Владимир Мукусев в Доме книги

Владимир Мукусев
в Доме книги

Владимир Мукусев — человек-легенда для тех, кто успел родиться до «Олимпиады-80». Даже школьники помнят крылатую фразу одного из телемостов: «У нас секса нет…», и уж конечно невозможно забыть, как вся страна прилипала к экранам телевизоров, когда в пятницу вечером начинался «Взгляд». Потому неудивительно, что в Доме книги, где Мукусев презентовал свою книгу «Разберемся…», яблоку было негде упасть. Удивительно то, что встреча не вылилась в отдающее нафталином мероприятие из серии «Раньше трава была зеленее». Это произошло во многом благодаря тому, что среди присутствующих было довольно много двадцатилетних. А то, что в большинстве они оказались нынешними студентами преподавателя журналистики Владимира Мукусева, как раз говорило в пользу преемственности поколений и актуальности дискуссии.

Как раз к студентам автор книги и обратился в первую очередь:

— Спасибо вам, ребята, большое, что вы пришли. Боюсь, что вам здесь будет скучно и неинтересно. Так что лучше вам уйти. Все, что я буду говорить, вы слышали столько раз и, мало того, потом писали об этом и говорили на экзаменах. А, впрочем, посмотрим.

Понятно, никто не ушел.

Владимир представил соавторов книги — Оксану Лебедеву (бывшую студентку) и Николая Донскова (редактора «Новой газеты» в Петербурге и своего друга), рассказал о содержании книги и ее создании, а потом отвечал на вопросы. В общей сложности встреча продолжалась полтора часа (и продолжалась бы дольше, если бы не превышенный лимит времени) и закончилась автограф-сессией. Кстати, опасаясь высокой цены (400 руб.), «Дом книги» заказал ограниченное количество экземпляров. Напрасно. Раскупили все.

«Прочтение» приводит расшифровку аудиозаписи, доступной в рубрике «Звуковая дорожка».

Николай Донсков: Для меня большая гордость сидеть рядом с Владимиром. В конце восьмидесятых я работал на студии Лентелефильм. Каждый раз, когда мы собирались на съемки, день начинался с того, что мы обсуждали сюжеты программы «Взгляд». Потому что не говорить об этом было невозможно. И в то же время было невозможно говорить об этом иными словами, поскольку лучше, чем это было сказано в программе «Взгляд», было не сказать. Удивительно, что та открытость и та беспрецедентная для России журналистская честность, которая была в этой программе, независимость этой программы, все это трудно теперь представить. Невозможно представить, чтобы на современном Российском телевидении появилась подобная передача. Профессия журналиста предоставляет огромную и уникальную возможность человеку быть сопричастным явлениям времени, эпохи. Другой вопрос, конечно, как каждый человек этим распорядится. Владимир Мукусев распорядился так, что если вы возьмете и внимательно прочитаете книгу, то вы поймете, что тот документ эпохи, который он составил, а эта книга — это портрет эпохи, это целая жизнь человека, который страстно горел всю жизнь, собирал эти документы. Может быть, в этой книге нельзя найти многих стандартных ответов, но зато там есть много нестандартных вопросов, которые заставят вас задуматься над теми событиями, над подоплекой тех событий. И, возможно, подтолкнут вас к поиску ваших собственных ответов. Потому что, в первую очередь, профессия журналиста предполагает именно постановку вопросов. Именно так и было в программе «Взгляд», именно так учит Владимир своих студентов, именно так и построена эта книга, как документ, как портрет эпохи. Поэтому я желаю приятного чтения и приятного просмотра. Потому что книга написана очень зримо, поскольку это писал человек телевизионный и все эти события встают перед глазами. События по большей части достаточно тяжелые, время страшное, но это нужно знать. Такие книги нужно писать, издавать и читать. И, слава Богу, что есть люди, которые их пишут. Так что читайте книгу.

В. Мукусев о создании книги: Что хочу сказать по поводу книги.

