Николя Саркози. Мое мнение. Франция, Европа и весь мир в XXI веке

Николя Саркози

Мое мнение. Франция, Европа и весь мир в XXI веке

Николя Саркози (1955) — президент Франции. Его книгу на русский перевели Алла Смирнова и Александра Глебовская. Названия публикуемым главкам дала редакция «Прочтения».

 
 
 

О ПОДОНКАХ

Я хочу напомнить контекст, в котором я однажды вечером счел возможным употребить термин «подонки» на площади в Аржантее. Я решил отправиться в этот квартал, который имеет в парижском регионе репутацию одного из самых криминогенных. Я специально выбрал позднее время, чтобы показать местным хулиганам, что отныне полиция будет присутствовать здесь везде и в любое время. Я приехал, чтобы организовать в этом квартале новый пост республиканских отрядов безопасности (РОБ), усиленных новой оперативной доктриной. Благодаря этой доктрине отряды окажутся закреплены за определенными кварталами, что позволит хорошо их узнать, а это, в свою очередь, необходимо, если хочешь по-настоящему взяться за наркобизнес и ликвидацию банд. Необходимо, чтобы в этих кварталах люди жили спокойно; чтобы там не оскорбляли девушек; чтобы хорошо заниматься в школе стало престижнее, чем «стоять на стреме» у торговцев наркотиками; чтобы государство заинтересовалось происхождением доходов тех, кто целыми днями ничего не делают и раскатывают, тем не менее, на «Мерседесах». Пригороды нуждаются в том, чтобы там применялись республиканские законы.

Когда мы приехали, на нас набросились две сотни разъяренных людей, которые стали нас грубо оскорблять и бросать в нас все, что имелось под рукой. Напряжение было очень сильным, служба безопасности доведена до предела. Несмотря на это, я решил, что последние четыреста метров мы пройдем пешком. И это отнюдь не было легкой прогулкой! Я специально не хотел, чтобы мы ускоряли шаг. Хулиганы словно с цепи сорвались, полагая, что все это провокация. Эти окраины были их «зоной». Одно мое присутствие воспринималось как вызов. Какое смещение ценностей! Какое извращенное мышление! Закон банд схлестнулся с республиканским законом! Схватка была жестокой и длилась почти час. Я оставался в помещении полицейского участка Аржантея, в ожидании, пока РОБ вновь отвоюет территорию. Около полуночи я смог продолжать обход. Когда я оказался рядом с многоэтажными домами, открылось окно, и какая-то женщина, явно северо-африканского происхождения, окликнула меня: «Господин Саркози, избавьте нас от этих подонков! Так больше невозможно!» Я ей ответил: «Мадам, я здесь именно для этого, я избавлю вас от этих подонков». Ни она, ни я в тот самый момент не думали, что эти слова будут иметь такой резонанс...

В последующие 24 часа меня обвинили в том, что я оскорбляю молодежь, поощряю расизм и ксенофобию, не умею владеть собой... Послушать левых, так именно эти слова развязали войну в пригородах!

В этом-то и состоит главная трудность: сопротивляться давлению общественного мнения, не злоупотребляя, тем не менее, проклятиями, чрезмерной эмоциональностью, карикатурными образами. Я не считаю, что, употребив слово «подонки», зашел слишком далеко. Я описал ситуацию, на мой взгляд, отвратительную, при которой главенствует закон банд и страха и в которой вынуждены жить тысячи наших соотечественников. Типов, которых я отказываюсь называть словом «молодежь», я назвал так, как они заслуживают. Именно потому, что не хотел ассоциировать их с молодежью, которая не имеет ничего общего с этим меньшинством. А те — и я не боюсь это заявлять — кого называют «большими братьями», как правило, просто мелкие «царьки» и главари банд, а вовсе не образцы успеха, которого они добились благодаря упорному труду и своим заслугам. И, наконец, я никогда не мог понять, каким образом это выражение может быть оскорбительным для цвета кожи, которая — и мне это прекрасно известно — ни в коей мере не предрасполагает к правонарушениям. Я ненавижу расизм. Я питаю отвращение ко ксенофобии. Я верю в силу и богатство, которые рождаются благодаря разнообразию рас. Мне приятно думать, что Франция стала такой разнообразной. Но я осуждаю тех, кто не хочет замечать, что реальность, в которой живут наши самые обездоленные сограждане, и есть главная причина нарастания экстремизма, и обвиняют республику в слепоте, пассивности и косности.

Осталось еще обсудить, каким должен быть лексикон министра. Так, представитель социалистической партии признал, что термин «подонки» вполне разговорный и распространенный, но не приличествует «высокому министерскому рангу». Весьма странное понимание республики. Мы как будто бы все равны в правах и обязанностях. Следовательно, по моему мнению, не существует лексикона, рекомендованного для элиты, и того, который подходит простому народу. Есть слова честные и нечестные. Искренние и лживые. Грубые и почтительные. Используя слово «подонки», я не чувствовал, что говорю неискренне, нечестно или грубо.

