Александра Бруй. ЛИСАТР

Александра Бруй родилась в 1988 году в Узбекистане. Окончила Тульский государственный университет. Прозаик, редактор. Рассказы публиковались в литературных журналах и альманахах. Резидент Переделкино. Живет в Туле.

 

Артём Роганов, Сергей Лебеденко: На первый взгляд текст Александры Бруй напоминает романы Сальникова. И это впечатление неслучайно — здесь человек по фамилии Зевс буквально путешествует по загробному миру — но дело, кажется, не в литературной игре, а в состоянии реальности на сегодняшний день: язык мифа работает лучше, чем язык сухого конспекта, а значит, и боги оживают вместе с ним. А что делать в этой ситуации креативному работнику? Это и пытается понять герой истории.

 

 

 

ЛИСАТР

 

1

 

Зевс включил диктофонную запись и вошел в троллейбус. Внутри ныла гармошка, стоял свист. Тронулись. Зевс еле успел убрать телефон и схватиться за поручень, украшенный пластиковой веткой. Ему сипло крикнули:

 

— Вы артист?

 

Зевс, раскачиваясь, опустил руки (держался обеими) и запахнул куртку — молния сломана, обветренный дерматин. Сиплая женщина с бейджиком выставила палец:

 

— Неартисты садятся в конец!

 

Зевсу показалось, что под свитером у нее горб. Свитер был уверенной крупной вязки.

 

Стал протискиваться: «Вроде нет знакомых». Он рассматривал боковым зрением людей, но сам тоже никого не узнавал: случайные пассажиры и эти — в голове троллейбуса — самопровозглашенные артисты. Человек семь-восемь, называются ЛИСАТР.

 

Он выбрал кресло, стоящее на постаменте; возникло ощущение, что смотрят. «Да нет, кажется». Снова достал диктофон.

 

К звукам гармошки добавилась гитара, и человек в кожаной кепке-блине вышел в центр, упер губы в микрофон. Зевс определил: по сути — возможно — стихотворение, по звуку — жеванные буквы. Слышалось: «ковать — кховать». Мужик около гармониста кивал поэту со всей силы, кивок сопровождался повторением последних букв. Мужик тоже картавил. В ЛИСАТРе, понял Зевс, у всех как будто дефект речи. Это раздражало.

 

Троллейбус останавливался, шипели двери, входили люди, кто-то тут же выходил. Горбатая пальцем направляла пассажиров. Сквозь плач гармошки процеживались другие звуки: водитель в кабине слушал свое. Зевс морщился, трогая на виске вспучившуюся вену.

 

«Потом скажут: «перегибает!», — подумал, но в голове всплыл чужой рассказ. — «Ко мне жмутся уродики» — такая строчка. Как будто одобрила. Зевс улыбнулся. — «Пусть!»

 

Кирилл Зевс — полное имя писателя, который исписался. Ну, не исписался, но о чем писать? Зевс — псевдоним, родовое имя не имеет значения, тем более что Кирилл означает «владыка, господин». Надо было искать фактуру — срочно, в отчаянии уже написал «Смеркалось» — рассказ про кладбище, хоть самому ложись. И вдруг — вот оно! Кирилл Зевс надел старую гнилую куртку — он называл «собачья» — и темные очки. Вот он и напишет, вот они посмотрят, кто тут начинающий в тридцать пять лет литератор. Младое племя. Фу.

 

По маршруту первого номера иногда ходил ЛИСАТР — литературный салон троллейбуса. Шляпки-фонарики-венки. Выбили как-то грант, вроде на просветительские цели, и читают стихи, и поют авторское, свое. Кто-то шарахается, кто-то смеется и хлопает в ладоши. Зевс думал: «Двадцать первый век. Проза, склонная к психологизму. ChatGPT».

 

Закладывало от запаха пота ноздри, стучало в голове. Зевс встал, чтобы сдвинуть стеклышко, на его руку легла чужая.

 

— Сквозняк! — у хозяйки чужой руки был заклеен один глаз. Вторым тетка смотрела очень строго. Зевс сел на место, кашлянул.

 

Вошли новые пассажиры, влетело чуть-чуть воздуха. Горбатая теснила их в конец. В центр шагнула высокая, кокошником до потолка, раскосая Снегурочка. Зевс сверился с окном: пух тополя летел как снег.

 

— Дальше номер трагический! — предупредила Снегурочка. Достала ракушку из кармана, стала дуть. Зевс ногтем прижал барабанную перепонку. Подтянул к зубам губу. Губа была соленой. Снегурочка дула, отчетливо слышалось «Сю-юр». Кирилл Зевс выключил диктофон. «Как о таком писать?» — подумал. Вторая мысль: «Да неплохой рассказ о кладбище. По крайней мере, не карикатура». Тетка рядом отклеила пластырь и проветривала глаз. Зевс мысленно вписал в блокнот: «отсутствие одного глаза старит человека». Встал и пошел к дверям. Пол под ногами дернуло, двери раскрылись. «Попробовать рассказ про кладбище еще куда-нибудь?»

