились до самых отдаленных районов, окружавших Квартал.

Так что на них, будто им только этого и не хватало, стали вешать все, что жители Квартала отказывались признавать своим грехом. Вязали их за мелкие кражи, за поломку парковочных автоматов, и бог знает за что только не хватали... Полиция припарковывала у их подъезда сине-белую «заставу», поднималась наверх к Раденко, выпивала по чашке кофе и стаканчику ракии и прощалась с семейством, ничего не оформляя протоколом. Вот поэтому Толстопузики не имели ничего против полиции и никогда, в отличие от постоянных обитателей скамеек, не боялись полицейских.

Мать Толстопузиков редко появлялась на людях, и о ней еще реже вспоминали, пока Данка не стала надевать черные колготки и завязывать майку под грудями. Тогда и на скамейках припомнили, что такая неожиданная красота не с неба свалилась, а от кого-то унаследована. И тогда за матерью стали наблюдать с соседних балконов, на тротуарах и в подъездах — чтобы засечь ее в момент тяжких трудов и рассмотреть черты лица. Что поделаешь, Данка была красива и на мать сильно похожа, но им в голову не могло прийти, как это в одном пакете с такими красавицами подавались два уродливых Толстопузика. Поэтому никто из обитателей скамеек не испытывал возбуждения, если вдруг старался задуматься о том, хороши ли Данкины груди под завязанной узелком маечкой. Было только известно, что все ее одинаково хотят и что желали бы поиметь ее, но никто не был уверен в том, что получит удовольствие от проделанной любовной работы.

Ненависть к Толстопузикам возрастала год от года. Хотя близнецы ничем ее не заслужили и не старались таким образом прославиться. Но вместе с ненавистью росли и Толстопузики. Причем несоразмерно со временем. Предраг, возрастом старше на три минуты, был чуть ниже; Ненад потихоньку вытягивался. И только Миша, который наградил их таким прозвищем, когда увидел, как от них бегают соседские дети, понял, что они могли бы стать идеальными актерами в его новом рекламном ролике, привел их на скамейку и церемонно, будто принимая их в гольф-клуб, представил компании. Все мучительно молчали. Только Кот с удивлением смотрел на две пары ушей, похожих на крылья двух гигантских бабочек с огромными головищами и разноцветными пятнами, образованными Толстопузиковыми мелкими капиллярами, венами и несколькими бородавками. Ёптыть, воскликнул Кот, это идеально! И тут же убежал в подвал, чтобы вернуться оттуда с миникамерой.

В результате этого воодушевления возник первый квартальный треш-ужастик с Толстопузиками в главных ролях. На этот фильм никто не дал ни копейки, его ни разу не переписали с кассеты на кассету, но Кот безусловно ценил его как самый настоящий художественный дебют. Который, помимо всего прочего, не потребовал ни динара на костюмы, точнее, обошелся без кражи из сестренкиной копилки.

Вскоре Толстопузики избавились от Миши. Правда, помогли ему обстряпать пару делишек, запугав нескольких должников своим видом, но едва близнецы поняли, что он ими злоупотребляет, ясно дали ему знать, что не желают делать ничего противозаконного. Той ночью никто не понял, почему они появились на скамейке без Миши, однако с тех пор их перестали окликать по прозвищу.

Законопослушными Толстопузики стали не из страха перед полицией, никто их не пугал «органами», хотя Раденко, чтобы отлучить их от Миши, не раз гонял их с топориком в целой руке. По сути своей это и не было страхом. Скорее, какое-то упертое отношение к окружающим — неприятие тезиса, утверждающего, что плохая компания и социальная неадаптированность непременно приводят к криминалу. Два близнеца словно вступили в схватку с жизнью, чтобы доказать: по крайней мере один из них может стать нормальным человеком. К тому же, сами они ни на минуту не сомневались, что оба станут людьми. Но эта тропа, эта схватка была нелегкой, зачастую неравной, и хотя их окружало общество, близнецы частенько чувствовали себя одинокими сиротками. И тогда они, такие невероятно уродливые, становились плечом к плечу и встречали первые удары в четыре ноги и в четыре кулака.

На этом пути Миша был для них малозначительным препятствием, потому что Квартал привык за годы винить во всех бедах близнецов. А они стоически сносили все обвинения и терпели сомнительные взгляды и подозрения. И потому им, внешне становившимся все грубее и страшнее, лучше всего было на скамейке, где нарушителей порядка всегда было вдоволь.

