Анош Ирани. Песня Кахунши (фрагмент)

Отрывок из романа

О книге Аноша Ирани «Песня Кахунши»

Глухая ночь, все дети спят. Чамди проголодался. Зря он не стал ужинать. Хотя тогда есть совсем не хотелось.

Теперь ему ясно: надо покинуть приют, прежде чем приют покинет его. Чамди встает с кровати и озирается. Спальню освещает только тусклая лампочка в углу. На цыпочках он пробирается к выходу, спотыкаясь о детские резиновые сандалики. Осторожно, чтобы никого не разбудить, отпирает дверь. Засов скрипит, и Чамди вздрагивает, но тут же успокаивается. Кого сейчас разбудишь?

Чамди выходит в ночь, спускается с крыльца и — прямиком к бугенвиллиям. Темно, цветов совсем не видно, но Чамди включает воображение и уже через секунду во тьме проступают розовые и красные лепестки. Здорово, ночь — и вдруг появляются цвета.

Внезапно приходит страшная мысль: что если бугенвиллии вырвут с корнем, когда будут сносить приют? Он их так любил, любил всю свою жизнь! Нет-нет, говорит он себе, как-нибудь обойдется. Пускай построят большие дома. Ростки все равно расколют бетонные плиты и потянутся вверх. Это же бугенвиллии, они сильные.

так вот зачем он смотрит на цветы в темноте. Он прощается. И хорошо, что темно. Днем было бы труднее расстаться. Спасибо, спасибо им за чудесные краски! Чамди наклоняется, целует тонкие лепестки. И совсем не боится их колючек. Они меня тоже любят, говорит он себе, чувствуя щекой нежное прикосновение. Они не сердятся, что их разбудили. Чамди решается попросить об одолжении. Можно ему сорвать несколько лепестков и взять с собой на память? Им же будет не будет больно?

Лепестки Чамди рассовывает по карманам.

Осталось одно последнее дело.

Чамди возвращается в приют. Собирать пожитки ему незачем — у него ничего нет. Только кусок белой ткани с тремя пятнышками крови. На счастье или на беду, но этот кусок надо обязательно взять с собой. Чамди повязывает ткань на шею, как шарф, и, сжимая в кулаке лепестки, крадется по коридору к комнате миссис Садык. Она спит на полу, он слышит ее тихое дыхание. Чамди не станет будить миссис Садык: что он ей скажет? «Спасибо»? Глупо. Она и так знает, как Чамди благодарен за все, что она для него делала.

Он кладет несколько лепестков на стол, потом передумавыет и оставляет их у ее ног. Чамди всем сердцем благодарит миссис Садык. Он ни разу в жизни не обнял ее, и ему очень хочется обнять ее сейчас. Нельзя, а то разбудит.

Теперь — по коридору и во двор.

Чамди уходит, не оглядываясь. Текут ли слезы, или нет, ему все равно. Быстрее, еще быстрее. Вот уже и стена. А за ней другой мир.

«Отец убежал от меня, а я теперь за ним побегу», — думает Чамди, И он бежит, потому что отец пустился в путь гораздо раньше. Опередил его на многие мили и годы.

И еще Чамди боится, что если пойдет шагом, если не промчится во весь дух через узкие улочки, миссис Садык проснется и назовет его предателем, ведь он бросил и ее, и ребят. В пятки впиваются осколки стекла, но Чамди несется вперед. Ему нужно догнать вон тот темно-зеленый грузовик.

На кабине нарисован белый лотос, под ним надпись: «ИНДИЯ — ВЕЛИКАЯ СТРАНА». С заднего борта свисает здоровенная железная цепь. Чамди никогда не залезал в грузовик на ходу, но видел, как это делают другие ребята. Если не допрыгнуть, то плюхнешься на бетон и костей не соберешь.. Не лучшее начало новой жизни. Чамди хватается за цепь, повисает, изо всх сил отталкиваяется от дороги...

...И попадает в мусоровоз. Вокруг вонючие объедки. Резкий поворот, и Чамди на грудь шлепается жующая крыса Встать бы, но шофер может заметить., Наверняка разозлится и вышвырнет вон. Чамди вжимается в груды мусора, а крыса возвращается к недоеденному куску заплесневелого хлеба. Чамди видит в кузове щель, даже, скорее, большую дыру, и ползет к ней. Грузовик уже набрал скорость, оставляя на бетоне ошметки мусора.