 

Перед выходом Зевс зачем-то обернулся. Горбатая передавала тетке с глазом микрофон. Зевс сделал шаг на нижнюю ступеньку.

 

— Я тоже артист.

 

2

 

Гармонист лапал гармонь девятью пальцами. Дальше — брюки с раздвоенными стрелками, лыжные ботинки без шнурков. Зевс рассматривал, сидя рядом.

 

— Я тоже артист, — зачем-то повторил и почувствовал засаленный запах чужой одежды. — Вы как попали сюда?

 

Гармонист брезгливо отсел. Зевс мысленно вписал «гармонь требует наличия всех десяти пальцев». Дунуло из какой-то щели, стало хорошо.

 

В центре троллейбуса кивающий мужик кричал четверостишия с ударным словом. На его лице алел клоунский нос. Слов разобрать было невозможно, но что-то такое было, так смотришь на пожар или каток. Зевс вспомнил, как зимой ему прислал сообщение похожий клоун, звал освободить внутреннего ребенка из души. Сказал, это раскрепощает творческую силу, а за полторы тысячи — и любую другую, какая есть. «Надо купить нос и выполнять задания: записывать себя на видео и присылать». Вроде бы этот клоун работал в больницах, и что-то еще про терапию говорил. Зевс представил: взрослые люди приходят домой, приносят одеревеневшими руками сумки: «Что там по телеку? Оставь». Потом один уходит в ванную, тянется под раковину, вынимает. Тонкая резинка половинит лицо. Зевс просто слюнявил и рисовал нос красным карандашом.

 

Вдруг его схватили за руку, выволокли в центр. Горбатая скалилась.

 

— Начинай!

 

Это инициация, Зевс понял. Если провалит — не примут. Хохотнула гармонь. Зевса шатало, к шее приклеились кусочки куртки. В ЛИСАТРе ждали. Двери раскрылись раньше остановки и вхолостую хлопали. Водитель убавил звук. Горбатая приблизилась, свитер нетерпеливо натянулся. Зевса затошнило, он кашлянул.

 

— Я узнал, что у меня есть огромная семья!

 

У того клоуна Зевс проучился месяц. Снимал видео, где сначала хвалит, потом ругает себя. Где разыгрывает по заданию сценки. Дневник настроений вел. Дневник персонажей, то есть клоунов других — это для себя уже. Потом главный пропал, кажется, слег с депрессией, может быть, попал в дурку. Зевс так и не написал рассказ.

 

Он дочитал стихотворение до конца и замолчал. Под аплодисменты получил бейдж на куртку. Гармонист смягчился.

 

— Ты правильно ухватил нерв!

 

Снегурочка села рядом и сняла кокошник — так было удобнее голове на зевсовом плече.

 

— Вы как сюда попали?

 

Снегурочка вздыхала. Отклеившаяся бусина упала — Зевс, вставая, с силой наступил.

 

Всю ночь он ехал на велосипеде без педалей — глупый примитивный сон. Проснулся, пощелкал видео с клоунских уроков. Отколупал бейдж с куртки, бросил на стол. Нашел и удалил в компьютере дневник.

 

На странице ЛИСАТРа в интернете уже были фотки. Зевс прикусывал прищепкой бейджа верхнюю губу. А вот и он на фотке. Выругался, вышло невнятно. В горле стало сухо.

 

— Физдес.

 

3

 

Снегурочка боролась с глобальным потеплением. Гармонист выдавливал человека с глиняной свистулькой, тот кричал: «Забытый жанр». Горбатая имела горб и вообще была руководителем проекта. У нее были визитки. А тетка с глазом ей как дочь.

 

— Она с шести лет стихи пишет. В Москве печаталась. Она член Союза. А это Сережа. Он не как сын. — Горбатая показала: Сережа, выпятив губу, что-то калякал. Бумага мялась в кулаке. — Он глуховат, а мы думали, это у него характер. Видишь, как смотрит. — Горбатая тыкала пальцем себе между бровей, как будто там располагалось ухо. — Он! Глу! Хо! Ват!

 

— Тоже артист?

 

Колонка захрипела, Горбатая почертила воздух.

 

— Сережа!

 

В квадратных брюках с рваными карманами Сережа встал, двинулся к колонке. Блеснула лысина. Зевс подобрал ноги, когда тот проходил.

 

— Не умеет петь и вообще, — сказала Горбатая чуть тише. Сережа дал колонке в прямоугольный бок. Зевсу показалось, тот смотрит на него, занося руку. Никто из пассажиров не реагировал, им было все равно. Скоро возник царапающий звук, колонка стихла и взревела.

