Дмитрий Быков: Коллекция рецензий

В сентябре этого года вышел новый роман Дмитрия Быкова «Июнь». Книга состоит из трех частей, в каждой из которых действие заканчивается 22 июня 1941 — в день начала Второй Мировой войны. Удалось ли автору достоверно воссоздать мир конца 30-х годов, узнаете из коллекций рецензий журнала «Прочтение».

Игорь Кириенков / Афиша Daily

Вторую мировую затеяли, чтобы списать все — главным образом, нравственное банкротство европейской цивилизации. Советские тридцатые подлее и фальшивее свирепых, но честных двадцатых. Ключевой мотив русской культуры и литературы XX века, благодаря которому возможна встреча «Тихого Дона» и «Лолиты», — инцест, поруганное детство. «Июнь» — формально роман о стране, беременной большой войной, — беллетристически, с героями и сюжетом, обслуживает эти историко-филологические построения; явно недостаточно для автора, посвятившего свою предыдущую книгу Дэвиду Фостеру Уоллесу.

Мария Михновец / Прочтение

Литературные аллюзии и литературность романа в целом чувствуется уже с первых страниц. Разумеется, студент филологического факультета Миша не может обойтись без раздумий о том, что более реально: жизнь как таковая или словесное творчество. Кроме непосредственных размышлений о сущности литературы и литературного процесса 1930-х годов, автор вступает в своеобразную игру с читателем. Искать ли в образе Али и ее семьи отсылки к судьбе Ариадны Эфрон, узнавать ли в сюжетах, набросанных Крастышевским своим товарищам по перу, произведения И. Ильфа и Е. Петрова, М. Булгакова и видеть ли в самих литературоведческих поисках героя отголоски научных дискуссий филологических школ 1920-х гг. и другие проекции романной действительности на реальность историческую — дело читателя. 

Галина Юзефович / Meduza

Мир конца 30-х, созданный Быковым, удивительно целостен и гармоничен. Так и тянет назвать его «уютным» — в том же примерно смысле, в котором может показаться уютной душная атмосфера больничной палаты или тюремной камеры. Это живой, теплый, затхлый и узнаваемый мир из рассказов наших бабушек и дедушек, счастливо переживших ту эпоху. Быков почти нигде не унижается до прямых и потому банальных аллюзий, и его тридцатые — это именно тридцатые. Ничто в романе не выглядит нарочитой карикатурой на наши дни — и именно поэтому читать «Июнь» по-настоящему жутко.

Константин Мильчин /  ТАСС

С другой стороны, как раз «Июнь» отчасти раскрывает тайну быковской работоспособности. На самом деле, у него все связано — сочинительство, публицистика и лекции. «Июнь» — это история русской литературы, превращенная в роман, в котором идеи и пыл быковской публицистики становятся частью атмосферы книги. И собрано все это вместе до крайности изящно. 

Елена Макеенко / Горький

При мощном замысле и продуманных композиционном и сюжетном воплощениях нельзя не заметить, что Быкову, как всегда, тесно в рамках собственного романа, тесно в шкуре повествователя, и даже разнообразие голосов и точек зрения, которым он себя обставляет в тексте, не помогает. Бумага то и дело рвется, впуская лирическое или саркастическое замечание автора, длинную необязательную шутку, глобальное поучительное обобщение, комментарий про то, что это слово здесь, конечно, не подходит, а все ж оно здесь останется. Похожая история творится в книге со временем. Все действие происходит в тридцатых, и это вроде бы не декоративные, не искусственно сгущенные годы, но описанные с должной долей достоверности. 

Фотография на обложке статьи: Сергей Киселев