Рассказываю студентам о «Взгляде». Разговор о том, что в девяностом году, за год до августа 1991 года «Взгляд» предотвратил фактически попытку государственного переворота, рассказав, что под Москву переброшены десятки военно-транспортных самолетов, набитых под завязку воздушно-десантными войсками. «Взгляд» рассказал об этом за несколько дней до возможного переворота. Не знаю, насколько серьезна была подготовка. Не исключено, что это было запугивание тогдашней власти. Тем не менее, после того как «Взгляд» выступил, телевидение вынуждено было рассказать об этом в программе «Время» и Горбачев снял тогда несколько десятков генералов Министерства Обороны.

Студентам не интересно. Я понимаю, что не попадаю. Не попадаю в историю. Потому что: «…что такое государственный переворот? Когда это было? Это 90-й год… Ты сейчас об этом говоришь, мудрый такой, Мукусев, преподаватель, а вот тогда-то ты что об этом говорил? Ты что, так и говорил о государственном перевороте?..»

Я сказал: «Ребята, я об этом говорил. И не только во „Взгляде“». Вот посмотрите. И показал несколько публикаций. Хорошо. Поверили вроде бы…

Второй материал: я говорю о том, что мне было ясно в августе 1991 года, что цена вопроса ГКЧП это неделя максимум. ГКЧП, как вы помните, продержалось три дня.

Показал мою публикацию в «Московской правде», где я тогда же говорил, что цена вопроса максимум неделя. Тоже поверили.

А курс, который я тогда читал, назывался «Журналистское расследование». И вот в этот момент я понял, что очень важно не просто рассказывать о том, какой ты был мудрый, а что делали журналисты в те странные перестроечные годы. Ведь действительно они были странные: КПСС у власти, КГБ в силе, МВД в силе, армия в полной силе. Советская власть, Советский Союз — мы находимся в идеологическом гнезде, под названием «Останкино» и выходим с передачей, которая носила большей частью своих сюжетов очевидно антисоветский характер. Действующее тогда уголовное законодательство точно определяло, что делали мы во «Взгляде». Это антигосударственная деятельность и антигосударственная агитация. Это срок. Срок серьезный. Горбачеву достаточно было поднять телефонную трубку, и нас через минуту не то что бы не было, а мы бы сидели. Он этого не делал. Злился, ненавидел, не шел к нам, но не делал. Почему? Потому, что это была сильная власть. Горбачев тогда прекрасно понимал, что мы делаем то, что он не может делать сам. И он хотя бы чуть-чуть надеялся на помощь этих независимых тогда средств массовой информации. Смешно сказать: в однопартийной стране при однопартийной системе в существовании абсолютно тоталитарного режима, существовали независимые средства массовой информации.

Сегодня по конституции у нас демократическое государство. Где независимые средства массовой информации? Ответ я думаю очевиден. Так вот именно в этот момент я понял, тогда — три года назад,— что студентам нужно доказывать, что журналист должен и имеет право не только фиксировать события, которые происходят, но еще и пытаться анализировать их для того, чтобы, ну хотя бы чуть-чуть, предвосхитить будущие события. Для того, чтобы хоть чуть-чуть предупреждать тех, кому мы служим, то есть вас, о том что может происходить в результате тех или иных действий власти. Так началась книга.

Мои студенты стали добывать информацию о каждом событии, о котором я им рассказываю, пытаясь опровергнуть меня, пытаясь найти, где их педагог врет. Они доставали различные документы. Например, Оксана нашла расшифровку стенограммы заседаний Конституционного суда. Ведь мало кто знает, что в девяностом году я подал в конституционный суд на Б. Ельцина.

