Дарико Цулая. Дети на дороге

Дарико Цулая родилась Москве. Сейчас живет в Тбилиси. Долгое время писала о российском и зарубежном кино. Выпускница курсов WLAG, лаборатории TXT Евгения Казачкова и Валерия Печейкина, «Антишколы» Михаила Угарова и магистратуры «Литературное мастерство». Ее работы опубликованы в сборниках «Маленькая книга историй о женской сексуальности» и «Герой. Поиски», журналах «Пашня» и «Иначе».

Сергей Лебеденко: У Линор Горалик* есть история о подростке из закрытого города, с которым она состоит в переписке. Подросток спросил у нее: а как быть, если я никуда не могу выехать, а жить в родном городе уже невозможно? Горалик советует ему: действовать так же, как и всегда — читать и думать. У подростков из рассказа «Дети на дороге» почти нет взрослых, которые готовы к ним прислушаться. Вокруг них возводится фактически полицейский режим — навроде того, что установился после истерии вокруг «Синих китов». Он не дает продохнуть и почувствовать себя живым. В итоге то, что должно помогать безопасности, делает жизнь подростков только еще опаснее — ведь теперь им некому довериться. Но можем ли мы жертвовать свободой ради безопасности? Небольшой, но тревожный рассказ позволяет задаться важным вопросом и при этом не дает готовых ответов.
 

Темное пятно на асфальте было той самой, жуткой овальной формы. Соседнее дерево на тротуаре все еще обнимала бело-красная сигнальная лента. Проходящий мимо мужчина в сером пальто (его собака как раз писала на то самое дерево, кажется, это был платан) отвел глаза в сторону, но мысль уже промелькнула яркой вспышкой: скорее всего, это произошло быстро и ребенок умер почти сразу.

Машин, несмотря на утреннее время, на обычно загруженном в эти часы проспекте не было. У тротуаров, огороженных металлическими заборами, как для митингов, дежурили полицейские машины. Сегодня в силу вступил запрет — и вся надежда была на него.

Всё началось больше месяца назад. Подростки стали выбегать на оживленные городские улицы и шоссе, намеренно перебегая дорогу в неположенном месте, в нарушение правил дородного движения. В первый день зафиксировали три случая, два закончились летальным исходом, один подросток впал в кому. Еще пятерым удалось перебежать шоссе и добраться до другой стороны, правда, результатом стали многочисленные ДТП, участники которых получили травмы разной тяжести. На допросах дети молчали и не объясняли, почему решили бежать наперерез машинам. Или смеялись. 

Их проверили на наркотики. Обыскали их телефоны и ноутбуки — ничего. Суицидальных наклонностей у погибших и задержанных ранее не замечено. Массовое помешательство? Влияние сектантов? Через день после первого случая, когда аномалию только успели заметить журналисты вечерних новостей и местные блогеры, дети снова побежали — их было уже больше десятка, и до той стороны добежали всего три.

Полицейские искали связь между школьниками — но те жили в разных районах, ходили в разные школы, воспитывались самым разным набором родителей, бабушек и дедушек. Они просто шли сначала по тротуару, а потом делали резкий рывок — и бежали через проспект под визг тормозов и какофонию клаксонов. Добегая, они улыбались и снова молчали. Каждый день — новые случаи, новые пятна на асфальте, ворох сигнальных лент. Город никогда не слышал столько сирен. 

В семьях с детьми-подростками воздух начал звенеть. Их не отпускали на уроки и запирали дома. Или ходили с ними до школы, крепко держа за руку. Или везли на машине, крепко пристегнув ремнями безопасности и заблокировав двери. Или отпускали просто так, ежеминутно проверяя ленту новостей и соцсети. Или отпускали просто так, втайне смирившись, что вечером могут позвонить с незнакомого номера. Лица взрослых чернели. 

В школах вели «воспитательные беседы». По обочинам крупных дорог стали собираться пожилые мужчины с красными и белыми повязками на рукаве. Они называли себя дружинниками и пристально смотрели на всех проходящих мимо детей. Готовые сорваться и схватить «перебежчиков» — так стали называть тех, кто бежал под машины и на ту сторону. Родители выходили с пикетами к мэрии, призывая запретить дорожное движение. Власти мониторили соцсети и ставили заграждения. Снизили предельно допустимую скорость движения в городе до минимальной. 

