Сосновая крепость. Екатерина Аксенова

• Сосновая крепость. Екатерина Аксенова. — М.: Абрикобукс, 2024. — 240 с.

Екатерина Аксенова — писательница из Тюмени. Автор детских и подростковых книг, в том числе таких, как «Дорога на Тортугу», «Огромное сердце», «Элли Громовая Рука». Лауреат премии Крапивина (2021).

Сосны, дождь, прогулки на велике, хорошая музыка и полная свобода на даче без родителей — вот рецепт идеального лета для героя повести «Сосновая крепость». Приключений точно не избежать — тем более когда с курорта внезапно приезжает лучший друг. Мальчишки строят в лесу секретное убежище, которое окажется для них местом прощания с детством, когда между лучшими друзьями встанет что-то — или кто-то, — положив начало истории спасения и соперничества, истории обретения себя и собственного пути.

 

Глава 2. Дачный бездельник

Я до сих пор пытаюсь понять, когда же включился обратный отсчет до Конца. Может, когда я нашел Волшебный автобус? Или когда забил первый гвоздь в Сосновую крепость? Или когда озеро Белое чуть не проглотило меня шесть лет назад?

Скорее всего, я просто не заметил, как что-то пикнуло внутри. Слишком громко хлопнула дверь машины. И побежали невидимые секунды.

— Ну что, сын, красота! — папа вдохнул полной грудью густой смолянистый воздух. — Я тебе даже завидую.

— Я сам себе завидую, — ответил я и тоже вдохнул. Смола и озон. Лес и гроза. Свобода и дикость.

— Ром, помоги. Отнеси пакеты в дом, — мама выгружала из багажника запас продуктов, которых хватило бы на небольшую страну.

— Мам, вы же только на выходные. Куда столько еды?

— Это для тебя. Папа в среду заедет. Еще привезет, — мама поставила на траву очередной пухлый пакет (бумажный, естественно, папа других не признавал), из которого кокетливо выглядывала упаковка куриных ножек. — Но до среды тебе нужно что-то есть.

— Спрячь! Скорее! — я подскочил к пакету, засунул ножки поглубже и воровато огляделся.

— Что такое? — всполошилась мама.

— Надеюсь, Валя и Галя не видели останки своих собратьев. Они же могут начать мстить! Ты просто не представляешь, какими злопамятными бывают куры! Говорят, человеческие глаза — их любимое лакомство.

Мама покачала головой, а папа расхохотался и показал большой палец. Наш человек.

— Серьезно, Маш. Ну, куда столько еды? Будто парень на необитаемый остров приехал. Тут же есть магазин, и свежие яйца всегда под боком, — сказал папа. — Иногда из-за гроз отключают электричество. Все твои запасы испортятся без холодильника.

— Ты мне ничего не говорил про электричество, — надулась мама.

— Можно подумать, он не справится. Ну, посидит пару часов без электричества. У бабушки там запас свечей, керосина, батареек и газовая горелка.

— А я давно тебе говорила, что нужно купить на дачу генератор. На всякий случай! А тебе все некогда, Дим. Вот теперь придется оставить ребенка в холодном доме, где даже воды не вскипятить!

Мама сложила на груди руки и уставилась на папу с твердым намерением просверлить в нем дырку. Папа бросил на меня жалобный взгляд: «Выручай, старик!»

— Да все нормально, мам! — я подхватил еще один пакет и направился к дому. — Воду можно и на костре вскипятить.

— Костер?! Нет уж! Никаких костров. Вдруг ты что-нибудь спалишь?

— Мам, мне уже четырнадцать. Я вообще-то умею разжигать костры.

— Давай, на всякий случай, ты без Яна не будешь пробовать. Идет? Когда он приезжает, кстати?

— На следующей неделе, — соврал я.

— Вот и отлично.

Я только закатил глаза. Иногда прямо бесит, что мама так обожает Романовского.

— Специально для тебя, мам, клятвенно обещаю, что буду держать под рукой полный термос кипятка. На всякий случай.

 

Небо потяжелело. Тучи опустились к земле. Еще чуть-чуть, и сосновые макушки распорют тугие животы. И хлынет дождь.