Чамди едет по городу, но в щель почти ничего не разглядеть, одни разрозненные картники. Вот мелькают магазинчики, стальные шторы на витринах опущены, вот спят на тротуарах бездомные. Вот бродячие собаки у дерева, некоторые хромают, некоторые вполне довольны жизнью. Вот котлован на обочине. В большом ржавом баке горит огонь, вокруг сидят рабочие и курят. Вот нищие с ведрами. Пока не видно ничего страшного, никаких признаков опасности, про которую говорила миссис Садык, и Чамди этому рад.

Грузовик опять сворачивает, Чамди падает на спину, на него сыпется мусор. Теперь видно только небо. Уж небо-то везде одинаковое, успокаивает себя Чамди. Каким бы чужим ни был город, можно всегда посмотреть наверх и увидеть привычную картинку. Эти бесконечные просторы принадлежат и ему, и всем людям на свете.

Приют, наверное, уже далеко. Хорошо бы выбраться из кузова, подальше от этой вони, но на такой скорости прыгать глупо. Днем бы грузовик едва полз, пробираясь через пробки. Просто удивительно — по ночам улицы совсем пустые. Грузовик грохочет по мосту, теперь вокруг высоченные трубы, они, наверное, с облаками дружат. Потянулись жилые дома, можно даже заглянуть в освещенные окна. Вот старик бреется перед зеркалом. Чего это он, среди ночи? Грузовик съезжает с моста, улицы сужаются, справа двое полицейских сидят перед участком. Один курит, другой оседлал стул, положил голову на руки и дремлет.

Грузовик коптит дальше, полицейские все уменьшаются и уменьшаются, пока не исчезают из вида. Появляются мотоциклисты, человек пять. Ветер раздувает рубашки, мотоциклы опасно сближаются, обгоняя мусоровоз.

Чамди слышит музыку. Где-то стоят колонки. Здорово: ночь, а можно песню послушать. Грузовик притормаживает. Наверное, шоферу тоже нравится музыка. Надо решаться. Чамди перелезает через борт. Но из кузова, даже на тихом ходу, Чамди никогда не прыгал. Он теряет равновесие, падает навзничь и несколько секунд лежит без движения. Ничего не сломал, говорит он себе, ничего не сломал, все цело.

Впереди ярко освещенный дом. Старый дом, всего в три этажа, но на всех окнах красные и зеленые лампочки — огоньки вспыхивают и гаснут, бегут то в одну сторону, то в другую. Из колонок на балконе льется замечательная индийская музыка, Чамди в жизни такой не слышал. Хорошее место, правильное. Где музыка, там и счастье.

На раскладушке, прикрыв рукой глаза, лежит человек,. Чамди смотрит на раскладушку и думает, где же он сам будет сегодня спать? Может, найдется добрый человек, пустит к себе, накормит. Чамди вытирает пот со лба. Кажется, все прованяло помойкой.

Музыка обрывается. Лампочки горят, но больше не мигают. Как будто дом облепили красные и зеленые звездочки. Вот бы в приют такие огоньки — хоть было бы, на что посмотреть.

Нужно достать еды. Он не ел весь день. Ужин пропустил, потому что был в молельной, и есть тогда совсем не хотелось. Интересно, который час? Хотя, какая разница? У дома на стульях и табуретках, cоставленных в кружок, сидят и курят мужчины. Время от времени раздаются выкрики. Постоянно кашляет старик. Лучше к этой компании не подходить. Чамди не нравится, как они поднимают головы и выдыхают папиросный дым. Как будто совсем небо не уважают.

Наверху открывается окно, и голубой полиэтиленовый пакет медленно падает в коляску авторикши. Коляска старая, шин нет, наверное, она уже никому не нужна. Проржавевшее железо так глубоко ушло в землю, что кажется, будто колеса растут прямо из дороги.

Рядом высоченным штабелем аккуратно сложена бетонная плитка. На ней спят двое мальчишек примерно его возраста. Странно, что они так уютно устроились прямо на голом бетоне.