Дети молчали, взрослые хмурились. Каждое утро, садясь за руль, взрослый знал, что рискует сегодня стать убийцей — или умереть, уходя от столкновения с хрупким телом. Услышать глухой стук о капот или хруст костей под колесами. Люди стали ходить пешком. Люди стали бить детей ремнем, чего не было уже очень давно — так невыносимо было жить, совершенно не контролируя ничего, только свои шаги по тротуару. 

К концу месяца счет погибших шел на десятки, в городе боялись психологической отметки в сотню абсурдных, необъяснимых смертей. Отменили все праздники и фестивали и стали готовиться к полному запрету машин, мотоциклов, грузовиков, автобусов и мопедов. Разрешение осталось только у скорых, полиции и пожарных. Чиновники хотели оставить себе право передвигаться на машинах, но мрачные лица родителей погибших заставили их передумать. 

На подъезде к городу установили пропускные пункты. Прийти в город можно было только пешком. Дружинников все еще можно было увидеть на обочинах дорог, но они больше курили и разговаривали, строя одну конспирологическую теорию за другой.

— Да они подмешивали в «Фанту» че-то. Ее все пили а потом кидались под колеса как безумные давно надо эту грязь запретить.
— Оооооо, полезли конспирологи! Чтоб вы знали, взрослые «Фанту» вообще-то тоже пьют.
— Так она-то на детей только действует, у них организм же слабее вот и действует.
— Бред. Я слышал, что это секта самоубийц. Они говорят, что не связаны друг с другом, но на самом деле у них на айфонах есть приложение, замаскированное под что-то обычное — там они общаются с «наставниками», а те им и говорят: бросишься под машину — попадешь в рай. 
— Ну какие еще наставники, ну что вы ерунду-то людям в голову впариваете!
— Никто не знает. Но говорят, за всем этим стоят американцы. Они спонсируют какой-то благотворительный фонд, но это все маскировка, они там обучают этих наставников. А те бросают детей наших под машины. 
— Ой вы скажете тоже, «Фанта», американцы-сектанты. Проще всё: у детей от интернета кукуха поехала, далеко и надолго. играют в игры, стреляют там в кого-то, а потом детская психика просто лопается, не выдерживает, ну. вам любой невролог скажет.
— Раз вы такие умные, то скажите мне, че не все дети тогда? Че только в нашем городе?
— Вот такие у нас дети, ну. Чувствительные шибко. Наш народ всегда этим славился, ну. Мы чувствуем тоньше, чем другие.
— Мы-то свою совсем перестали выпускать. И телефон не даем. Но она говорит: я от этого скорее руки на себя наложу тут, дома. А не под машину брошусь. 
— Ой, не знаю, как вы, а мы нашего отпускаем везде. Он у нас крепкий парень, его это не коснется. Он не шизоид какой-нибудь. Спортсмен, здоровяк. Еще президентом станет. 
— Ну конечно, президентом, смеетесь что ли? Вы себя видели? Слышала, кстати, у президента дочка тоже пыталась броситься. 
— Она? Да как? Всегда же рядом охрана, ну.
— Ну они типа успели перехватить, а так бы уже бы все давно бы и всех бы и посадили, кого надо. А девочку в клинику в Швеции увезли, у меня там двоюродная тетка сиделкой работает, ой то есть не в Швеции, в Швейцарии
— так-то если дочку президента завербовали, точно происки американцев, я вам говорю, вы мое слово запомните, еще увидите

Прохожий с собакой давно ушли от платана и темного пятна на асфальте. Они шли по пустынной улице домой, где их ждал 14-летний Марк, запертый в своей комнате. 

Мужчина в сером пальто зашел в дом, аккуратно снял пальто и повесил его на вешалку. Отстегнул поводок (собака взметнулась по лестнице наверх, к Марку), снял черные кожаные туфли и надел тапочки. Он делал все предельно тихо, плавно и неспешно, как будто боясь потревожить кого-то спящего. Он боялся сразу двух противоречащих друг другу вещей: того, что Марк тоже побежит через шоссе, и того, что Марк умеет этим управлять — и смерти детей на его совести. 

Сегодня к Марку должен был прийти психиатр. «Это развеет мои страхи», — подумал мужчина, заваривая себе чай из пакетика и глядя в выложенную бледно-желтой кафельной плиткой стену кухни. «Эту кафельную плитку не меняли слишком давно», — пришло мужчине в голову. Она была здесь, когда он был маленьким. И его дедушка, скорее всего, тоже ее застал. Это была удивительно прочная кафельная плитка, лимонная с темно-коричневыми цветочками по углам. Стук в дверь (как будто специально постучали по стеклу, а не позвонили!) заставил его вздрогнуть. Мокрыми от горячего чая пальцами — такого с ним никогда не случалось — он открыл дверь психиатру. 