Но дождя все нет. Только предчувствие неуловимой опасности накатывает волнами. Словно, кто-то дышит в затылок. Повернешься — никого. Но каждым волоском чуешь Присутствие. Небо вздыбилось, запузырилось. Неистово и безумно. Невозможно усидеть на месте. Бежать! Приплясывать с диковатой улыбкой. Чтобы ветер царапал лицо пригоршнями песка.

И свет! О, какой становится свет! Сумеречный. Акварельный. Как в кино. Как во сне. Много раз я пытался его уловить, но ничего не выходит. То ли с выдержкой не могу угадать, то ли композицию выбираю не ту.

На даче грозу чувствуешь острее. Здесь небо ближе. Тонкий слой досок и шифера и вот оно, небо! Прямо над головой. И плотные тучи, отяжелевшие от грозы. Я распахнул окно моей комнаты со скошенным потолком. Вдохнул запах смолы и озона, свободы и дикости.

Родители уехали сегодня утром. Маме понадобились целые сутки, чтобы провести полный боевой инструктаж по эксплуатации устройства для загородного проживания под кодовым названием «ДАЧА».

Не знаю, зачем был нужен этот цирк, будто я на дачу первый раз в жизни приехал. Но мама не успокоилась, пока я не сдал экзамен. Мне пришлось выучить, где находятся таинственные пробки и что с ними делать, если их вдруг выбьет (но лучше не трогать и ждать электрика или папу). Прошел мастер-класс от папы, как затопить баню, и клятвенно пообещал маме не делать этого без Яна. Можно подумать, Романовский хоть раз в жизни топил баню. Выдержал допрос с пристрастием о том, где лежат аптечки, огнетушитель, средства от насекомых, свечи, фонарики, батарейки (на фига они мне?) и керосин для ламп (привет из девятнадцатого века). И, самое главное, дал честное слово, что буду кормить кур и поливать те жалкие посадки, что бабушка гордо зовёт огородом. ВСЕ.

— Купаться еще рано, вода холодная, — добавила мама, хлопая дверью машины. — И вообще, лучше не ходи на озеро без…

— Яна. Да, да, знаю. А дышать без Яна можно?

— Ты же знаешь, что мне спокойней, если он рядом. Если бы не Ян…

— Ладно, ладно, мам. Хватит уже. Пока! — вышло немного грубо, но сколько можно слушать про Яна? Хотя мама права, если бы не Романовский, я бы здесь не стоял.

— Бывай, старик! — улыбнулся папа. А вот его взгляд говорил: «Я в тебя верю. Маму беру на себя».

Это наш с папой тайный язык. Взгляды. Мама не умеет их читать и называет мужской солидарностью. Как по мне, так пусть хоть третьим глазом. Главное, что папа меня всегда понимает.

Зашуршали шины. Папа посигналил три раза, и машина скрылась за поворотом. Ветер швырнул в лицо песок и сосновые иглы. Невидимый внутренний таймер ускорил обратный отсчет. Начиналась гроза.

 

Наконец-то один. Один! С пухлой стопкой инструкций, полным холодильником и парочкой кур, которых к вечеру нужно как-то загнать обратно в хибару. Четырнадцатилетний Дачный бездельник, который собирается провести лучшее лето в своей жизни.

Именно с подобного пафоса всегда начинаются подростковые ужастики. Но пока ничто не предвещало Конца. Может, стоило проникнуться атмосферой невидимой тревоги.

Почувствовать, как из-за сосен за мной наблюдает судьба.

Ничего я такого не чувствовал. Только отчаянную, пьяную радость от внезапной свободы. И легкую вибрацию. Почти щекотку. Когда миллион вариантов, что с этой свободой можно сделать, гудели где-то внутри.

Я решил, что непременно должен сохранить этот момент. Поймать свет, настроение, гудение и щекотку. Это моя фишка. Отчаянная потребность фиксировать мир вокруг. С тех пор, как я чуть не утонул, мне постоянно требуется доказательство, что я существую.

Именно тогда я начал рисовать. Хватался за соломинки обыденных мелочей. Было страшно, что меня когда-нибудь не станет! В восемь лет считаешь себя бессмертным. Но озеро убедило меня в обратном.

