Татьяна Анциферова. Сны Тамары

Автор о себе: «Живу в Архангельске. Работала журналисткой и редактором, куратором проекта „Школа северного текста“. Сейчас работаю клерком в сфере, связанной с ЖКХ. 
Училась в Школе литературных практик и на курсе „Мне есть что сказать“. Рассказы публиковались в антологии „Одной цепью“, сборнике экологической прозы „Срок годности“, сборнике „Бу! Леденящие душу сказки про буллинг“, в антологии „Встречи с властью“».

Сергей Лебеденко: Если бы героиню рассказа «Сны Тамары» попросили описать свою жизнь, она, скорее всего, вспомнила бы кольцевую ветку метро. Травма потери раскрывается в этом тексте через зависимость героини, проявляющуюся во фрагментарности памяти: для Тамары жизнь превращается в почти несоединимую цепь воспоминаний, которая замыкается на дороге. Этот психологичный рассказ напоминает сон, от которого не получается очнуться.

 

СНЫ ТАМАРЫ

«Три топора». Или «Анапа». Станция, мелкая дробь в окно. Покачивания серебристых веток, сверлящие светом фонари.

Тамара зависла с телефоном. Просмотрела ленту, оживила трафаретные сердечки. Под кроватью лежали пустые бутылки. Тамара вспомнила о них, пристыдила себя. Что ей снилось вчера, забыла. Но мысль о бутылках оживила другое воспоминание.

Тамара — тряпичная кукла, уже поддалась, раскинула руки, тряхнула головой.

Будто солнечная рябь поплыла первая занавеска, следом волной — вторая. Хохот наполнил купе. Брезгливо озираясь, выключили свет. Дернулась дверь. Щелкнула игрушечная настольная лампа с золотистой цепочкой. Подарок новенького проводника. Лапы чудищ пронеслись над головой, цирк уродов, обскуры перевёрнутая даль. Цепляясь за слова в голове, Тамара неловко сползала с верхней полки.

Как будто она виновата в том, что зависла где-то в дребезжащем пространстве. Тут все стучало, плескалось. Но на самом деле лишь медленно отползало от станции. От потрескивания (радио?), от мигающего света проносящегося мимо состава Тамара замерла на миг. Нелепая попытка не встать ногой на стол, уцепиться и спрыгнуть не охнув. Зажмурившись, она сделала ещё одну попытку. Уже на полу. Пружинисто приземлилась в шлёпки. Он здесь, среди улыбающихся коллег, которые рассмотрели еë сморщенные коленки. Она, согнувшись, присела, посмотрела на него, улыбнулась.

...
Он написал ей месяц назад, что контрактникам неплохо платят. Не так как проводникам. Тамара ответила, что все перевёрнуто. Теперь лед окреп, чудища сели под игрушечной лампой и машут ему меховыми лапами. Ей снилось, что он ещё жив. Но его лицо расплавилось, стекло серой жижей под ноги.

Его фотография черно-белая во всех лентах с припиской «герой». Трафаретного жениха, чье сердечко ей так и не удалось оживить, перелистнула. Она лежала в кровати и смотрела старые фото в телефоне, листала оцифрованный архив полупрозрачных снимков. Вот ели арбуз на станции, посыпая по его совету солью. В руках у него две бутылки водки, бледно-розовое нутро арбуза лежит в тазике на коленях. Он улыбается широко, а Тамара в голубой проводницкой рубахе, пьяная и растрепанная, стоит рядом с ним. Последнее совместное фото. Потом он уволился. Едва уловимый момент их близости. Все пронеслось в голове. Она в пустой комнате, и незаметно подъехал сон, можно снова плескаться в его темной материи.

...
Тамарка, вставай.

Блестящее зеркало раздвинулось. Жёлтый мигающий свет и ветер вошли в купе. Принесли посылки, иди получай. Тамара вскочила, причёска прыгнула. Она накинула синий тулуп, провела рукой по оранжевым капронкам, влезла в чуни.

Прошагала к тамбуру. Там стоял улыбчивый пассажир с двумя пакетами, обмотанными скотчем. Он прошуршал и выпрыгнул обратно в мокрое узкое пространство. Тамара обняла пакеты. Не пересчитала, не успела, поверила на слово. Зашла в купе, сняла чуни, положила пакеты на столик. Конверт прилип к клиновидному когтю. Она оторвала его вместе с накладным ногтем, засунула в карман тулупчика. Тронулись.

Тамара, что там в этих пакетах? А вдруг там оружие, а если порошок? 

Девочки, там следочки, чулочки, носки, ну. Смеялась-хохотала Тамара, забрасывая пакеты на третью полку, утрамбовывая их между сумками. Потом прошлась с веником по пассажирским тапкам-шлепкам, сапогам. Раскидала стаканы по столикам, ловко, чтоб руки пронырливые не погладили её пупырчатые локти.

И снова бы спать. Но станция.

Опять надевать тулуп и мерзнуть, помахивая паспортами. Трое вышли, трое зашли. Безликие и громкие. Дрязги дверей, брызги сквозь носовые платки, пшики откинувшихся пивных крышек. Разлившееся веселье. Всё ровно, спокойно, засыпай.

