Несчастные ноги писателя К.

В этом году «Прочтение» — официальный инфопартнер премии «Ясная Поляна». В рамках этого партнерства мы публикуем рецензию на повесть «Любовь Куприна» финалиста Максима Гуреева. Читайте книги других финалистов премии 2021 года на «Литресе», следите за выходом новых рецензий на нашем сайте и голосуйте за лучшее произведение в номинации «Выбор читателей» на официальном сайте премии. 

• Максим Гуреев. Любовь Куприна. — Журнал «Новый мир», № 10, 2020.

Повесть Максима Гуреева «Любовь Куприна», попавшая в шорт-лист премии «Ясная поляна — 2021», выделяется среди других претендентов на победу не только малым объемом, но и форматом — единственная журнальная публикация в компании книг. А вот в плане содержания она вполне вписывается в превалирующую тематическую тенденцию короткого списка — здесь и работа с историческим материалом прошлого, и художественные разборки с наследием русской литературы. 

Так, в объектив повествования попадают жизнь и творчество Куприна, его становление автором и узловые точки ранней биографии, вплоть до тридцатилетия. Сюжетообразующей линией, как следует из названия, служат противоречивые отношения с матерью писателя — Любовью Алексеевной. Рано оставшемуся без отца, который умер от холеры, Александру пришлось нищенствовать вместе со строгой родительницей, жить на обеспечении в московском Вдовьем доме среди набожно-консервативных женщин, а дальше — взрослеть с ключом на шее: набивать синяки в Разумовском сиротском пансионе, дисциплинироваться в военном училище, мужать у черта на куличках — в 46-ом Днепровском полку. В повести этот ключ материализуется буквально как символ травматичного детства — им герой будет открывать шкатулку с материнскими письмами и носить его на цепочке с нательным крестом.

Если вообразить рейтинг токсичных литературных маменек, то Любовь Алексеевна, конечно, окажется далеко не на первых позициях. Это не властнохарактерная Ольга Михайловна, которую Салтыков-Щедрин называл «кулак-баба» и вспоминал ее тумаки. И уж тем более не Варвара Петровна, изводящая сыновей жесткими выкрутасами и прозванная Тургеневым «Салтычихой» в честь помещицы-садистки. У Любови Алексеевны родительское чувство искажено не агрессией, а жалостью к отпрыску. Потеряв мужа, Куприна всеми силами охраняла ребенка от болезней и несчастных случаев — отсюда произрастает ее чрезмерная опека, гипертрофированная любовь, переходящая границы разумного. Характерный эпизод — когда она бечевкой привязывает сына за ногу к железной кровати, чтобы тот не убежал на улицу без ее ведома. Поэтому странная любовь, взращенная на жалости и контроле, становится частой темой разговоров в повести, а подавляемые сызмальства энергичность и своеволие Александра приводят к внутреннему конфликту героя.

Способность терпеть унижение офицер К. унаследовал от маменьки.
Он не раз был свидетелем того, как она упрашивала дежурную в трапезной не лишать ее добавки к обеду, как умоляла отче Ездру Плетнева истово, именно истово молиться за нее и ее маленького сына-сироту, как унижалась в департаменте, принимая оскорбления как должное и даже желанное, как учила его искать выгодных знакомств и трепетать в присутствии начальства.
И он тоже унижался, когда просил маменьку простить его и купить ему сладких леденцов, потому что не может без них жить. Говорил елейным голосом, что будет ее слушаться, и просил не привязывать его бечевкой к ножке кровати.

Известно, что Куприн не очень любил вспоминать детско-подростковый период, особенно годы жизни во Вдовьем доме, делясь автобиографическими деталями лишь осколочно — в художественной прозе. Даже Бунин, близкий друг писателя, в своем очерке о коллеге отмечал, что Александр Иванович прошлое всегда держал под замком. Поэтому понятен интерес Гуреева к истокам жизни Куприна — именно здесь находится много непроговоренного и противоречивого в биографии автора, а влияние матери на дебютные произведения неоднократно подчеркивалось литературоведами. Вопреки мрачному детству Любовь Алексеевна оставалась другом и советчиком сына, о чем свидетельствует их долгая переписка вплоть до смерти родительницы.

Однако — сюрприз-сюрприз — повесть Гуреева вовсе не литературный байопик в духе Ирвинга Стоуна, не беллетризованная биография из подкрашенных фактов. Вообще само понятие факта в жизнеописании Куприна нередко вытеснялось выдумкой самого писателя и мифотворчеством: о его встрече с Толстым существует несколько версий, нить своего происхождения Александр Иванович протягивал к древним татарским князьям, а воспоминания о служебно-кутежных похождениях выстраивал под стать авантюрным романам. Такое поведение считывается, как компенсация за подконтрольное и казематное детство: когда ноги писателя освободились от материнской бечевки, они понесли его навстречу чересчур разудалым приключениям. 

Вот и повесть Гуреева разыграна в русле купринского мифа. По сюжету, Любви Алексеевне снится покойный супруг, который заявляет, что его на самом деле убили во время холерного бунта и виноват в этом некий душегуб Анисимов. Поскольку предыдущий сон про мужа сбылся, впечатлительная и склонная к мистицизму вдова грезит о поимке воображаемого преступника, в то время как ее сын мечется между военной и писательской карьерами, черпая из случайных знакомств и матушкиных писем материал для сочинений. Впереди у молодого человека — первые публикации и болезнь ног, унаследованная от матери. 