Если вы помните, странная была история. В одночасье мы лишись всех своих сбережений. Все это называлось «шоковой терапией». Я тогда голосовал за шоковую терапию, так как в тот момент надо было спасать страну от голода. Но я также был за то, чтобы признать то, что вы вдруг одномоментно стали абсолютно нищими, государственным долгом. Нужно открыто объявить о том, что это случилось, но деньги-то будут возвращены тогда-то. Механизм возврата будет такой-то. Но этого не делалось. И даже появились публикации, причем даже от правозащитников, что, дескать, это плата старшего поколения за то, что они семьдесят лет поддерживали коммунистический режим.

Для меня это было отвратительно. Поэтому я подал в конституционный суд на Ельцина. Я выиграл этот суд. Я заставил признать Ельцина и Гайдара эти деньги внутренним долгом государства. Так вот стенограмма этого Конституционного суда существует. Ее достала Оксана. Эта стенограмма помещена в книгу и ее можно прочитать. Во всяком случае, это серьезное подспорье тем, кто захочет с помощью обыкновенного районного суда заставить выплатить эти самые деньги, компенсировать им то, что правительство Гайдара в свое время от них отняло. Для этого есть решение Конституционного суда, что крайне важно.

Я могу назвать еще множество примеров того, как появились документы в этой книге. Вся она состоит из прошлого. Здесь нет ничего придуманного сегодня, на потребу дня. В ней все то, что публиковалось и писалось в то время. И все это зафиксировано в различных газетах, журналах, в виде интервью, или в конспектах моих замечательных студентов.

Есть еще несколько вещей, которые выходят за рамки институтского учебника. (Вначале эта книга писалась как институтский учебник для студентов, прежде всего). Как только речь зашла не только о телевидении, а еще и о каких-то моих историях, связанных с серьезными журналистскими расследованиями, такими как поиски моих друзей-коллег, убитых в Югославии, в афганской, чеченской, крымской войне и т. д., то материалы было найти крайне сложно. Я сам архивов не держал, но мой отец, Виктор Дмитриевич Мукусев, все эти годы собирал вырезки из журналов, газет и т. д. и хранил в коробке. Я же все эти вырезки отдал своим студентам, той группе, которую возглавила Оксана.

Собственно вот об этом и книга.

Но там есть еще несколько вещей для меня очень дорогих. Это не связано с журналистикой. Это связано с тем, что я питерский. Мои корни здесь. Мои бабушка, дед и мама похоронены на петербургских кладбищах. И много друзей у меня в Питере. Там есть маленькая история о том, как мы с другом строили яхту. Или о том, как один из моих друзей, профессор биологических наук, преподаватель Университета и еще одного института, вынужден сегодня подрабатывать, катая людей на лодке по каналу Грибоедова. И этим живет целую зиму с женой и двумя дочерьми. Потому что стыдно произнести, сколько получает профессор. Об этом тоже в этой книге есть. И есть еще одна важная для меня вещь. Очень много слов в этот год, год двадцатилетия «Взгляда», было посвящено моему другу и ученику Владику Листьеву, убитому 1 марта 1995 года. Очень много по этому поводу было публикаций одно время, а потом было очень много спекуляций. Я постарался дать понять людям, что все-таки на самом деле произошло 1 марта 1995 года, для того чтобы Влад занял в нашей памяти то место, которое он должен занимать как блестящий шоумен, как журналист и как человек, которого сгубила необузданная возможность получать огромные деньги, никем и ничем не контролируемые.