Я исчезну, а мир останется прежним. Этого я ему простить никак не мог.

Помню, сидел в той самой комнате со скошенным потолком, в которой еще оставался весь хлам предыдущих владельцев, и таращился на трехколесный велосипед. Я думал: вдруг его хозяин, такой же мальчик, как я, утонул? А призрак пытался утянуть меня на дно, потому что я занял его место? Как в страшилках. Там обычная семья переезжает в старый дом, и понеслось… Проклятье, все дела. Вдруг все эти истории взяты из жизни? В восемь лет легко веришь в подобную чушь.

Стало только хуже. Еще страшнее. Я почти поверил, что скоро умру. Вот прямо сейчас! Воздух потяжелел. Каждый вздох давался с трудом. В животе открылся портал в зиму, и холод начал расползаться по телу.

Скорее к солнцу! Туда, где лето! Туда, где жизнь!

Я ломанулся к выходу. Но запнулся о коробку и повалился на пол. Между прочим, ударил колено! А из коробки разноцветным веером рассыпались старые книжки, раскраски и фломастеры. Вот я бегу на улицу, спасаясь от немедленной смерти. И вот уже сижу и увлеченно рассматриваю содержимое коробки. Восемь лет. Это все объясняет. А еще через секунду я раскрашивал кролика в зеленый цвет. Зеленый фломастер оказался единственным, который не засох.

Я разглядывал своего кролика. И вдруг нарисовал тот самый велосипед утонувшего мальчика (ОК, предположительно утонувшего мальчика). Не знаю, с чего я вообще решил его нарисовать. Как-то само собой вышло.

Получилось, конечно, коряво. Но чары рассеялись! Велосипед стал обычным. Даже смешным. Всего лишь старый хлам с чердака. Мир вокруг обрел прочность!

С тех пор я не мог остановиться. Когда накатывал страх, я рисовал! Все подряд. Чайную чашку. Надкушенный бутерброд. Яблоки. Лампу и сахарницу. Стоптанные кроссовки. Чем обыденней вещь, тем больше мне хотелось ее нарисовать. Потому что обычные вещи — это якоря. Они всегда одинаковые, что бы ни случилось. Бутерброд — это всегда бутерброд, а чашка всегда чашка. Пока я их вижу, пока могу потрогать, нарисовать, — я жив. И мир вокруг вращается по тем же правилам, что и всегда.

Потом начал рисовать людей. Правда, с людьми все сложнее. Люди — не кроссовки. Люди текучи и переменчивы. Но на страницах моего скетчбука они всегда одинаковые. Это успокаивает.

Рисование стало привычкой. Мой способ понимать мир. Мой способ понимать себя.

А потом появился свет.

Такой разный. Неуловимый. Прозрачный. Густой. Свет — это клей, который собирает плоскости в единое целое, лепит из них объем. Как гравитация удерживает планеты на орбитах.

Без света все бы давно рассыпалось.

Свет способен превращать мгновения в красоту. А красота — это единственное, ради чего стоит жить.

Наверное, я начал снимать на пленку из-за этого особого света, который получается только на ней. А может, потому что пленка тоже реальна, осязаема! Материальный объект материального мира. Который мне так важно было фиксировать.

В общем, одна заморочка на другой. Как бы сказал Романовский: «Клиника!»

Сейчас мне тоже хотелось сохранить этот момент. Наверное, где-то в глубине я понимал его важность. А может, просто надвигалась гроза. Тучи нависли низко-низко. Ветер шатал сосны. В небе носились стрижи, а на моем лице расцветала диковатая улыбка.

Пленка? Нет. Тут нужна бумага. Я сбегал за блокнотом, встал на то же самое место. Нарисовал сосны — длинные прямые линии. Штрихи распахнутых ворот. Прерывистая черточка — мелькает в траве тропинка. Прямо к дому. Растрепанная акация прячет стеклянную веранду. Распахнутые окна второго этажа, которые я забыл закрыть. Тюлевые занавески трепещут на фоне черной древесины, словно лебединые крылья. И тучи — махровые завитки.

Последний штрих — моя кудрявая голова. Рома или кто-то очень на него похожий смотрит в распахнутые ворота. На тучи, что вот-вот рухнут вниз.