Хочется охарактеризовать жанр этой истории как биографический сомнамбулизм, где документальная основа растворена художественной интерпретацией, деформирована сновидческой логикой. В тексте Гуреева много видений и многое идет поперек реальности: например, ни слова не сказано о старших дочерях Любови Алексеевны, ключевые локусы купринских похождений приведены выборочно — выстроен его путь по военной службе, но опущена богатая смена профессий на гражданке, особенно репортерская деятельность. 

И в таком приеме «жизневычитания» есть очевидный плюс — зачем проговаривать не раз озвученное (о Куприне в серии «ЖЗЛ» выпущено две книги), когда можно зайти на территорию малоисследованного — проникнуть в психологические метания писателя, которые он маскировал от окружающих. Отсутствие сестер в сюжете позволяет усилить зацикленность матери на сыне, отсечение ярких внешних факторов ведет к раскрытию внутреннего двойственного мира Куприна — на протяжении повести его энергичная натура, подавленная гиперопекой, постепенно восстанавливается и вытесняет угнетенную личность («другой человек, что вдруг проснулся во мне»). А сюрреалистическая просьба Любови Алексеевны разыскать душегуба Анисимова считывается, как еще один повод удержать Александра около себя. В конечном счете сюжет о несуществующем убийце отца не более чем рамка для портрета художника в юности. И Гуреев конструирует его, напрямую отталкиваясь от купринской прозы — в повести найдется немало реминисценций из текстов писателя, а некоторые сцены написаны в технике центона, отсылая читателей к «Юнкерам», «Поединку», «Святой лжи», «Штабс-капитану Рыбникову».

Помимо рассуждений о любви и жалости, ведущий мотив повести — столкновение предопределенности и случая. Автор обозначает общий паттерн в судьбе Куприна и его окружения — бремя травматичного детства. Сергей Уточкин, знаменитый спортсмен-авантюрист и друг Куприна, с малых лет страдает заиканием, став свидетелем убийства. Мария Карловна Давыдова, редактор журнала «Мир Божий» и первая жена писателя, во младенчестве была подкинута в богатую семью, а ее настоящая мать — якобы Геся Гельфман, террористка из «Народной воли» (еще один элемент купринского мифа, отраженный мини-сюжетом о покушении на Александра II). 

С введением дополнительных персонажей повесть технически становится более динамичной, непредсказуемой. Благодаря монтажным склейкам автор в границах небольших главок переключается между временными пластами, меняет повествовательные взгляды. Показательна первая встреча Куприна и Марии, прописанная дважды — с позиции утомленного писателя и самоуверенного редактора — чтобы подчеркнуть разницу их восприятий. Также в сцене неуклюжего скольжения возлюбленных по ледяной горке остроумно анонсирована плачевная судьба этого брака — из-за объемов повести Гуреев компактно укладывает смысловые пласты в подтекст:

Легли на этот утоптанный снег, который растает только в конце апреля.
— Голубушка, Мария Карловна, вы живы? Не ушиблись? — почти заплакал Александр Иванович.
— Жива-жива, — рассмеялась Маша. — А управлять-то вы санями, господин Куприн, совсем не умеете. Знала бы, не поехала с вами с горки кататься.

Из спорных моментов нужно отметить некоторую карикатурность писательского образа Куприна, который так и норовит какому-нибудь незнакомцу озвучить черновик из своего блокнота. Ситуация «я автор, хотите почитаю» повторяется неоднократно, что при желании можно считать как нарциссизм героя. Также встречаются неловкие, категоричные рассуждения персонажа о любви:

... как только жалость заканчивалась, то заканчивалась и любовь, потому что ее не к чему было приложить, не было ради чего жертвовать, ведь любовь — это еще и жертва, страдание одновременно и за себя, и за того, кого жалеешь. 

Выходит, вот такая она, любовь Куприна, — страдающая, и точка. Как тут не вспомнить цитату из вудиалленовской «Любви и смерти», пародирующую общие места русской классики: «любить значит страдать, но не любить тоже значит страдать, а страдать значит страдать».

И, наконец, у любого художественного околобиографического произведения есть неизбежный побочный эффект: порой об авторе этого произведения мы узнаем больше, чем о его именитом герое. Какой бы ни вышла история о знаменитости, она неизбежно субъективна в силу авторской оптики и отобранных фактов. Парадоксально, но образ купринского товарища Сергея Уточкина оказался более развернутым и законченным, чем портрет самого Александра Ивановича, который будто кроме военной службы и почеркушек в блокноте ничем не занимался. В серии «ЖЗЛ» у Гуреева вышла книга об Уточкине, и его интерес к этому спортсмену понятен, но так ли уж развернуто стоило раскрывать его личность в повести о Куприне? Особенно это касается странной, ни на что не влияющей сцены, где Уточкин воображает, как играет в футбол. 

Тема любви в силу своей полисемичности раскрыта в повести на нескольких уровнях: как болезненное личностное чувство Куприна, как его тяга к сочинительству и проявляемый интерес к харизматичным людям с непростой судьбой. Но вот магистральная тематическая линия — отношения сына и матери — осталась без кульминационной точки. История заканчивается ментальным освобождением писателя из-под влияния Любови Алексеевны — символически он выбрасывает ключ от шкатулки с письмами. Неизвестно, как впоследствии герой воспримет скорую смерть родительницы — этот трагедийный, переломный момент в жизни Куприна исключен из повести. И сомнамбулический сюжет — по вредному закону сновидений — прекращается, увы, на самом интересном месте.