Изабель Фонсека. Привязанность

Отрывок из романа

Если ты внезапно пал духом — ощутил «грусть жизни», выражаясь языком Аминаты, — значит, у тебя открылся молех. Так считают проживающие на острове либерийцы.

— Молех, — сказала она, выдавливая на макушку Джин холодный шампунь, — родничок, по-вашему...

Подразумевался участок черепа, который на протяжении первых недель жизни остается неокостеневшим — там под свежей шелковистой кожицей заметна слабая пульсация. Руки Аминаты Диас, гордой владелицы единственного салона красоты на Сен-Жаке, выводили на голове Джин неспешные круги. Сперва расширяющиеся — и тогда могучие плечи Аминаты вздымались, потом сужающиеся — локти опускались вниз; ее сильные ладони были укрыты мыльной пеной, густой и плотной, как взбитый яичный белок.

— Плохо, если молех вдруг открыта, а ты уже не маленький, — тогда в молех входит беда. Хочешь выгнать — говори Амината: она молех закрывать обратно.

Из этого разговора Джин состряпала материал для колонки в первую же неделю своего пребывания на острове. Отправить его оказалось куда труднее, чем написать: отсыревшие телефонные линии шипели и потрескивали, а то и вовсе размыкались. Но когда ей удалось наконец — из интернет-кафе в городе — передать заметку редактору журнала «Миссис», она испытала подлинное удовлетворение оттого, что трудности преодолены. На этом острове ей нравилось все: ненадежная связь давала свободу от телефона, интернет-кафе, где поперек входа лежали спящие собаки, а пол был присыпан песком, предлагало заманчивую возможность выйти на время из скорлупы своей природной одинокости, побыть среди людей, ни с кем не вступая в общение.

Работалось на острове легко, тут Марк оказался прав. «Только представь: тепло, солнышко, — говорил он, — а материалы для твоей колонки падают с пальм, словно кокосы». Кокосов и правда хватало, двор их дома на холме — бывшей конторы старого оловянного рудника над бухтой Гран-Бэ — был ими усыпан. Марк всегда жил каким-нибудь проектом и вот теперь заболел Сен-Жаком. «Какой смысл, — говорил он, — владеть собственной фирмой, если она тебя порабощает?» Он возглавлял одно из самых продвинутых рекламных агентств в Лондоне и в погоне за нестандартными, провокационными решениями был настолько вездесущ и непреклонен, что сам себя называл Интерполом. Переезд, полагал он, автоматически должен привести к открытиям, к целым сонмам открытий. Джин тоже была относительно свободна: она вела журнальную колонку о здоровье и, пока выдавала свои 1150 слов каждую вторую среду, могла жить хоть на Марсе.

Однако куда лучше было приземлиться на крошечном Сен-Жаке, затерянном в Индийском океане. Джин чрезвычайно привлекали здешние малые масштабы: миниатюрные джунгли и один-единственный город Туссен, ожерелье полудеревушек, связанных кольцевой грунтовой дорогой из красной глины, запруженные рынки, дружелюбные, довольные жизнью люди и несметное множество диковинных, пока еще не истребленных птиц... Больше трех месяцев она наслаждалась этим щедрым пиршеством, сиянием солнца и необременительной работой, и все казалось понятным и предсказуемым, как в диораме. Вплоть до нынешнего дня.

Медленно вращавшийся вентилятор с деревянными лопастями никак не спасал от жары в приемной женской клиники. Джин взглянула на непривычный бланк, который ей дали заполнить, но сосредоточиться не получалось. В голову лезли мысли об открытом молехе, и трудно было не глазеть на местную даму, сидевшую напротив, — крупную, крепкую женщину вроде Аминаты, в национальном одеянии. Сколько же ярдов ткани обмотано вокруг ее головы, изумлялась Джин, подавляя желание протянуть руку и коснуться материи — проверить устройство этого головного убора, более походившего на гнездо скопы, нежели на обычный тюрбан.

Стремясь убежать от невеселых раздумий, Джин принялась гадать, откуда эта женщина родом — из Западной Африки, это ясно, но из Сенегала ли, как Амината? А может, из Либерии или Сьерра-Леоне? Мало-помалу Джин основательно изучила пеструю палитру островитян — тут была небольшая колония выходцев из Западной Африки, несколько разбросанных анклавов восточных африканцев, а также индийцы, христиане, мусульмане и индуисты. Большинство было смешанного происхождения, хотя имелась державшаяся особняком община китайцев, потомков батраков-кули, а на самой северной оконечности острова располагалось поселение «французов» — белых с европейскими корнями. У самой Джин лицо сейчас было густо-розовым, как у рассерженного ребенка, и не только из-за необычно жаркого дня: ее щеки пламенели из-за пережитого утром потрясения, когда она нежданно-негаданно узнала то, чего ей лучше было вовсе не знать.

Джин обнаружила письмо в новой порции просроченной почты — журналов и истрепавшихся в пути приглашений на коктейльные вечеринки, благотворительные собрания и деловые ленчи, срок которых давно истек к тому времени, когда они, преодолев шесть тысяч миль, добрались до Хаббардов. Каждый месяц вечно обкуренный почтальон Кристиан тарахтел вверх по дороге на своем мопеде, самолично окрашенном им под золото. Сумка с почтой висела у него за спиной по диагонали — в точности так мамаши на Сен-Жаке носят в платках за спиной своих младенцев. Любимым дитятей Кристиана были его волосы: двадцатидюймовый батон, похожий на переросшую морскую губку, бережно запеленатый в радужный носок.

