Из темноты

Торжества по случаю Дня Победы год от года становятся все пышней, а подготовка к ним все длинней, нарушая привычный ход жизни горожан. За всей праздничной атрибутикой из памяти стирается тот кромешный ужас, которым была и остается любая война. В подборке журнала «Прочтение» — книги о войне, главная идея которых — ценность мира.

 

• Всеволод Петров. Турдейская Манон Леско. История одной любви. — СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2016. — 272 с.

В 1946 году известная писательница Вера Панова опубликовала военную повесть «Спутники», ставшую советским бестселлером. «Турдейская Манон Леско» — своего рода ответ Пановой, созданный тогда же, но впервые вышедший уже в наше время. Автор книги — искусствовед, умелый стилизатор, друг Пунина и Хармса, прямой наследник лучших достижений русского модернизма. Его повесть — тонкая, лиричная исповедь петербургского интеллигента перед всемогущим богом любви. В описанном им мире санитарный поезд, путешествующий по фронтам, — быть может, единственное место, где возможны человеческие отношения. Чисто кузминское смешение Эроса и Танатоса сплетается с вагиновским интеллектуализмом и преподносится в военных декорациях, обретающих парадоксальную расцветку пасторали. Этот текст — одно из важнейших архивных открытий последних лет, отголосок Серебряного века, доказывающий, что стихи после Освенцима возможны.

 

• Даниил Гранин. Мой лейтенант. — М.: Олма Медиа Групп, 2012. — 320 с.

На одной из презентаций к покойному писателю подошла девочка и задала вопрос, способный поставить в тупик любого: «Сколько человек вы убили?». На жестокий в своей прямолинейности вопрос, который мог задать, пожалуй, только ребенок, Даниил Гранин ответил: «Я не убивал людей, я убивал врагов». Вся правда войны — в этом простом и в то же время ошеломляющем диалоге. Война, выигранная не героями, а солдатами, — одна из главных тем романа «Мой лейтенант». «Почему мы так глупо воюем?» — восклицает главный герой, а автор изображает всю «окопную правду» без прикрас: отступления, которым не учат ни в каких академиях, расстрелы, бездумные приказы главнокомандующих, отсутствие хотя бы терпимых бытовых условий, подтасовка фактов и многое другое. Непривычная для этой темы откровенность — тихая, лишенная пафоса: от наивности, через страх и стыд, к постепенно возрастающей ненависти к врагу — путь превращения человека в машину для убийства, годную для войны, но почти потерянную для мира и таящую глубокий внутренний разлад. Но история, как известно, не знает сослагательного наклонения, и, увы, очень падка на грандиозность.

 

• Блокада. Свидетельства о ленинградской блокаде: Хрестоматия / Составитель Полина Барскова. — М.: Издательский проект «А и Б», 2017. — 272 с.

Военный Ленинград — это глаза в пол и виноватое молчание. Военный Ленинград — это подвиг героев, лица которых мы не можем себе представить. Военный Ленинград — это вещь в себе, путь к трактовке которой накатан плоско-советскими штампами. Попытки говорить о блокаде в регистре, отличном от привычного, тут же объявляются кощунственными — и это лишает возможности понять, как это случилось и что это было. Филолог Полина Барскова собрала в книге, рассчитанной на подростков, страшные свидетельства этих 872 дней, где рядом с Ольгой Берггольц и Таней Савичевой соседствуют совсем иные Лидия Гинзбург и Миша Тихомиров. «Современный подросток, на мой взгляд, может гораздо суровее пострадать от отсутствия связи с исторической памятью, чем от контакта с ней», — говорит составитель в одном из интервью, и вряд ли есть более точные слова для определения того, почему эта книга ценна.

 

• Наталья Громова. Ольга Берггольц: Смерти не было и нет. Опыт прочтения судьбы. — М.: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2017. — 330 с.

Имя Ольги Берггольц, кажется, ненадолго отходило во второй ряд советских классиков и на задний план в истории русской литературы. Однако в последние годы именно она ассоциируется с героической стойкостью блокадного Ленинграда: отчасти из-за публикации глубоко трогательных и откровенных дневников — одного из важнейших жанров военного времени. Книга писателя, историка литературы и драматурга Натальи Громовой о символе Ленинграда Ольге Берггольц — это опыт прочтения судьбы человека и творца именно через дневниковые записи, а также через исследования, воспоминания современников и даже документы. Автору удается увлекательно и трогательно описать непростую жизнь, трагичность расставаний и драматизм встреч. При этом Наталья Громова не идеализирует Ольгу Берггольц, говоря прямо и без цензуры, и создает живой образ надломившегося, но не сломленного сознания поэта.