За спиной Чамди чихнул и заглох мотор. Из такси выскакивает водитель, одной рукой упирается в дверцу, другая на руле. Пассажир изо всех сил толкает машину сзади. На заднем сиденье женщина в зеленом сари, его краешек защемила дверь.

Двое курильщиков бросают папиросы и идут на помощь. Заходят сзади, вместе с пассажиром налегают на машину. Таксист садится за руль.

Чамди решает, что тоже помог бы обязательно, если бы только был сытый и сильный. Болит нога. Вся пятка в крови. Это он на стекло наступил, когда бежал из приюта. Чамди ковыляет к светлому пятну под ярко освещенным окном, садится на землю и осматривает порезы. Из ранок торчат осколки. Чамди осторожно вытаскивает один и считает, сколько осталось. Еще четыре. Времени у Чамди полно, но он устал и проголодался. Надо отвлечься, осколки вот вытащить. Хотя, как только он закончит, опять есть захочется.

Надо быть сильным, внушает себе Чамди. Ему уже десять лет, и он должен найти отца. Это дело непростое, и отвлекаться на пустяки вроде голода никак нельзя.

Наутро дом без красных и зеленых огоньков выглядит совсем по-другому. Стали видны провода, они соединяют лампочки и бегут от одной квартиры к другой. Стены выщерблены, будто их сверлили. Сточные трубы уходят в бурьян.

Чамди почти не спал ночью. Голод не отпускает. Чтобы о нем не думать, Чамди подходит к белой стене, на которой красуется киноафиша — полицейский в темных очках высоко поднимает пистолет. Пистолет так сверкает, будто он и есть герой фильма. Рядом наклейка с тигром. Чамди с трудом отрывается от созерцания тигра и замечает торчащий из стены водопроводный кран. Чамди со скрипом поворачивает вентиль, на землю льется прохладная вода. Он озирается, боясь, что его увидят, но на улице никого. Еще совсем рано, даже магазины не открылись. Тишина. Чамди подставляет ладошку, но так не напьешься, поэтому он наклоняется и жадно глотает воду прямо из-под крана. Пьет и пьет, пока живот не раздувается. Переводит дух и разглядывает вола. Вол везет телегу, на ней громадный куб льда, обсыпанный опилками. Чамди припадает к крану и опять пьет. Потом подставляет под струю воды голову, мочит волосы, трет лицо, а напоследок старательно моет ноги, трет одну пятку о другую, чтобы смыло все осколки.

Надо тут все осмотреть. Вот дом, у которого ночью сидели кружком и дымили в небо курильщики — пару табуреток так никто и не убрал. Вдоль дороги выстроились мотоциклы. А вот и поломанная коляска. При дневном свете она кажется совсем развалюхой, сбоку огромная вмятина — наверное, авария была.

На главной улице, где ночью заглохло такси, две кокосовые пальмы поднимаются выше уличных фонарей. Листья замерли, потому что ветра совсем нет. Дальше автобусная остановка. Какой-то человек прислонился к решетке и вытирает платком потный лоб. За остановкой, рядом с закрытой еще лавкой сидит продавец газет и журналов. Он развесил их, как белье, на веревке между двумя водосточными трубами. Чамди нравится, как колышутся страницы — будто собрались улететь.

Он снова поворачивается к дому. Стены совсем старые и обшарпанные, зато окна нарядные. Где-то рамы покрашены в розовый цвет, а стекла отливают голубым. На веревках сушатся бордовые полотенца и зеленые простыни. Рядом висит красное ведерко. А его-то зачем сушиться повесили?

На первом этаже — мандир, индуистский храм. Чамди сразу сообразил, что это храм, потому что нижний этаж оранжевый, а весь дом коричневый. И еще возле него старуха гирлянды продает. Сидит на корточках в будке и плетет гирлянды из красивых бархоток и белых лилий. Закончит плести одну и вешает ее на гвоздь. Интересно, сколько она их сделает? В конце концов, получится целая цветочная занавеска, и старуха будет выглядывать из-за нее, как невеста из-под покрывала, и общаться с покупателями. На Чамди старуха не смотрит.

