Великий писатель, найдись!

• Мохамед Мбугар Сарр. В тайниках памяти / пер. с фр. Н. Кулиш. — М.: Синдбад, 2023. — 480 с.

Настоящую родину можно найти в литературе. Писатели — едва ли не худшие любовники. Не умеющие читать критики — грешники. Смерть, ну да, неизбежна, но продолжение следует.

Такие любопытные суждения обнаруживаются в книге молодого сенегальца Мохамеда Мбугар Сарра. Написав четвертый по счету роман «В тайниках памяти» (в оригинале La plus secrète mémoire des hommes), тридцатилетний автор стал лауреатом Гонкуровской премии 2021 года.

В его книге все ищут бесследно исчезнувшего Т. Ш. Элимана — загадочного африканца, который в конце 1930-х переполошил книжный мир Франции дебютным романом «Лабиринт бесчеловечности». Названный гением, вызвавший громкие обсуждения и скандалы в литературных кругах, Элиман пропал с радаров так же внезапно, как и появился. Вместо поисков ответа на извечный вопрос — что хотел сказать автор? — персонажи пытаются выяснить, почему тот замолчал?

Безмолвие писателя-невидимки — центр этого литературоведческого детектива, вокруг которого возникают мужские и женские голоса искателей Элимана. Главным инициатором поисков становится ведущий рассказчик — молодой прозаик-сенегалец Диеган, который настолько одержим «Лабиринтом бесчеловечности», что ему совсем не лень раскапывать архивы и разъезжать по другим странам, чтобы расспросить свидетелей прошлого. Повествование разветвляется во времени и пространстве: из 2018 года мы прыгаем в двадцатый век, попадаем в Париж, Амстердам, Аргентину, Сенегал. Меняется и форма романа, состоящего из дневника Диегана, рецензий и эссе про «Лабиринт бесчеловечности», найденных писем и воскрешенных интервью.

Сарр не прячет источников вдохновения — у него все на виду. Эпиграф взят из «Диких сыщиков» (Los detectives salvajes) Боланьо, чьи персонажи ищут пропавшую поэтессу. Рецензии на вымышленное произведение — большой привет Борхесу, который к тому же упоминается в аргентинской части книги. Да и сам роман Сарр посвятил Ямбо Уологему — судьба этого писателя-отшельника частично отражена в сюжете про Элимана: африканец, приехавший в Париж и написавший скандальную прозу о порабощенной родине.

Почти каждая часть «В тайниках памяти» тянет на самостоятельную книгу. Сарр будто бы скрестил несколько разнородных произведений, скрепив их для надежности общей темой эмиграции, изгойства и географической разлуки. Колониальная история — «о шипе белой цивилизации», вонзившемся в африканское тело — совмещена с постколониальной, показывающей, как спустя много лет выглядит культурный мостик между Францией и Африкой. Вдобавок это крайне литературоцентричная проза о творчестве, читателях и критиках, образующих бермудский треугольник, в котором рискует исчезнуть замысел автора.

И если культурно-политическая линия романа движется в предсказуемом направлении, то литературная нон-стопом генерирует топливо для книжных дискуссий. Приведем лишь несколько критических высказываний из этого концентрированного потока:

— Если у тебя есть рана, из этого не следует, что ты должен сделать из нее литературу.

— Нет ничего хуже, чем книга, которая сама себя объясняет.

— На литературных фестивалях, выставках и салонах, куда меня теперь приглашали, я стал непременным участником всевозможных круглых столов под названиями типа «Новые голоса», «Новая смена», «Новое слово» или еще что-то «новое», на деле представлявшим собой давно устаревший литературный хлам.

— Всякий раз, когда встречаешься с молчальником, настоящим молчальником, возникает вопрос: в чем смысл — и в чем необходимость — твоего собственного слова, и пронзает мысль: а вдруг это слово — всего лишь докучная болтовня, замусоривание речи?