Есть еще одна вещь достаточно для меня важная: все, что говорит настоящий журналист, занимающийся журналистскими расследованиями, не имеет права на существование, если это не подкреплено документами. Мои студенты не дадут мне соврать. Первая лекция по «журналистскому расследованию» всегда начинается с того, что существует Уголовный кодекс. Там есть статья № 4, которая точно и ясно определяет понятие презумпции невиновности, в которой говорится, что никто не имеет права назвать человека преступником, иначе как по приговору суда вступившего в законную силу. Поэтому все мои расследования, все то, что связано с озвучиванием каких-либо серьезных фамилий и т. д. Это всегда версия. Это всегда попытка сопоставить ту или иную сторону, потому что это всегда конфликт. Но есть вещь, которую я не имел права писать, если бы у меня не было документов. Это беспрецедентное вранье и воровство, которое существовало и существует по сей день на бывшем центральном телевидении, ныне Первом канале. Для того чтобы был понятен масштаб воровства, я здесь опубликовал некоторые документы. Частично, конечно — большая часть из них сгорела в Белом доме, в 1993 году (я был депутатом Верховного Совета, депутатом того самого парламента, который был расстрелян в 1993 году). Эти документы — материалы счетной палаты. Это уже не мнения журналиста Мукусева, это не сопли некоего обиженного на власть, изгнанного с телевидения человека, это документ. Почитайте его и вы ужаснетесь тому, что из себя представляло (да и сегодня представляет) Останкино. И вам станет абсолютно ясно, почему и кто убил Влада Листьева, и не только его одного. И кто, повторяю. Прочитав этот документ, вы будете все знать сами. Вот, пожалуй, и все. Извините за долгое вступление. Давайте перейдем в режим диалога.

Вопросы из зала

— Владимир, если можно, расскажите, чем вы сейчас занимаетесь кроме преподавательской деятельности и зачем вам нужна преподавательская деятельность?

— Я шестнадцать лет запрещен у нас как журналист. И случилось это по многим причинам, главной из которых была победа в Конституционном суде над Дубининым. Дубинин же принес постановление Верховного суда на заседание правительства, которое возглавлял тогда Ельцин. Ельцин попросил тогда список, возможно назначенцев на различные должности (не исключено, что очень хорошие), где была и моя фамилия. И он вычеркнул меня из этого списка… Но он вычеркнул меня не только из этого списка. Он вычеркнул меня тогда из очень многих вещей.

Но Ельцин — это одна часть моей деятельности. Это политическая, не очень внятная и скорее сумбурная. Ну какой из меня депутат?

Я вспоминаю свои телемосты. Вы все их тоже помните.

Там в одном из телемостов участвовала женщина, водитель трамвая. Она спросила его: вот у нас в Верховном совете 40% рабочих и 40% крестьян, а сколько у вас? И так победно оглядела аудиторию нашу. Я, думаю, Фил первый раз в жизни растерялся. Он никому не дал отвечать. Он сам сказал, что у них в Конгрессе работают юристы. Он понять не мог: как это в Верховном совете могут сидеть рабочие и крестьяне.

Я к чему это? Мукусев — это там, где рабочие и крестьяне.

Но в то время, когда один Верховный совет, такая машина для голосования, уже ушел из жизни, а второго Верховного Совета, под названием Дума, еще и в проекте не было, кто-то должен был заполнить эту паузу, кто-то должен был писать эти законы или примерно уметь это делать. И когда ко мне обратился театр на Таганке с предложением стать депутатом Верховного совета, я согласился. Я понимал, что это серьезно. Это в Москве. Это серьезный округ, это 3 миллиона человек. Это серьезная борьба, где никакие взглядовские штучки не помогут. Там нужно было действительно воевать.

И я победил на этих выборах. За меня проголосовало более 2 миллионов. Я был тем самым депутатом, который в том момент и должен был там быть.

Эта вся история с Ельциным, с политикой, с вхождением во власть — это одна история. И оттуда меня Ельцин вычеркнул. А то, что касается телевизионной истории, тут было все сложнее, потому что, к сожалению или к счастью, в 1992 году ко мне обратился заместитель Полторанина, Сережа Юшенков, с предложением стать генеральным директором «Останкино». Я дал согласие с одним условием. В то время у меня уже были на руках документы о финансовой деятельности «Останкино» и прежде всего о моих личных тогда товарищах и коллегах по «Взгляду». Из этих документов явственно следовало, что ребята должны сесть в лучшем случае. А по тому уголовному кодексу и встать к стенке, потому что все, чем занимался тогда «ВИД» и «Останкино» в целом попадало под статью «Мошенничество в особо крупных размерах». Я сказал Полторанину: либо эти документы печатаются, и об этом говорится, и заводятся уголовные дела, и я иду потом в Останкино, либо я отказываюсь. Почему? Ну потому что я приду в «Останкино» и эти документы потом все равно окажутся в прокуратуре. Скажут, что Мукусев пришел в «Останкино» и начал сводить счеты со своими бывшими коллегами. Я тогда отказался. Но то, что меня хотели назначить руководителем «Останкино», и мои требования не остались тайной для моих телевизионных коллег и нынешних руководителей «Останкино». И они сделали все, чтобы меня вычеркнуть в принципе из списков возможных людей, которые могут вернуться на телевидение. Потому что документы и рукописи, как вы знаете, не горят. Это другая история, из которой меня вычеркнули, в том числе и с телевидения.

