Куст полыхает и говорит

• Алексей Сальников. Кот, лошадь, трамвай, медведь. — М.: Лайвбук, 2019. — 96 с.

Публикационный ажиотаж, связанный с текстами Сальникова, после премиального успеха романа про Петровых в гриппе был неизбежным и предсказуемым. Сначала вышел в виде самостоятельного издания роман «Отдел», написанный до «Петровых» и несколько лет остававшийся исключительно достоянием журнала «Волга». Пока перечитывали «Отдел», та же «Волга» представила новый роман уральского писателя — «Опосредованно», пришедшийся впору и «Редакции Елены Шубиной». Роман о стишках? Логично спросить, где тогда стишки? Они также не замедлили материализоваться: вот — издательство Livebook, вот составитель — Яна Кучина. Да, тираж книги «Кот, лошадь, трамвай, медведь» на фоне прозы не очень внушительный — 1 500, но для поэзии полторы тысячи экземпляров — бесспорный успех и заявка на изменение статуса автора с «для ценителей» на «для широкого читателя».

В избранное Сальникова вошли тексты, охватывающие более пятнадцати лет жизни автора, и довольно масштабно представляющие его как поэта. Здесь есть ранние стихи нижнетагильской поры, созданные не без влияния учителя целой плеяды тагильских — и в начале 2000-х молодых — поэтов Евгения Туренко. Существенный пласт — тексты из предыдущего сборника «Дневник снеговика», выпущенного в 2013 году нью-йоркским издательством Ailuros Publishing (которое является частной инициативой еще одной ученицы Туренко Елены Сунцовой). Наконец, весомая часть — стихи последних лет, в том числе ранее опубликованные в подборках 2015–2016 годов в журналах «Урал» и Homo Legens. «Кот, лошадь, трамвай, медведь» — вполне себе целостное высказывание, несмотря на протяженную хронологию, которая позволяет при определенном наведении резкости на объект, подразумевающем чтение других книг автора, разглядеть два разных поэта Сальникова — условно раннего и условно зрелого. А потому возможный разговор о творческой эволюции поэта отменяется: перед нами не избранное в академическом смысле, но явная попытка создания поэтического бестселлера, собрание самого ударного в расчете на читательский спрос.

Подобная издательская стратегия не нова — так выходили и выходят многие книги — от Дмитрия Быкова и Веры Павловой до Дмитрия Воденникова и Всеволода Емелина. Но поразмышлять, что же в текстах Сальникова, долго существовавшего в герметичном пространстве элитарной поэзии, может отвечать запросам большого количества читателей, очень даже интересно.

И здесь кажутся важными несколько моментов. К примеру, стоит заметить, что Сальников — по крайней мере, в зрелом периоде творчества — просодически наследует Бродскому, поневоле ставшему одним из современных литературных поп-идолов. Бродский — озвучу общее место — сконструировал модель поэтической речи, как бы обреченной на успех и при том погубившей многих поэтов, попытавшихся освоить эту модель и заставить работать на себя. Модель осваивалась, но работала всякий раз довольно криво. Однако в случае Сальникова узнаваемые в своей совокупности и растиражированные «бродские» приемы — отстраненная, эпическая интонация, неклассические мелодика и ритмика, анжамбеманы, щедрое использование тропов и языковой игры, интертекстуальность, предметность, редуцирующая субъекта, даже постромантическая мизанторопия — имеют значение не сами по себе, но становятся, скорее, основой для авторских поэтических надстроек, для приращения смыслов. Повод для высказывания в таком случае может быть любым, первостепенны смысловые пуанты.

Лохматая собака стоит вопросительно возле ворот
Тепличного хозяйства, открытого в глубину,
Нет никаких теплиц, только глинистый поворот,
Все это одновременно идет ко дну.

Дождь при этом движется вверх и вниз,
Первая и последняя жизнь среди полумрака
Подносит палец к губам, произносит «тсссс» —
Рыжая, как глина, серая, как дождь, рыжая и серая, как собака.

В целом Сальников предельно предметен и визуален. Подозреваю, что тексты из книги «Кот, лошадь, трамвай, медведь» имеет смысл смотреть как фильмы, при желании — отмечать для себя самые яркие кинематографические эффекты: замедления, остановки, ретроспекции.

Как это обычно бывает, совсем без подруг
Или с каким-то подобием общей жены
Молчаливые мужчины неподвижно стоят вокруг
Пивного ларька, и лица у них красны,

Как у ирландских киноактеров. В свете таких замут,
Если движешься мимо, невольно становишься злей —
Они киноактеры, но не помнишь, как их зовут,
И не можешь припомнить хотя бы одну из ролей,

И в итоге мучаешься, и проходит несколько лет,
А когда оглядываешься, то видишь, что они продолжают стоять,
Задумчиво нахмурившись, смотрят тебе вослед —
Артхаусных финно-угров пытаются вспоминать.

Привлекательным для гипотетического читателя бестселлеров может оказаться и то, что стихи Сальникова энигматичны, их надо разгадывать, расшифровывать. Условием для расшифровки является знание современной поп-культуры, особенно кино, а также набора бытовых реалий российской жизни — довольно расхожий читательский багаж. Дополнительная опция — интертекст, тем, кому она доступна, общий поэтический квест кажется только занимательнее.

Наконец, еще один важный момент. Заснеженность, ледяной холод пространств, заставленных странными объектами и заселенных маргиналами, ощущение персонального ада — Сальников брутален не только в прозе. Скорее, в романах он повторяет то, что было артикулировано в поэтических текстах. Брутальность делает необязательными любые маски, она обнажает симулятивность описываемого порядка вещей. Однако это не контркультурный вызов, голос улицы, как у рэперов, также зачастую работающих с брутальностью, но позиция автора, исходящая из многих знаний и многих печалей, причем принципиально негромкая. Это то спокойствие, которое в условиях длящейся катастрофы и порождает отстраненное, но прозекторское зрение.

Поезд стихосложения идет по холмам домой,
Оглядывается, но снегопад забеляет огляд,
Поезд состоит из разных вагонов — один голубой,
Другой самоубийца, еще один — психопат,

Есть вагон, сочетающий все эти черты,
Есть вагон, не сочетающий ни одной,
Единственная аналогия этому — цветные коты,
Одинаково полные темнотой.

Пассажир поднимает сонную голову — даль пуста,
И это не что иное, как внешний вид
Нынешней всегдашней иронии, которая как с куста,
При том, что куст полыхает и говорит.

Что дальше? Попадет ли Сальников в условный круг «живых поэтов», займет ли место в поп-топах, где обитают ныне сетевые поэты, будет прочитан в очередной раз только поэтами? Загадывать наверняка не стоит. Потому как, вопреки сказанному, Сальников — поэт не для многих. Точно — для тех, для кого выход каждого его сборника — большое событие.