Все, кто был знаком с теоретическими основами такого квартального магнетизма, были уверены, что все же ничего такого в жизни близнецов произойти не может, что спасло бы их от тех водоворотов событий, которые развернутся рано или поздно, перевернув мир скамеечников с ног на голову, и останется только наблюдать, сумеет ли жертва выплыть и встать на ноги.

Толстопузики уже превратились в настоящих парней и почти заканчивали профтехшколу, когда поздним вечером возвращались в Квартал. В то время уличные фонари еще не потонули в кронах деревьев, так что безветренными весенними вечерами было светло. Близнецы, погруженные в собственные мысли, неспешно шагали, наблюдая перед собой собственные тени как два чуждых силуэта, на которых не было и следы от их растопыренных ушей.

Вдруг они услышали скрип тормозов и замерли как вкопанные. Рядом с ними остановился «гольф» Хозяина. Задняя дверца открылась, и кто-то выпал на тротуар. Потом увидели, как вылезает Хозяин, достает никелированный револьверище и не спеша, внимательно, будто с большого расстояния, целится и стреляет в выпавшего. Шесть раз. Потом смотрит на них без капли удивления во взгляде, возвращается за руль и не спеша отъезжает.

Все четыре ноги и руки, равно как и четыре уха, не подумали тронуться дальше. Они стояли и смотрели на изуродованное лицо и чувствовали, как теплая жидкость пропитывает полотно изношенных тапочек, пока с верхних этажей не раздался женский голос, взывающий о помощи.

Полиция в тот вечер опять навестила Раденко. Все знали, что близнецы не способны на такой поступок, но несмотря на это их затолкали в воронок... И судили их не потому, что они были совершеннолетними и закон позволял это, не потому, что их просто подставили, не потому, что они были невыносимо уродливы, а судили их за то, что они молчали как мумии и никто за два месяца допросов в следственном изоляторе не выжал из них ни слова. А потом, когда их из следственного изолятора перевели в тюрьму для отбытия срока за укрывательство и недонесение, их регулярно навещал Хозяин, иногда с Данкой под ручку, а иногда обнимая Раденко.

На скамейке все время гадали о том, что все же случилось или что могло случиться. И регулярно, по поручению Хозяина, с большими пакетами в руках садились в автобус в Спуж, где находилась тюрьма, или же с такими пакетами поднимались на седьмой этаж к Раденко.

Но вот для Толстопузиков наступил день свободы. На скамейке выстроились три поколения скамеечников. Остановился автобус, и они увидели две знакомые фигуры, которые направились не домой, не к скамейке, а прямиком в ресторан Хозяина.

Кот уже был там. Согнувшись над стойкой, показывал Хозяину на дисплее камеры какой-то компрометирующий материал. Его довольный оскал сполз с лица, когда он увидел двуглавое явление. Хозяин бросил взгляд на Кулака. Тот моментально поставил на стойку три стакана и принялся их наполнять.

Они вызвали его на улицу. Несколько горилл вышли было из служебной комнаты, но Хозяин успокоил их жестом и вышел. Кот, направив объектив, пытался по губам определить, о чем будет разговор, но Хозяин вернулся быстро.

Месяц спустя близнецы выдали сестру замуж. После этого продали квартиру и исчезли без слов. Так что никто и не узнал, куда без малейшего шума выехала из дома семья Раденко.

Из всех домашних только один раз увидели Предрага, когда тот с коллегами из фирмы появился в Квартале, чтобы в квартире Паки сменить замки, да прочитали в газете извещение о смерти Раденко, которого, в полном соответствии с желанием покойного, похоронили на сельском кладбище рядом с родственниками.

Рисовала Милка Делибашич

Владимир Воинович (Vladimir Vojnović) родился в Никшиче в 1978. Писатель, теоретик литературы. В 2014 году защитил докторскую диссертацию «Статус устного в черногорском письменном рассказе с 1990 по 2006 годы». Опубликовал три романа: «Горные пешки» (1999), «Нафака» (2000), «Портрет Игоря Джукича» (2005). Короткие рассказы и новеллы печатает в журналах Ars и «Прилив». Автор специальных и научных работ в области литературоведения. Живет в Подгорице.