Сарр под масками персонажей раздает щелбаны и пинки закостенелым представителям литературного мира. Он смеется над пыльными формулировками критиков — типа «многообещающий автор» и «восходящая звезда». Пишет трагикомедию писателя-дебютанта в условиях соцсетей, когда поздравлений и лайков опубликованная книга получает больше, чем адекватных прочтений. Погружает в тесную реальность книжного франкоязычного африканского сообщества: для одних такая среда — единственный способ выживания, для других — дурное гетто, непробиваемый инфопузырь. В серии метких наблюдений о литературном процессе достается и такому явлению, как нарциссичные писатели-блогеры:

А поскольку в наше время литературное недержание стало одной из самых распространенных болезней, то не следует удивляться, что Ева взялась за перо. В итоге появилась «Любовь — это какао-боб», которую я считаю методическим отрицанием самой идеи литературы. Сочетание мощного снотворного эффекта с абсолютной пустотой. Но этот роман стал бестселлером. Дело в том, что у Евы Туре было двести тысяч подписчиков, и для ее преданной аудитории все, что от нее исходило, было как манна небесная. Перед этой ордой фанатичных поклонниц отступали самые свирепые критики. На еретиков, посмевших подойти к творению богини с обычными мерками, ее жрицы обрушивали в социальных сетях лавины дерьма.

Роман хорош тем, что сталкивает разные точки зрения, не насаждает какой-то единственно правильный подход к литературе. Персонажи Сарра взрослеют в конструктивном споре и нам советуют расширять кругозор. Такая эволюция взглядов наглядно показана в развитии рассказчика Диегана. Он издевается над «стоячим болотом штампов и пустых фраз», но не замечает, что и сам в нем увяз. Начало романа, написанное от лица Диегана, — полоса препятствий для придирчивых читателей: высокопарные фразы, самовлюбленные реплики и — дно стилистического падения — неловкое описание секса:

Эта попытка раззадорить меня показалась мне несколько наивной, и я опрокинул Сигу Д. на кровать. Торжество, вожделение и вызов, отразившиеся на ее лице, наполнили меня исступленным желанием. Я начал целовать ее соски и вскоре сумел добиться от нее вздохов или, вернее, чего-то похожего на вздохи. По крайней мере, мне хотелось в это верить. Были эти вздохи реальными или нет, но они привели меня в восторг. Я приблизился к центру паутины, я, муха, приблизился к таинственному смертоносному центру жилища Матушки-Паучихи. Я захотел соскользнуть к Глазку.

И это не искажение перевода¹ — в оригинале такое же неуклюжее визионерство вперемешку с эвфемизмами. Есть подозрение, что Сарр нарочно изобразил самоуверенного писателя в зачаточном состоянии желторотого птенца, потому что с появлением других голосов — зрелых писателей и писательниц — язык повествования качественно преображается. Разыскивая великого автора, Диеган постепенно признает свои недостатки — понимает, что слишком зациклен на литературном теоретизировании и абсолютно оторван от жизни. По ощущениям, лучшая часть романа принадлежит не мистификациям с оглядкой на Борхеса, а моменту прозрения Диегана, когда он возвращается на родину и осознает, в каком политическом кошмаре агонизирует его страна.

Сарр увлеченно разбирается с вопросами литературы и взрослеющими писателями — конструировать рациональный детектив ему не особо интересно. Некоторые загадки — например, почему критики «Лабиринта бесчеловечности» покончили с собой — остаются в тени мистического. Персонажам легче отыскать себя, чем исчезнувшего человека. И перед нами та сюжетная аномалия, когда следы находят сыщика сами — благодаря случайности или роковым совпадениям. Кто-то скажет: судьба существует! Мы же ответим: просто автор так захотел — он здесь играющий в литературу кукловод. И на этом закончим рецензию.

---

¹ И все же перевод не везде следует первоисточнику — как минимум, из другого маленького фрагмента исчезли, подобно Элиману, упоминания квир-людей. Видимо, даже по этой книге прошелся железный сапог нашего цензурного времени.