Джин заметила его через кухонное окно, возле которого нарезала ломтиками папайю. Вытирая руки о передник, она подошла к входной двери и встала там, уперев руки в бока и широко улыбаясь, обрамленная двумя розовыми кустами гибискуса в полном цвету.

— Бонжур, мадам Аабахд, — прокричал Кристиан с подъездной дорожки. — Как наш прекрасный день встречает хозяйку дома?

— Лучше не бывает, — ответила она.

Он подкатил к самой двери и ухмыльнулся, чтобы продемонстрировать свой золотой зуб. Потом Джин сто раз проигрывала в памяти это утро: как Кристиан церемонно сходит со своей золоченой колесницы и подается к ней, одной рукой поглаживая свою козлиную бородку, а другой упираясь в стену дома. Она знала, что он не стоял бы так близко, если бы в дверях рядом с ней был Марк — без малого шести футов и четырех дюймов ростом, импозантный, с копной зачесанных назад седых волос: выбеленная ветрами дюнная трава над просторным пляжем его по-прежнему мальчишеского лица.

Нет, Кристиан не стал бы медлить, расплываясь в улыбочке совратителя-рекордсмена, каковым — у нее не было причин усомниться в этом — он и являлся. Даром что из-за уха у него торчал толстый косяк. Джин подумалось тогда, что, если бы не отглаженная рубашка, он выглядел бы натуральным бомжом.

Свежий бриз, гибискус, солнце, припекающее ее обнаженные плечи... Было первое апреля, День дураков. Что за великолепная галлюцинация, подумала Джин, глядя, как Кристиан — и, с отставанием на такт, его волосяной кокон, — подпрыгивая, съезжают обратно на грунтовую дорогу и скрываются из виду. Не покурить ли и ей при случае травки, если хватит смелости попросить Кристиана достать немного. Обхватив пакет обеими руками, Джин вернулась в дом.

— А! Пригодный для утилизации мусор, предусмотрительно упакованный в мусорный пакет, — весело, как и пристало коммерсанту, сказал Марк, беря у Джин пластиковый пакет и уводя ее на террасу позади дома.

Отсюда открывался наилучший вид на длинный пологий склон с садом, где под ногами валялись кокосовые орехи, а за ним, за оградой с калиткой, виднелась сбегающая вниз красная грунтовка и где-то там вдалеке — голубые холмы, поднимавшиеся на западе. Океан, которого из дома увидеть было нельзя, находился сразу за этими подернутыми дымкой холмами. Большинство иностранцев приезжали на Сен-Жак ради белых пляжей, но Джин и Марк единодушно считали, что чем больше времени здесь проводишь, тем привлекательнее становятся внутренние области: зеленые, дикие, никем не посещаемые. Но сейчас глаза их были устремлены на пакет, который Марк водрузил на стол с таким видом, словно вынес гостям великолепное жаркое. Все так же стоя, он взрезал пластик зазубренным ножом. Джин, которой очень нравилось это представление, глянула на открывшиеся взору трофеи и направилась обратно в дом, чтобы принести кофе.

— Молоко скисло! — крикнула она через кухонное окно. — Чай с лимоном? Или черный кофе?

— Черный пойдет, — отозвался Марк, откусил большой кусок хлеба, обильно намазанного черничным джемом, и принялся ворошить журналы.

Здесь находилось все то, что нельзя передать по мейлу, вместе с почтой с Альберт-стрит, — все это собирала и переправляла им более или менее без разбору секретарша Марка, Нолин. Но, учитывая, что на Сен-Жаке можно раздобыть только раскисшие экземпляры «Пари-матч» за прошлый сезон — да нет, за прошлый год! — доставка почты рождала настроение праздничного предвкушения пиньяты: Джин и Марк поневоле радовались как дети.

Ожидая, пока профильтруется кофе, Джин через окно смотрела, как Марк сортирует журналы. Он был без очков, но они оба и так знали, что найдут: «Атлантик мансли» и «Нью-Йоркер» (ее), «Спектейтор» (его и, кроссворда ради, ее), «Прайвит ай» (его), «Нью стейтсмен» (ее, ради еженедельных конкурсов) и стопка «Уик» (их обоих). Она знала, что он сразу примется за «Уик», в частности за сообщения о погоде в Великобритании — в злорадной надежде на дождь. «Это же главная радость любого англичанина за границей!» — говаривал он. Оставив нетронутыми ее экземпляры «Американ хелс» и «Модерн матьюрити», журналов по гериатрии, которые она прочесывала в поисках идей для своей колонки, он вернулся в дом и стал, как и во всякий другой день, разыскивать свои очки.

Джин принарядилась — в то утро она была записана на консультацию в женскую клинику. Потом она сама удивлялась своему чисто инстинктивному выбору — желанию оказаться на высоте в момент кризиса. Широкая клетчатая юбка в складку, блестящий фигурный пояс, безрукавка с открытым воротничком. Здесь, если не прилагать усилий, вскоре можно привыкнуть обходиться и скатертью. Как заметил Марк, саронг — это тренировочный костюм для тропиков.

О книге Изабель Фонсеки «Привязанность»

Дата публикации:
Категория: Отрывки
Теги: Изабель ФонсекаИздательство «Азбука»
Подборки:
0
0
3726
Закрытый клуб «Прочтения»
Комментарии доступны только авторизованным пользователям,
войдите или зарегистрируйтесь