...
Она проснулась днем от звуков шумного потока. Дали горячую воду. Тамара всегда открывала кран и ждала, чтобы забулькало, зашуршало в ушах. Она зашла в ванную, дернула сиреневую шторку. Стояла под душем и думала. Я дома или не дома? Где взять «Феназепам», теперь надо идти в психдиспансер, говорить, что я алкоголичка. Раньше в ЖД-поликлинике мрачная психиатр в круглых очках протягивала ей пачку. Спите-спите, все равно уже подсели. Полтаблетки как только сердце застучит, а в глазах появляются блестящие пылинки. Их Тамара видела, когда стряхивала вонючие клетчатые одеяла в вагонах. У нее такое дома, когда-то на складе девочки ей вручили — спальный набор, старое кожаное сиденье из списанного плацкарта. Подруги шутят, что она живет в фильме «Ширли-Мырли», превращает свою квартиру в купе.

Как она радостно возвращалась домой из тупика. Потная, волосы-сосульки. Впереди девять дней отгулов. Сходит за дошираком, откупорит банку соленых огурчиков на кухне, достанет шпроты в масле. Не забыть про «Бородинский». Позовет соседку Лиду, она хоть и повар в детском саду, но таскается к ней в гости только самогон. 

Тамара опять легла. Мокрые волосы, мокрое тело. Липко, становится жарко. Подкатило похмелье. Значит, утром она еще была не совсем трезвая. Вот откуда эти переливчатые мысли, мрачные сказки в голове. Теперь же боль постучалась к ней, зашла через в висок. Но перед этим ее внезапно обогнала мысль — глупая строчка из песни.

Тамара поняла, что в плену у нее надолго. Мелодия играла внутри, звук нарастал. В голове моей туманы-маны. Снова и снова звучало в мозгу, с треском от приемника, с гулом и стуком вагона. Она уткнулась лицом в подушку, попыталась проорать эту строчку, но побоялась, что возле глаза надуется и лопнет сосуд. Надо бы бросить пить — подумает она завтра вместе с чувствами голода и вины. А пока маны-маны, говорила она себе, и сон начал подступать, глухой и пустой.

...
Ее тело зудело. Не от одеяла, не от грубой формы. Маленькое красное пятно между пальцев на руке. Оно было розовым, с ровными краями. Потом покрылось корочкой. Такие пятна разных форм, с разными оттенками — от бледно-розового до бурого — выросли и осели на ее теле. Они жутко чесались. Тамара стихийно сдирала с себя часть враждебной плоти. Когда замечала эти компульсии, бежала в туалет, где поливала кровавые шершавые ранки хлоргексидином.

Мелкие чешуйки, сидевшие на плечах, свидетельствовали о бедности, неряшливости и болезни, казалось ей. А ранки все росли на руках, ногах, животе. Плоские коросты, с которых по краям будто ножичком срезали белую кожуру. Тамара, находясь вне территории, в пространстве движения, пыталась не замечать тело.

Проводницы советовали ей всякие мази: медовую привезли из Абхазии, страшную вонючую черную кляксу заказали в Тибете. Иногда тревожный пассажир подходил к Тамаре и спрашивал, страшно ли было в пожаре. Один раз женщина заподозрила у нее лишай.

Тамара просто не могла смыть с себя эту маску постоянной тревоги, уже не прятала, не маскировала псориазные пятна, все время чесала у себя за ушами и на макушке.

С годами нервозность стала внутренней, для простого пассажира незаметной. Зато проводницы ощущали ее электричество. Особенно, когда она расстегивала верхнюю пуговицу рубахи и сдавливала свою шею резинкой галстука.

...
Вечер или ночь. Дверца шкафчика скрипнула, она достала две стопки. В холодильнике осталась квашеная капуста, подсохшая жёлтая каша с красными капельками клюквы.

Открытая банка с рассолом и подыхающими в нем детками-огурцами, отвоевавшими себе место у лопнувших кислых томатов. Их Тамара собрала вилкой и выкинула в липкую черноту ведра. А потом начала спорить с собой.

— Ну, будем, Тамарка.

— Может, не будем? Может, усну и не проснусь. Говорят, спокойная смерть. 

— Какая же спокойная, когда ты ничего не поняла. Когда в башке колотило, сердце колотило. А потом тебе выстрелили в голову.

— Это с похмела колотит. Ну-ка выпей ещё одну, потом закуси. Ты не закусываешь почти, вот тебя и кроет.

Тамара закинула в себя ещё одну стопку. Потеплело, губы опустились. Мысль плавилась в жарком стучащем спокойствии.

Сейчас уже станция, сорок минут.
II II
II II
Потом можно поспать
II II
II II
Никаких арбузов,
нераскрашенных женихов,
мерцающих сердечек.
II II
II II
Никаких больше теней,
чудищ и золотистых цепочек,
выстрелов.
\\ \\

 

Обложка: Арина Ерешко