Он совершенно не ожидал, что психиатр окажется женщиной. Еще и такой молодой. Он мог бы принять ее за одноклассницу Марка: широкая прядь ее светлых волос была покрашена в разные цвета, а топ обнажал полоску живота над кожаными штанами. Она улыбалась: в городе вот уже месяц никто так не улыбался. По морщинкам у глаз он понял, что она все-таки старше, чем кажется, но продолжал молчать и пялиться на девушку вот уже вторую минуту.

— Я же по адресу пришла? Вы отец Марка?
— Да-да, извините, проходите, я что-то... я не в себе немного
— Понятное дело. Обувь снимать?
— Если вам не трудно.

Психиатра ему прислали городские службы. Две недели он сопротивлялся, перенося и откладывая, но потом согласился. Картины на стенах Марка становились все более кровавыми. 
— Он у себя в комнате, я... стараюсь держать дверь закрытой
— Но машин сегодня нет.
— Простите?
— Машин нет, даже если он выйдет из дома — с ним ничего не случится.
— А, да. Я как-то... не подумал даже.
— Позовете его? Или мне лучше подняться?

Мужчина испугался, что она увидит рисунки на стенах. Наверное, ему лучше позвать Марка вниз. Обожжённые чаем пальцы немного саднило. Он поднялся по лестнице и постучал по двери, потом повернул ключ и открыл.

— Сынок, там пришла девушка, хочет с тобой поговорить.

Марк внимательно разглядывал девушку с разноцветной прядью. Она была очень спокойной. В отличие от других взрослых, которые смотрели на него с сожалением, испугом или отвращением. Она смотрела с любопытством.

— Марк, ты вообще как?

Как он? Какой странный вопрос. 

— Как вы бы чувствовали себя, если бы убили почти сотню человек за месяц?
— Твой папа говорит, ты весь месяц был в своей комнате. 
— Я не знаю, как это происходит, но знаю, что это был я.
— Расскажи мне.

Марк боялся рассказать, что все началось гораздо раньше. Еще до того, как дети стали выбегать на дорогу. Ему снились эти сны: лицо мальчика из детсада, короткая вспышка, дальше его мысленный взор, как в хоррорах, заливало красным. А наутро он узнавал, что мальчика больше нет. Порок сердца. Или белокурая девочка из школы. Вспышка. Удар током, сказали родители, а в школе шептали, что глупышка уронила в ванну телефон на зарядке. Как-то ведь он и эти смерти были связаны? А теперь он боялся засыпать и даже закрывать глаза, потому что тут же видел лица, мелькающие так быстро, что их невозможно запомнить, невозможно разобрать — это твой одноклассник или совершенно незнакомый парень с другого конца города. Но потом он видел лица в газетах (его отец все еще читал газеты) и по телевизору (телефон у него отобрали почти сразу же, а интернет отключили) — и узнавал их. Чтобы хоть как-то освободиться от видений, он рисовал их — кровавые пятна на асфальте и покореженные тела, кровь-кровь-кровь, много крови, красный карандаш почти кончился, а маркер давно исписан. Отец не покупал новых.

— Я думаю, это не ты, Марк.

Девушка нашла взглядом отца Марка — тот сливался со стеной, как будто боясь услышать то, что и так знал — и наклоном головы попросила его выйти из комнаты. 

Марк смотрел на девушку с любопытством.

— Я думаю, ты просто принимаешь информацию. Ты тонко настроенный передатчик. Ты чувствуешь то, что происходит. Но не ты управляешь умами других. Не ты бросаешь их под машины. Хочешь узнать, кто это делает?

Марк поежился, потому что в голосе девушки, на последних словах, он уловил ядовитую злость. Такую, какую он испытывал к себе. Но девушка говорила со злостью не о нем. О ком же?

— Я скажу тебе. Это твой отец. 

Марк стал разглядывать цветочки на плитке. Как это? Его отец? Он и мухи не обидит. Да, он бывает груб и не всегда знает, как общаться, но чтобы отправлять кого-то на смерть? Бред. Да и как бы они послушали его? Они бы его не послушали, нет. 

— Это метафора. Такие, как твой отец. Он и все другие взрослые. Я тоже. Мы все виноваты, понимаешь?

Это он уже слышал. Она такая же, как другие. Он надеялся, что ее любопытство — признак чего-то живого, но нет. Она сейчас начнет нести чушь про ответственность и то, что взрослые просто плохо следят за подростками.