Поэтому выход на преподавательскую деятельность, я могу честно вам сказать, я понимал, что рано или поздно это произойдет. Но не ожидал, что так рано. Я думал, что еще нужен телевидению. Думал, что еще есть никем незанятая ниша. Это та ниша, куда писали письма старики: «…сынок помоги, пенсии нет…». Вот эта социальная штука, о чем много говорят в связи с национальным проектом, но на телевидении ее до сих пор нет. Она никем не занята, никто не помогает в нашей стране тем, кто никуда не может идти в силу того, что нет денег, нет здоровья и нет традиции. Нет традиции, например, идти в суд. Это не в менталитете русского человека. Судиться — это что-то такое плохое. А еще и адвокат нужен, а это значит деньги. Да избави Бог! Пусть уж лучше мой дом забирают, а я пойду жить в какой-нибудь шалаш. Так вот я думал, что я вернусь. Но не вернулся. В связи с этим, когда меня позвала к себе Маргарита Григорьевна Заборская, ректор Института телевидения, бизнеса и дизайна и предложила читать журналистские дисциплины — я согласился.

Вот так я стал преподавателем. Конечно, деньги небольшие, но, значит, и потребности такие же.

— А еще чем занимаетесь?

— Еще я ведущий научный сотрудник в Институте искусствознания в Москве. Вот мы встречаемся раз в неделю в замечательной компании и говорим друг другу, что не так в стране. Расходимся и пишем книжки. И получаем за это полторы тысячи рублей.

— А на что живете?

— А живу я на странную штуку. Я сдал квартиру, в которой жил дед моей жены.

А хорошо я зарабатывал в то время, когда никто не знал, как проводить выборные кампании. А я написал в свое время диссертацию «СМИ и выборы», то есть влияние средств массовой информации на результаты выборов. И она оказалась востребована, и меня стали приглашать руководить избирательными кампаниями. И последняя такая кампания, которая принесла мне хороший доход, была выборная кампания Лебедя в 1996 году против Ельцина. С Лебедем мы еще в Афганистане встречались, мы дружили. Он был как политик, конечно, с харизмой во всех смыслах. Мы начали работать. За три месяца мы сделали то, что потом Лебедь в своей пресс-конференции обозначил так: «Из 14% полученных мной процентов — 15% мукусевских», — сказал он. Этих избирательных кампаний было немного, но они были, и об этом тоже есть в книжке. И я этого не стесняюсь. Налоги я честно платил.

— Хотелось бы знать, как сложились ваши отношения со взглядовцами. И как вы отметили 20-летие «Взгляда».

