Александра Герасимова. Расстрельно знала

Александра Герасимова родилась и живет в Томске. Лингвист, преподаватель, переводчик, поэт. Публиковалась в различных периодических изданиях, включая журналы «Юность», «Сибирские огни», «Новая Юность», «Литературную газету» и электронные ресурсы: «Зарубежные Задворки», «Сетевая Словесность», «Новая Реальность», «Литературная Среда», «45 Параллель», «Полутона», «Формаслов» и др. Финалист литературной премии «Лицей» имени Александра Пушкина 2019 года.

 

РАССТРЕЛЬНО ЗНАЛА

 

***

битый так вспоминает небитого
он красивый стоял молодой
я же весь черноземным битумом
пересыпан был с головой

а небитому все до горлышка
до крахмального воротничка
запеклась на манжете корочка 
сигаретного родничка

и друг другу они воистину
не товарищи не братва
путь-дороженьку густо выстлала
свежескошенная ботва

так и тянут друг друга волоком
по-бурлачьи по-воровски
и так много под вышним облаком
в них невылюбленной тоски

 

***

куда ни шло чего ни жгло
чему в отместку ни болело
и становилось бело-бело
и тяжело

но камень стыл и скоро спал
и слыло облако прощаньем
и по-над ласточьим песчаным
по щекам скал

стекал испуг и заходил
туман за край и было слепо
и жадно до великолепий
и древних сил

и древо прирастало кроной
и кроме крынки молока
была воздетая рука
и посторонний

искрился взгляд
пестрел вразбег
трамвайный
обостренный
провод

и обретался
веский повод

и вязкий
снег

 

***

и алтайская женщина пела
про горчащий гречишный мед
и в руке как сметана белой
стыл горячечный пулемет

все случалось одномоментно
рокот площади и река
хлопья извести и цемента
вздрог оконного огонька

и когда я уснула крепко
и когда ты не смог уснуть
кровли ветхой грудная клетка
схрустнув громко
пошла тонуть

и такие стояли травы
воды воды текли текли
за излучиной пели аве
и тугой каравай пекли

и от нас никакого толка
не бывало ни ковылям
ни воловьим стадам ни волкам
только виделось белым нам

как в землицу вмерзает пуля
и полынью ко ветру льнет
и в руке нутряной как улей
золотой закипает мед

 

***

что-то еще послышится
в рокоте чердака
пенистый огнедышащий
выговор кабака

или трескучий вязовый
вылесок смольный бор
стало быть пена —
язвенность
выговор —
приговор

знать при порожнем береге
не переждать зари
ахают коробейники
охают рыбари

окна коптят лампадками 
сызнова измала
и разливанна сладкая
срезанная смола

 

***

мне все еще мерещится вдоль озера
дух сосенный и сосланный сюда
игрушечного твоего бульдозера
разъятый ковш и твоего стыда
незнающая набело вода

и мнится мне у самого утеса
под небывалый вовсе камнепад
встает мой первый розововолосый
сладкоголосый абрикосный сад
и молоточки косточек стучат

и я не узнаю ни этот берег
ни камня почерневшую скулу
разбитый черепок как скорлупу
сквозняк как токование тетерек
и круглых нас как облако неверий

и ветрено у кромки и смола
такая что сбывается мгновенно
пока еще тебе не солгала
вся недолга и мне обыкновенно

запомни все за всем придет зима
и снежный ком покатится с обрыва
но все чего я не договорила
начнется там где кончится сполна
и сточит корнем косогор сосна
и подземелья занозит десна
и косточка вспорхнет
розовокрыло 

 

***

когда в таежной гуще
зажжется бузина
бессмертный и насущный
поймешь что здесь на суше
я ввек тебе жена

а там в открытом море
я мать твоих детей
одно на свете горе
пасется в неверморе
и вечной мерзлоте

они с тебя состригли
некрепкое руно
и в руки дали иглы
и кости домино

разбросанные точки
молотят чернозем
я так сказала дочке
он выжил он спасен

я сыну так сказала
всего не отменить
и натуго связала
узлом под одеялом
просоленную нить   

они тебя смешали
с соляркой и углем
и стены обветшали
и сделался мне мшаник
обеденным столом

и цапля голосила
над прелостью болот 
и ягода густилась
и вусмерть
что есть силы
твой целовала рот

 

***

так ты смотрел мне в спину
так цвели магнолии
в других широтах
так стоял туман
так я расстрельно знала
вот и вся история
весь океан