Дальше — киоск с папиросами и едой. Чамди заставляет себя отвернуться от батона хлеба и рассыпчатого печенья в стеклянных банках. Лучше сходить вон к тому бесплатному медпункту. Каждому ясно, что это медпункт, потому что на двери красный крест. Чамди знает: названия на доске — это список болезней, которые доктор умеет лечить. А вдруг он какую-нибудь из них на самом деле лечить не умеет? «Ой, надеюсь, мне его помощь никогда не понадобится!», — думает Чамди.

Очень важно как следует изучить новый район. В приюте-то он каждую дырку знал!

Чамди возвращается к храму. Вдруг там найдется добрый человек, который даст ему поесть?

Но дверь храма заперта на железный замок. Чамди заглядывает внутрь сквозь решетку на окне. Теперь старуха с гирляндами следит за ним. Даже роняет бархотку на землю. Чамди хотел было подобрать цветок, но тот упал в сточную канаву.

Чамди заглядывает в окошко, хочет рассмотреть, какой там внутри бог, но ничего не видно. И что это за бог такой, если он даже храм осветить не может? Спасибо хоть не холодно, значит, по крайней мере, у бога теплое сердце.

По ступенькам дома торопливо сбегает человек с черной папкой в руках. Волосы у него смазаны маслом и аккуратно расчесаны на пробор. Он поднимает руку, смотрит на запястье и прибавляет ходу. Вот только часов у него на запястье нет.

Опять этот голод. Надо скорее найти еду, а то голова закружится, и тошнить будет. Чамди не привык голодать, да и здоровье у него слабое. В приюте все время давали одно и то же, и вообще кормили мало, но хоть кормили, а пища давала силы. Пусть — говорит голод — ребра у Чамди видны даже под майкой, но пока они, все-таки, внутри тела. А вот если он сегодня не поест, ребра станут еще заметней, а ночью прорвут кожу. Жители района их увидят и испугаются. Будут говорить: «У этого мальчика ребра превратились в бивни и вылезли наружу».

Чамди вздыхает и возвращается к лавочке, где торгуют папиросами и едой. У лавочника узкое лицо, подбородок и щеки заросли седой щетиной. Он почти такой же тощий, как Чамди. С чего бы? Ведь лавка битком набита сладостями, хлебом и папиросами. Ах вот оно что! Наверное, вместо того, чтобы есть, он все время курит!

— Чего тебе? — спрашивает лавочник.

— Я... можно мне немножко еды? Пожалуйста.

— А деньги у тебя есть?

— Нет, денег нет, но мне бы хоть маленький кусочек хлеба...

— Денег нет?

— Нет.

— И кусочка хлеба тебе хватит?

— Я со вчерашнего дня не ел.

— Ладно. Бери, что хочешь.

Чамди не верит своим ушам.

— Бери, что хочешь, — повторяет лавочник. — Печенье будешь?

И не дожидаясь ответа, начинает открывать банку с печеньем. Крышка сидит плотно и не поддается. Хоть бы банка побыстрее открылась, а то вдруг лавочник передумает. Открыл..

— Ну бери, — говорит лавочник.

— А сколько можно взять? — спрашивает Чамди.

— Сколько хочешь.

— Я три штучки возьму, можно?

— Бери, бери.

Чамди запускает пальцы в банку. Лавочник с силой захлопывает крышку.

Чамди вопит от боли.

— Воришка! — кричит лавочник. — Сначала воруешь с прилавка, потом еще клянчить приходишь!

Чамди от изумления даже перестает чувствовать боль.

— Вчера один из ваших масло у меня стащил! Еще подойдешь к лавке, я с тебя шкуру спущу!

Лицо лавочника перекошено от злости, и Чамди даже не пытается оправдываться. Он бросается наутек, мимо храма, даже на бога в окошке не глядит, и останавливается только у крана. Рука сильно болит. Первый день в городе, а он уже наслушался обидных слов, и никто ему не помогает. Может, сердце лавочника почернело от папирос, поэтому он так и поступил? Вдруг на Чамди наваливается страшная усталость. Он садится на корточки под краном и подставляет голову под струю воды, прохладную как дождь.

Кран всхлипывает. Вода больше не течет.