— Есть вещи, о которых я бы не хотел рассказывать, потому что я боюсь показаться человеком, который пользуется своим служебным положением для сведения счетов. Поэтому отвечу на этот вопрос коротко. Единственный человек, с которым у нас кое-как сложились отношения, это Саша Политковский. Человек, с которым мы работали вместе еще до «Взгляда». Саша во времена «Взгляда» был ближайшим моим другом. У нас были маленькие дети, и мы дружили семьями, наши жены помогали друг другу сидеть с детьми, когда мы ездили в командировки. Не буду говорить, что произошло с Сашей дальше, но мы расстались после закрытия «Взгляда» лет на десять. Но затем нас снова свела судьба после убийства Влада. 2 марта мы сидели вместе в студии Останкинского телевидения, и нам впервые тогда обоим не дали слова, что было очень удивительно. Я не думаю, что я тогда был такой же умный, как и сейчас, и для меня нет загадок в убийстве Влада, вплоть до фамилий тех, кто заказал это убийство. Но тогда я был шокирован происшедшим. Мы были тогда, может быть, даже ближе, чем самые близкие люди в семье. Так уж сложилось тогда, в 80-90-е годы. Мы были не просто людьми, которые информировали о чем-то. Телевидение было немножко другим, чем сейчас. Так вот, после этого мы серьезно поговорили, и еще некоторое время мы не встречались. Отношения тогда так и не удалось восстановить, мы стали перезваниваться. И такие отношения у нас сохраняются и по сей день. Мы не дружим, но мы и не в конфронтации, но мы поддерживаем отношения. И если кому-то что-то надо, мы конечно помогаем… Понятно, что когда Аню убили, мы были вместе. С остальными взглядовцами никаких отношений после закрытия «Взгляда» не было ни разу. Почему? Может быть, вы поймете, прочитав эту книгу.

Что касается 20-летия «Взгляда»… По-моему, это было такое паскудство. Владимир Познер и Саша Любимов…. Эта нечистая пара решила вычеркнуть меня просто из взглядовской истории, что было совершенно нелепо и глупо в силу того, что нельзя так переписывать историю. И когда на сцену были подняты во время торжественной истории с «ТЭФИ», 30 человек, которые якобы делали «Взгляд» — от уборщиц, осветителей, шоферов до ведущих, режиссеров и операторов, но там не было ни Саши Политковского, ни меня, осталось впечатление мелочности. Мне все время хотелось посмотреть в глаза тех, кто эту «ТЭФИ» давал. Ведь среди тех людей, которые составляют так называемую телевизионную академию, есть и мои учителя, и мои друзья, и мои ученики. Я не увидел, чтобы они вышли из зала или как-то возмутились. А ночью начались телефонные звонки. Звонили академики телевизионные: «нас не было там, мы выходили пить кофе, если бы мы знали, сказали бы: „что за безобразие?“»…

Мне кажется, что эта история с «ТЭФИ» очень характерна для всего, что происходит у нас в стране. Ощущение страха проникло всюду. Чего проще сказать: «Вы врете, я больше не академик». Ну или немножко по-другому. Но эти люди никак не выразили свое возмущение, но позвонили мне потом, потому что испугались потерять мое расположение.

— Мы сейчас находимся на кануне очередного слома. Как вы видите развитие событий после тех выборов, которые произойдут?

— Вы меня ставите в сложное положение. Я обещал, что о политике сегодня, которая вываливается как тесто перезревшее с экранов телевидения и отовсюду, я говорить не буду. Я не боюсь, у меня все есть в книге. Так что я не буду долго об этом говорить. Мой преподаватель в Дипломатической академии, Владимир Григорьевич Сироткин, рассказывая, о том, что происходит в нашей стране, приводил в пример Италию начала 20-х годов. Италию, которая после всего ужаса Первой мировой, собирала все средства и все возможности людские в том числе вокруг одного центра, вокруг одной партии, вокруг одного человека. Тогда появились первые отряды молодежи, которые говорили, что надо бы делать так, как говорит наш вождь. А если кто-то думает иначе, они не должны не только делать что-то, а они и жить не должны. И так далее. И страна задышала. ВВП тогда Италии увеличивалось с каждым годом. Правда тогда же появилась впервые название: «Государство-холдинг». Это потом был 33-й год в Германии. Это потом был 41-й год у нас. Это потом был 46-й год, когда вся, извините, шобла сидела в Нюрнберге и в конце концов их повесили. Повесили верхушечку. Но тем не менее, мы не их вешали. Мы вешали то, что зародилось намного раньше — еще в Италии и это называлось фашизмом. У меня есть ощущения, и дай Бог, чтобы я ошибался, что наша страна сейчас на распутье, и одна из дорог ведет к фашизму. Если мы пойдем тем путем, которым мы идем сейчас, мы можем оказаться в Германии 1933 года.