 

• Юлия Яковлева. Дети ворона. — М.: Самокат, 2016. — 264 с.
  Юлия Яковлева. Краденый город. — М.: Самокат, 2016. — 424 с.
  Юлия Яковлева. Жуки не плачут. — М.: Самокат, 2018. — 224 с.

Как говорить с детьми о войне и нужно ли вообще это делать — такими вопросами пестрит Интернет накануне 9 Мая. Один из возможных ответов — произведения Юлии Яковлевой о героях, чье детство пришлось на самое жуткое время отечественной истории — 1930–1940-е годы. Первая книга цикла — «Дети ворона». Ленинград. 1938 год. С ужасами репрессий лицом к лицу сталкиваются школьники Таня и Шурка и малыш Бобка. Папа уезжает в командировку, мама зачем-то собирает чемоданчик с теплыми вещами, тетя Вера скупает витамины и сухофрукты и отсылает куда-то... Не находя объяснений происходящему, дети создают свою реальность, в которой родителей похитил Ворон. Вторая книга — «Краденый город». Блокадный Ленинград. 1941 год. Из-за происков зловещего Черного Ворона и его верных слуг главные герои не эвакуируются и остаются в Ленинграде. Дети продолжают видеть происходящее в свете довоенных знаний о мире, и только читатель понимает, зачем на самом деле на улицах оккупированного города покупают собак. Третья — «Жуки не плачут». 1943 год. Вырвавшиеся из блокадного Ленинграда герои разлучены, но живы, только вот война в слепом своем безумии не щадит никого: ни взрослых, ни маленьких, ни тех, кто на передовой, ни тех, кто за Уралом, ни кошек, ни лошадей, ни деревья, ни птиц. В «Ленинградских сказках» Юлии Яковлевой реальность изображается такой, какой она видится ребенку. Неспособное справиться с окружающим ужасом детское сознание творит свой особый мир — ведь оказывается, что даже самая страшная сказка все же лучше, чем суровая реальность.

 

• С. Ушакин, А. Голубев. XX век: Письма войны. — М.: Новое литературное обозрение, 2016. — 840 с.

Военные письма, наряду с дневниками, — особенно трогательная и тяжелая литература, потому что в них в режиме реального времени воспроизводятся те исторические события и явления, которые невозможно представить без этих текстов. Однако именно эта книга была создана не для того, чтобы предпринять еще одну попытку увековечить в памяти подвиг народа и героическое наследие войны, в том числе культурное и социальное. Читателю предлагается взглянуть на военную переписку с точки зрения исторической поэтики. Филологи, философы и антропологи пришли к единому мнению о том, что информирование собеседника — важная, но далеко не единственная цель эпистолярного жанра. Сам текст может изменить и читателя, и автора и стать активным участником социального процесса. Ориентируясь исключительно на информативное содержание письма, можно только дополнить уже имеющуюся картину и прояснить некоторые детали. Авторы же сборника рассматривают письма как законченные и эстетически замкнутые произведения искусства. А поскольку в издании собрана переписка с войн всего XX века, появляется также возможность проследить трансформацию жанра военного письма. Первая мировая или Вторая, Чеченская или Японская война — письма с любой страшны не только по содержанию, но и по самой форме.

 

• Рута Ванагайте, Эфраим Зурофф. Свои. Путешествие с врагом / Пер. с лит. А. Васильковой. — М.: Издательство АСТ: CORPUS, 2018. — 416 с.

Книга Руты Ванагайте и Эфраима Зуроффа, впервые выходящая на русском языке в издательстве Corpus, на родине одного из авторов вызвала реакцию настолько скандальную, какую сложно представить в наши дни. Тираж в двадцать семь тысяч экземпляров был снят с продажи и уничтожен. Какая же тема могла так взбудоражить спокойных, казалось бы, литовцев? Речь идет о Холокосте и о геноциде евреев Литвы, где до Второй мировой войны существовала одна из самых больших еврейских диаспор в Европе, о том, что в нем принимали участие простые люди, жители одних городов и сел, соседи, а может, и друзья. Первая часть книги — архивные документы, вторая — описание путешествия авторов по деревням, где происходили массовые расстрелы. «Я был любителем расстреливать людей», — признавался в 1962 году на допросе зубной техник Пранас Матюкас, а затем объяснялся: «Потому что в 1941 году в Правенишкесе (советском концентрационном лагере в Литве) меня вытащили из-под горы трупов. Среди стрелявших в нас большинство были евреи». Матюкас признавал свою вину по чести, но отрицал ее как солдат, исполнявший приказ, потому что на войне законы общечеловеческие, те самые, что делают людей людьми, теряют значение. Но когда потомки жертв и палачей объединяются для того, чтобы рассказать общую для всех правду, это внушает надежду.