 

— Э! — сказал Сережа. — Э!

 

Встал человек и вышел в центр. Он улыбался пустотой. Ртом без зубов человек широко обнял свистульку — маленькую птичку; послышалась перекатывающаяся трель. Казалось, камушек порхает внутри птички. «Ты бы ее сожрал», — подумал Зевс, когда Сережа шел назад.

 

Трудно было переиграть музыку из колонок. Человек синел. Камень метался в животе у птицы. «Возможно, зубы», — подумалось. Горбатая указывала людям место. Кивающий мужик кивал. Кто-то кричал в телефон. Снегурочка растирала шею, всю в красных пятнах от колючих блесток. «По первому маршруту!» Сережа калякал. Кивающий кивал. Человек синел. Ревела музыка. Шея чесалась в красных пятнах. «Вас приветствует ЛИСАТР!», «Алло, мам!» Все это Зевс ощутил разом, как если бы был не в троллейбусе, среди толпы, а застыл над приоткрытым люком, повис на контактных проводах. Разом почувствовал, но не как рассказ или абзац, а как апатию или слабость. «Это нельзя, это все нельзя». Он мечтал писать тихую покачивающуюся прозу, про простых, всем не интересных людей. Он хотел этой прозой за них как бы заступаться. За кого тут заступаться?

 

— Вспотел что ль?

 

Зевс чувствовал, как горит щека — Снегурочка смахнула подолом слезы.

 

— Есть квас. Хочешь квас? И я от жары просто умираю, и шеи вся, видишь, зудит. 

 

Эти люди, думал Зевс, как бы выкручены на всю мощь, на полный звук, вычурные (представил, как корчится перед экраном с красным носом). Как если бы надел все, что есть. Писать про них — значит орать. Здесь все орут, подумал. Мысленно вписал: «тишина — привилегия глухих». Но вспомнил про Сережу, настраивающего громкость.

 

Глупо ждать тишины, садясь в общественный транспорт. Мысленно вписал: «Немой троллейбус. Ездит, как призрак, все боятся его. Люди внутри, но все молчат. Даже кондуктор. Все мертвые? Тишина в этом мире — смерть».

 

Вот раньше умер — сам, прямо на диване уютно сгнил — и мог себе позволить. Никто не знает. Зевс слышал о таком, был случай в Щекино. Потом еще показывали документальный фильм.

 

Человек с птичкой закончил дуть. Идя назад, он дал тычок Сереже и видел, что Зевс смотрит.

 

— Квас буду, — Зевс отвел глаза в сторону Снегурочки.

 

Протянутая полторашка была вспотевшей и холодной. Снегурочка морщилась, глядя, как Зевс пьет.

 

— Мне мать рассказывала, что в бочках с квасом живут выдры. Жара, еще бы! Но, может, денег не было.

 

Зевс пил, заткнув хотя бы одно ухо. Горбатая объявила розыгрыш. Она кричала публике вопросы и, крича, передавала приз. Артисты хлопали. Иногда призом была пластиковая миска, иногда что-то из еды: печенье, чупа-чупс.

 

— Я руководитель проекта! — всегда была визитка.

 

Зевс устало наблюдал.

 

— Она директор ваш?

 

Снегурочка смотрела в телефон, шея шла пятнами.

 

— Ага! И мать родна! — и перевела взгляд на Зевса. — Ты что, писатель? — и стала хохотать. Зевс откусил ноготь, но не сплевывал. Хохот выкашливался и не переставал. Подсела тетка с глазом, задвинула стекло в окне. Снегурочка молча пересела. Зевс машинально прикрыл один глаз. Он вдруг опомнился и подмигнул — вышло нелепо. Услышал:

 

— Допустим, один-ноль.

 

Он растерялся, не знал, куда деть глаза, и взгляд побежал по часовой стрелке: глухой Сережа, надменный гармонист, Снегурочка с ракушкой, человек-забытый жанр. Горбатая с призами. Кивающий кивал. Шипел нагретый изнутри троллейбус, играла музыка.

 

«Идти домой?»

 

Но дома — пустой лист. Дневник удалил зачем-то. А пассажиры что? Зевс схватил поручень и мысленно перешагнул границу, стал неартист. Почувствовал осуждение спиной и почесал затылок.

 

Горбатая кричала.

 

«Им нравится?» — Зевс наблюдал.

 

«Я заплатил, есть проездной»

 

«А что? Я просто слушаю».

 

«Ты что, кондуктор? Давай вали!»

 

«Мне некогда».

 

Нет смысла спрашивать. Зевс разжал поручень и вышел. Стянул и затолкал «собачью» куртку в урну. Кто-то свистел.