— Объясните, пожалуйста, всем присутствующим здесь, историю с «Эхом Петербурга». Потому что до сих пор, несмотря на то, что столько лет прошло, люди звонят в эфир и спрашивают: «Куда делся Мукусев?». И не являются ли вчерашние интервью на «Эхо» снятием запрета вашего голоса в эфире. (Накануне Мукусев выступил на «Эхе Петербурга».)

— Спасибо за вопрос. Когда в 1998 году я был приглашен на «Эхо», идея была следующая. «Эхо Петербурга» существовало как ретранслятор «Эха Москвы». Я приехал и увидел полноценную нормальную команду готовых работать журналистов, занятых только в разных маленьких кусочках новостей. Для провинциального города это было бы достаточно. Но не для Питера. И поэтому я решил вдохнуть жизнь в понятие «Эхо Петербурга». Когда передача поднялась на должный уровень, ею заинтересовался Леша Венедиктов, мой когда-то ученик. Он почувствовал опасность, конкуренцию и поэтому «Эхо Петербурга» стал вести другой человек.

— Но для слушателей это преподносится по-другому: с тобой не заключили контракт из-за твоей меркантильности.

— Меркантильность не самый мой страшный грех. Это такой способ создания образа «гада Мукусева». Но это слабый ход. Вот когда первый раз меня не взяли в Останкино, была распространена информация, что я алкоголик, у меня цирроз печени, и осталось мне пара месяцев. «Кого вы собираетесь назначить? Он же загнется через пару месяцев!». Но и тогда эти ребята не дошли до главного. Потому что когда в 1998 году мне предложили пост председателя ВГТРК, появилась история, что я болен СПИДом. И заразил меня негр из Одессы по имени Чарли. Осталось жить пару месяцев. Представляете какой позор и какой скандал, если больной СПИДом будет руководить главным российским каналом?

Истории про меркантилизм, про деньги однажды меня достали. Это было после публикации, в которой говорилось, что я беру деньги за сюжеты. Это была мерзкая, если не сказать подлая, информация для журналиста. Я подал в суд. Но то, что Мукусева уволили из RenTV, было напечатано на первых полосах огромного количества газет. А когда я по этому делу выиграл суд, извинение было напечатано петитом на последней странице. Кто сопоставит эти первые полосы по поводу меркантилизма Мукусева, с мелким шрифтом на последней странице, где сказано, что суд признал выплатить 600 долларов. Так почему-то суд решил оценить мои честь и достоинство. Ну, вот. Собаки лают, караван идет. Я иду.

— Чем отличается уровень демократии в России и уровень демократии в Европе. И кто из политиков или деятелей культуры 90-х годов вам наиболее симпатичен? И расскажите, пожалуйста, о событиях в Эстонии.

— Это выходит за рамки книги. И я боюсь, что не всем это будет сейчас интересно, поэтому позвольте кратко. Любимый мой политик, и я пишу об этом в книжке, был Николай Травкин. Он был самородком. Его выбирали и любили.

По поводу Евросоюза. У меня есть ощущение, что если спросить любого европейца любой страны, кто у них президент, если не идет предвыборная компания, я думаю, что они вспомнят в лучшем случае, кто у них мэр города, где они живут. А вот кто президент — это не их дело. И особенно это проявляется в Штатах. И мне очень нравится такая демократия. Я один раз в четыре года готов послушать программы, сравнить, проголосовать за того, кого мне надо. Но когда мне 8 лет рассказывают о плане, которого не существует в принципе, я начинаю вибрировать в другую сторону. Почему вы меня делите на наших и не наших? Почему вы меня заставляете быть против кого-то? Я в своей стране хочу быть за. Я хочу быть за нормальную, логичную, понятную мне программу; за мощную, сильную армию, где не насилуют мальчиков-солдат прапорщики или их коллеги; я хочу, чтобы получали большие деньги учителя и врачи, получали те деньги, которые бы им позволили, уйдя на пенсию, ездить по миру, потому что их дети живут в коттеджах, у них нет проблем с демократией, они рожают детей, потому что знают, что и их дети будут обеспечены. Но почему если я выступаю против кого-то, то я против этого? Я что, против России? Почему нас опять делят на наших и не наших? Это отвратительно.