 

***

девушка пела в далеком мисхоре
спал исцеленный херсон
ты говорила — любовь это море
я — что и море есть сон

так и стояли мы — два кипариса
рослые у окна
и на глазах у нас слезная висла
вишенная луна

в час когда вышли на берег дети
в облаке забытья
ты вдруг завыла как ветер ветер
вспыхнула снегом я

и никому не случилось сбыться
только горел костер
пахла херсонская медуница 
трескался мельхиор

 

***

я помнила тебя большим
и крепким —
ты же был некрепок
и мал —

всего в двенадцать веток
и был чужим

но я настаивала —
ты же —
такое горькое мое
и подступало
к горлу пижмы
предзимнее уже гнилье

февральская уже простуда
спала в тугом твоем стволе
и было все навеселе
не снег покуда

теперь я помню ничего
едва ли желудь
разве только
под зеленью твоей ребенка
медовый сок
у губ его

и он горяч белоголов
и в нем кишит сквозное лето
и я за сказочное это
страстных не пожалею слов

и я запомню
заучу
на слух и память
наизустно
как нервенно и тонкохрустно
на ветке
беглому лучу

на скате твоего плеча
как слог един
покамест мыслен

и будет
белым-белым
выстлано
прощанье
пижмы и
ручья

 

***

все же ты знаешь маша
некого обвинить
что ни рожна ни каши —
долгая только нить

горклое только лето
лепетных лепестков
не*голоса и это
не*обретенье слов

за неименьем рамы
кровли и дымаря
беглая мошкара мы
белая мошкара

за немотой калитки
обетованье лжи
шиферный шепот плитки
вслух не предположи

в сухости мотыльковой
в насыпи меловой
и безголосье — слово
и безземелье — слой

маша не нужно ситца
сита и хрусталя
так и переболится   
тем и полна земля

 

***

а где стихи
там сахар и пшено
и белая тоска
по черной-черной
смородиновой маетной толченой
по нервенному краю золоченой
прощенности
всего что решено
прощальности
того что не бывает
так малое сгущается в большом
приобретает крылья
и ничком
ложится на молочную основу
и белая несет его река
и сахарна и крупка и горька

так вижу я
не то чтобы крылаты
но легкокрылы наши голоса
москва черна как лесополоса
безвидный воздух
наскоро залатан
фонарными кругами
и летит над городом
какое-то густое
но краткое обратное сквозное
подобное виденьям колдовским
забвение -на деле-
гарь и дым
от дальней поперхнувшейся котельной
и мы следим за быстротой реки
тычинки хворостинки поплавки

всему тому
как будто не бывало
ни имени ни памяти ни сна
проблескивала лунная блесна
условная тянулась в небо леска
соединяя воедино все
протягивая бледно-бледно руки
от мира к миру матерели звуки
звенела ветка закислялся сок
неназванным -пока- воспоминаньем
и пачкала некрепкую ладонь
чернеющая ягодная плоть
река нам представлялась имяреком
и вовсе не жалела молока
мы начинались с первого глотка
утраченного первым человеком
который спал под ложечкой во мне
и леденел и боже леденел
 

***

/но ты спишь и не знаешь
нп/

когда одиннадцатого сентября
две тысячи первого года
в небоскребы всемирного торгового центра
врезались два самолета управляемые террористами
и (по официальным сводкам)
погибло две тысячи девятьсот семьдесят семь человек
и еще двадцать четыре пропали без вести
я какое-то время совсем не умела жить
не могла дышать как-то вдруг разучилась
мне казалось что воздуха стало намного меньше
и его не хватает вовсе
на всех кто теперь остался здесь
кому теперь это знать
навсегда навсегда

и когда на следующий день
один мальчик в школе 
скорчившись закричал
так им америкосам этим и надо
я поняла что в мире
больше уже никогда не будет
ни абсолютной праведности
ни абсолютного зла
и ничего другого
сколько-нибудь
абсолютного

когда в первый раз беловолосый мальчик
от которого мне стало вдруг что-то нужно
обязательно нестерпимо
не по какой-то прихоти бог весть чего
а потому что воздуха того самого воздуха
стало снова бедственно не хватать
ни на выдох ни даже на вдох
и только ему одному вроде как
было доподлинно известно
где этот воздух взять
и откуда вообще он берется