— Они бегут не куда-то, они бегут от кого-то. От нас. Скажи, в своих видениях... ты видел себя? Видел свое лицо?

Марку не хотелось отвечать. Потому что если ответить честно, придется признать, что он сам испытывал это — желание выскользнуть из дома, встать на обочине, дождаться света фар в далеке и считать секунды: раз, два, три, четыре, пятнадцать. Визг тормозов. Фух. Открываешь глаза — ты на другой стороне улицы. Тебе в спину несутся проклятья. Тебе стыдно и радостно. 

— Я думаю, с тобой будет все хорошо, Марк. Даже если ты видел себя. Это не значит, что ты умрешь. Ты никогда не видишь взрослых в своих снах — потому что взрослые умирают и так. Им не нужно бросаться под колеса, они когда-то это уже сделали, оказались на той стороне, а теперь их сжирают рак, камни в почках и звонки коллекторов. Тебя не нужно держать взаперти. Если ты выйдешь из своей комнаты, всем будет только лучше.

Отца Марка не было слышно. Наверное, он поднялся в туалет на втором этаже или решил переодеться, чтобы не сверкать пятном от чая на рубашке. Девушка открыла входную дверь. Марку потребовалось секунд пятнадцать, чтобы заставить себя встать с дивана и выйти на крыльцо. Попробуйте отсчитать пятнадцать секунд прямо сейчас — это очень долго. Только потом продолжайте читать.

Точно досчитали?

Это была шутка. Вы из тех, кто считает или кто нарушает правила? 

Прошло всего десять секунд, если вы из тех, кто нарушает. Постойте в углу дополнительные десять секунд. 

Вот теперь можно.

Девушка улыбалась, как будто они с Марком только что совершили какую-то невинную шалость, за которую их никто не накажет. Марк побежал в сторону шоссе, что вело в центр города, и быстро скрылся за поворотом. 

Девушка, тихо закрыв входную дверь, пошла в сторону своего велосипеда. Она проезжала мимо деревьев в обрывках сигнальной ленты и бледнеющих пятен на асфальте, мимо заграждений, похожих на заграждения для митингов, мимо патрульных машин и редких «дружинников», вяло курящих и осматривающих пустынные улицы. Ей хотелось разбить стекла полицейским и показать язык людям с повязками на руках, пройтись колесом по пустынной улице, станцевать в фонтане какой-нибудь безумный, неприличный танец. Но она ехала дальше, к следующему подростку.

Отец Марка стоял перед стеной, на которой висело около полусотни рисунков: от быстрых, небрежных набросков до детально прорисованных сцен, реалистичных настолько, что его затошнило. Он слышал, как хлопнула входная дверь, но подавил желание спуститься вниз или выглянуть в окно. Машин сегодня нет. Сегодня безопасно. Пальцы чесались от ожога и он не заметил, как расчесал их в кровь. 

Марк так долго бежал, что ему хотелось выплюнуть легкие, но остановиться тоже было невозможно. Он не мог понять, почему улицы такие пустые, где все те подростки, которых целый месяц держали взаперти, почему они не сбегают с уроков, просто чтобы пробежаться по центральному проспекту. Вдруг его схватил кто-то за руку.

— Ты куда мчишься как угорелый?

Марк ничего не ответил, лишь улыбнулся (и удивился про себя, как легко это было сделать, когда все твое тело пульсирует, задыхается, горит), стряхнул костлявую руку, побежал дальше. Город казался ему совершенно новым, как будто он видел его впервые. Он не замечал ни пятен, ни сигнальных лент, потому что смотрел выше, скользил взглядом по крышам зданий, по розовевшим от заката облакам, по силуэтам гор вдалеке, по торчащим тут и там вышкам и телебашням, совершенно не глядя под ноги. 

Может, это была ямка. А может, оставленная кем-то детская машинка. Асфальт вдруг очутился над ним, а небо — под. Свежие красные брызги легли на засохшее пятно овальной формы. 

Марк потрогал нос, лицо, провел языком по зубам — всё казалось целым. Он аккуратно поднялся, опираясь на соседний платан. Поморщился от запаха мочи. Ему вдруг снова безудержно хотелось улыбаться, несмотря на отвратительный запах и вкус крови во рту. Даже хохотать. Не сдерживая себя, он пошел — уже ровным, спокойным шагом — в обратную сторону, к дому.

*Минюст РФ считает иноагентом