Об Эстонии. Когда я увидел на экранах телевизора людей, а главное, озверевшие лица детей, забрасывающих краской и яйцами эстонское посольство, я с ужасом понял, что где-то я это уже видел. И вспомнил: это было в эпоху культурной революции в Китае. Только там наше посольство забрасывали. Те же лица. Та же ненависть среди детей. Какой-то ужас. Посольство-то не наше, а вот дети — наши. Гнусно поступили эстонские власти с нашим солдатом. Но, понимая что этот процесс не остановить, и желая его сделать цивилизованным, грамотным, с нашим участием, надо было предложить Эстонии сделать процесс переноса пмятника и захоронений достойным памяти тех, кто там лежит. Давайте перенесем памятник туда, куда вы хотите, за наш счет. Давайте перенесем прах на нашу землю. Уж извините, но мы тоже еще не похоронили тысячи солдат, которые лежат в Новгородской и Калининградской областях. А мы начали бодаться с помощью наших детей за этого бронзового солдата. А я бы сделал еще хитрее: я бы к этому делу еще бы и призвал Германию. Потому что то, что я видел в Германии, как они обходятся с захоронениями наших солдат, не только своих,— это потрясает. Идеальный порядок, удивительное уважение к погибшим. И вот если бы мы и немцы сделали эту акцию повсеместно всегерманской, вот тогда бы мы наверное и поставили бы настоящую точку в этой самой войне. В итоге же с этими всеми акциями, мы получили то, что сейчас начнут сносить памятники в других странах. А предложение не покупать продукты из Эстонии? Это негосударственный подход. Это не решение проблемы. Зачем мы пошли на поводу этой политической эстонской шпаны. Зачем? Надо было поступить достойно памяти тех, кто там лежит. И я убежден, что не было бы тогда этих историй с посольствами, этой глупости, конфронтации, многого бы не было, что превратило нас опять во врагов. У нас какое-то дикое желание со всеми конфликтовать. Мы же сильны. Можно столько для страны сделать. Сколько дорог и мостов годами строится. Но нет, мы все силы кидаем на бронзового солдата.

— Нужно ли возрождение «Взгляда»? Для молодежи.

— «Взгляд» находится уже там же где и слова: «перестройка», «гласность», «Горбачев» и наша с вами молодость. Та молодость, когда мы сидели у телевизоров по ночам. Тогда смотрели съезды народных депутатов по ночам, как некий сериал. Сегодня же, если поставить, например в прайм-тайм «Взгляд-2», ведет Владимир Мукусев, то моих студентов может и удастся усадить пару раз к телевизору. Но их сверстников… От них будут вопросы: зачем? Ты чему нас учишь, старый пузатый человек? Ты куда нас зовешь? А со стариками своими мы сами разберемся. Вот и все. Необходимость передач, подобных «Взгляду», возникает вместе с потребностью, которая точно обозначается словами: «так жить нельзя». Мы находимся в начале пути, в конце которого мы снова придем к тому, что «так жить нельзя». А вот когда это будет? Я не знаю. Но вот тогда и появится, может быть, «Взгляд-2».

На следующую страницу

Дата публикации:
Категория: Лекции и семинары
Теги: Мукусев
Подборки:
0
0
4078
Закрытый клуб «Прочтения»
Комментарии доступны только авторизованным пользователям,
войдите или зарегистрируйтесь