 

4

 

Первым возник забытый жанр. Зевс шел на кладбище. Хотел дописывать, то есть переделать старый текст, а не было фактуры. У входа из охранной будки вышел человек, и Зевс вгляделся — вообще-то он хорошо запоминает лица.

 

— Помощь нужна? — странный, какой-то мутный взгляд. «Охрана» — шеврон на рукаве. — Нет? Пожалуйста, идите. — Зевс узнал: мужик и птичка. «Забытый жанр». И вздрогнул: полный рот зубов! Зевс шел и не оборачивался. Рассказ про кладбище так и не доделал. Наверное, без куртки не узнал?

 

Потом была Снегурочка — она работала в «Тандыре» на проспекте. Засовывала в крафт огненную шаурму, самса с лепешками. «Кетчуп? Майонез?» Скупо сцеживалась горчица. Щеки Снегурочки алели, как с мороза. Летнее платье ей не шло. И тоже был потухший взгляд, какой-то внутренний. Когда протягивала шаурму, терпела жар и не отдергивала пальцев.

 

«Давно работает», подумал Зевс.

 

— А можно квас, пожалуйста? Холодный.

 

Он заплатил, и молча протянула. Придумал шутку:

 

— Надеюсь, квас без выдр!

 

Она впервые перевела взгляд на Зевса.

 

— Так все написано!

 

Зевс чуть не выронил бутылку, стал вглядываться в этикетку и кивать.

 

— Да-да, написано, все, вижу.

 

Решил, что не узнала. Или узнала, а шутка глупая. Пешком до дома; дрянная шаурма, одна отрыжка. Квас не помогал.

 

И — встретил одноглазую с глазами. Это не удивило, просто странно, что работает в больнице, а глаз заклеивает. То есть она была в очках, и оба глаза были. Но в троллейбусе — он помнил, Зевс хорошо запоминает лица, глаз был один. Она работала в регистратуре: в белом халате, с бейджиком, но не из троллейбуса — написано не от руки: «мл. регистратор». Зевс спрятался, нелепо сделав козырек ладонью, чтобы одноглазая его не разглядела. И — тут же, в центре холла, у терминала (прямоугольного), встретился с Сережей, не в рваных брюках. «Ну надо же, коллеги», подумал Зевс и выдавил смешок.

 

Сережа не ленился объяснять, куда нажать, чтобы попасть к желаемому специалисту.

 

— Вам нужен отоларинголог, тыкайте сюда... Вот видите, полезло… ваш талон. Мужчина, ну куда вы без бахил! — сказал вдруг чистенький Сережа Зевсу. Тот замер. Зевс записался к участковому врачу (записываться — не писать), но, кажется, спина прошла. Домой пойдет, наверное.

 

Дома — пустой лист. Зачем-то вспомнил, как взбесил Снегурку: «Так все написано!»

 

 

 

И Зевс вошел в троллейбус в третий раз.

 

5

 

Его узнали, гармонист играл. Пенился квас, была история про выдр. Про мать, которая работала на квасном розливе, в Анапе или Джубге, но квасом никогда не торговала. Зевс хохотал и, не закрывая рот, спросил, а вышло все равно слишком серьезно:

 

— А как ты догадалась?

 

— Про квас? Это легко.

 

— Про то, что я писатель.

 

Снегурка вынула ракушку и стала взвешивать в руке. У Зевса устало заныли ноги: хотелось узнать правду, а она не может выйти из образа. Кто-то из артистов (не видно за кокошником) махнул: «Ты следующий!»

 

— Ты следующий, — она как будто видела спиной.

 

И тут троллейбус дернулся, так бывает, когда отваливается контактный провод или рвется тромб. Народ шатнуло вперед, потом назад, а Зевс почувствовал, что полоснуло кнутом, но кнутом под напряжением — резкий, обжигающий удар и липкое тепло в остатке.

 

Зевс, кажется, оглох.

 

Снегурочка стирала кровь с корявой грани ракушки. Перламутр смешался с красным.

 

— …вини! — звук вернулся. — Теперь так и останешься, наверное. Пойдем, коллега, я обработаю!

 

— Допустим, один-один, — сказала тетка, провожая одним глазом разрезанную щеку Зевса. Но, может, показалось.

 

Потом он выступал, так, будто на щеке не саднила царапина под пластырем. А сидя около Сережи, Зевс надорвал карман. Смеялись, играла музыка, раздавался крик и вопросы викторины. «По первому маршруту!», «Кто назовет, получит приз!» Зевс попросил закрыть окно, из-за спины. Свет лился, как на сцене. Темно было только во рту у мужика, потом запела птичка. На одной из остановок по первому маршруту все артисты синхронно посмотрели на постамент в троллейбусе.

 

 

 

 

 

Обложка: Арина Ерешко