вот когда этот беловолосый мальчик
попал под колеса автомобиля
(на самом деле не так
но для меня было именно так
и никак иначе)
я поняла что кроме прорех в местах
где должны быть непоколебимые абсолюты
есть еще нечто черное раззявленное
что-то такое непоправимое
когда-то давно разладившееся
и вовсе теперь невозможное
ни по какой причине
ни по одной вообще

я назвала это чудище
первым попавшимся под руку
мутным и обтекаемым
словом
не-спра-вед-ли-вость

теперь когда я смотрю на тебя
пусть не особенно мне знакомого
с другими повадками (не моими)
странного непонятного
но все еще бесконечного
когда я так явственно вижу
как темно-лиловые шарики
густой безупречной жизни
бегут по тебе врассыпную
при каждом тугом сокращении
чего-то в тебе тренированного
исправного бесперебойного
сугубо биологического

когда я смотрю на тебя такого
и слышу (о как я слышу)
как в тонком безвинном воздухе
взвывают и разрываются
не помнящие себя от гнева
снаряды снаряды снаряды 
и где-то визжит безудержная
безумная безутешная
уже навсегда пропащая
резина колесных шин

тогда я стараюсь вдохнуть
как можно полнее глубже
крупнее себя самой
ищу в себе кашалота
почти до потери разума
до гипероксигинации

и воздух тот самый воздух
как будто бы чуть скудеет
становится вдруг теснее
и ватнее и плотнее
и звуки в нем восковеют
и глохнут и застывают
и ты их почти не слышишь
ни тринитротолуола
раздрызганного разбрызганного
ни той тормозной колодки
что больше уже никого не сможет
спасти или воскресить

и так наступает утро
сентябрьское ранее утро
и дети шагают в школу
и люди вплывают стайками
в зеркальные бизнес-центры

и никакой справедливости
и ничего абсолютного
в том как твои русые волосы
похожи на нити света
бесстрашные свившие гнезда
на самой высокой ветке
нетронутой вообще ничем
безропотной кроны дуба
как будто бы на последнем
на самом на поднебесном
с разверзнутой навзничь крышей
с распахнутым настежь сердцем
залитом как воском солнцем
стотысячном этаже 

 

***

так я вставала на табурет
чтобы достать дотянуться как-то
до к потолку приращенной дальней
самой неласковой антресоли
там обитали мои видения
бывшие мне в безвозвратном детстве
страшные черноволосые громкие
с пеной у рта со змеиными пальцами
о невозможности беззаступности
неотмщенности непрощенности
о свежесрубленной тонкоствольной
в воду глядевшейся но умерщвленной
прежней ракиты у косогора
птице оставленной в темной комнате
без пропитания и обещания
воздуха и тепла

так я росла вырастала гибко
длинно древесно нечеловечески
чтобы дотронуться доискаться
переиначить переназвать ее
эту косматую смольную едкую
тайну до времени не отверстую
и отвратить ее и отвести ее
от твоего до поры нетронутого
пеплом и порохом обитания
препровождения существования
кровного млечного воплощения
и у тебя за плечом всегдашняя
пела  горячая тонкокрылая
белая птица
и дальний-дальний
твой не случившийся
не наставший
страх
под ракитовым
спал
кустом 

 

***

так ничего не хотеть
как ничего не знать

в сумерки светотень
в полдень голубизна

розовый в грозовой

в мякоти абрикоса
память о майских осах

жить так и выжить вовсе
нежность так до всего

 

***

а что тебе преподнести
из разворованной горсти
сухой терновой опаленной
когда безвидна и стыдна
земля и бедственно съестна
морская суть и нет ей сна
в глазу зеленом

чем стать тебе и кем прослыть
покуда несказанно слит
с густым углем столовый угол
и занавеска так бела
что из оконного горла
свет комнаты лакает мгла
и сук предзимен догола
и сух до стука

не сотворить не своровать
ни стол твой ни твою кровать
и подоконник узелково
крылом не вымерить но впредь
землиться и деревенеть
и всем насущным зеленеть 
со дна морского

 

***

и пока еще есть немного его с полслова
с полу-маковку полу-зернышко полстишка
стрекозиного этого выстраданного смешка
на бутоне слезоточиво-красноголовом
ничему не перечь потому что ничто не суть
столько всякого назывного тебе не в пору
просто слушай грызет кору короед и споры
мухомора с боровиком в студяном лесу
не улягутся в полоумном ночном часу
вот и мы два качания пихтовых на весу
два озноба окоченелых в земле корений
двух (у самого рта) нераспробованных
стихотворений

 

Иллюстрация на обложке: thewhitedeer