О СЕКСУАЛЬНЫХ ПРЕСТУПЛЕНИЯХ

Когда я захотел что-то сделать в области предупреждения и наказания преступлений на сексуальной почве, мне пришлось услышать множество проклятий. К сожалению, преступники, совершающие преступления на сексуальной почве, неизлечимы. Риск рецидива очень высок. Это научно установленный факт. Долг общества — защитить себя от этих людей, которых болезнь превратила в хищников. Большинство стран западной демократии так и сделало.

Когда я исполнял обязанности министра внутренних дел, самым трудным для меня было встречаться с семьями жертв, в том числе с родителями убитых детей. Мне даже неловко упоминать об этой трудности, настолько она ничтожна в сравнении со страданием тех, чья жизнь потеряла всякий смысл. Я ненавижу слово «происшествия», каким обозначается в газетах этот тип преступлений. Замученный и убитый ребенок — это не «происшествие», это драма, катастрофа, трагедия, которая никого из нас не должна оставить равнодушным. Государство должно приложить все свои силы, чтобы избежать подобных чудовищных преступлений

Мой последний визит был в семью маленького Матиаса, мальчугана четырех с половиной лет, изнасилованного и утопленного извращенцем. Это была счастливая семья фермеров, проживающая в Ньевре. Я до сих пор не могу забыть отца мальчика, который ждал меня на пороге своей фермы. «Ко мне пришел министр или человек?» — вот первое, что он мне сказал. "Человек и отец«,  — ответил я ему, с трудом пытаясь сдержать волнение. «Так вот, — продолжал он, — через два дня мой день рождения. Прекрасный подарок: мой сын изнасилован и убит». Что я мог ему ответить? Что сказать? Что сделать? Разумеется, ничего, просто быть рядом и попытаться помочь вынести нечеловеческую боль.

Как только я вошел в дом, я обнял мать Матиаса, молодую женщину, державшуюся с поразительным достоинством, которая сдерживала слезы, но не могла спрятать свое смятение. Мне предложили сесть на диван, в центре которого царил, одинокий и печальный, плюшевый медвежонок Матиаса. В глазах у меня стояли слезы. Мы почти не разговаривали, но нашего молчания было достаточно. Почему Матиас? Почему это чудовище оказалось там? Почему нельзя восстановить смертную казнь? Вот вопрос, который постоянно вертелся на языке отца. И эта реакция настолько понятна! Я не решился ему сказать, что, когда речь идет о сумасшедших и извращенцах, этот вид наказания их не устрашит. И что, согласно моей собственной философии, смертная казнь давно для меня неприемлема.

Моя философия... я отдавал себе отчет, насколько она мало значит в сравнении с болью родителей убитого ребенка! Я часто вспоминаю эту семью и испытания, которые довелось ей вынести.

«За» смертную казнь, «против» смертной казни, вот уже много лет возобновляются эти дискуссии, когда какой-нибудь ребенок оказывается жертвой столь чудовищного преступления. Существуют, однако, и другие решения. В том числе, например, картотека сексуальных преступников. Мне пришлось, однако, разрушить множество табу и запретов, сражаться с ложью и догматизмом, чтобы добиться, наконец, в 2004 году, создания такой картотеки.

Ни одна из существующих картотек, ни досье криминалистического учета, ни реестр приговоров, ни картотеки дактилоскопических и генетических отпечатков, где хранятся все образцы ДНК, ни картотека правонарушений и преступлений, которая ведется полицией и жандармерией, и в которой указаны преступники, обстоятельства и оперативные данные, не выполняют той роли, которую должна играть эта картотека. В частности, нигде не фигурируют нынешние адреса упомянутых там людей. Картотека сексуальных преступлений должна играть превентивную роль. Ее цель — в любой момент знать местонахождение тех, кто когда-либо был осужден за сексуальное преступление. Преступники, отсидевшие срок за такие преступления, должны сообщать об изменении адреса, а в наиболее тяжелых случаях им вменяется в обязанность ежемесячно отмечаться в комиссариате или жандармерии по месту жительства. В Канаде, благодаря существованию такой картотеки, полиция, в случае исчезновения какого-нибудь ребенка, отправляется домой к тем, кто в этой картотеке фигурирует и живет по соседству с семьей жертвы. Потому что — и это опять-таки научный факт — именно в первые часы можно действовать особенно эффективно, чтобы похищение ребенка не превратилось в непоправимую трагедию.

Когда я сообщил о создании такой картотеки, меня обвинили в нарушении прав человека — черт побери! — и государственная консультативная комиссия по правам человека заявила о «непозволительном посягательстве на частную жизнь и на право прощения». А я вновь вспоминаю о ферме в Мулен-Анжильбер, где живут родители маленького Матиаса. Я вспоминаю его велосипед, до сих пор прислоненный к воротам во дворе, и думаю об этом пресловутом «праве на прощение»: кто, по мнению представителей государственной консультативной комиссии по правам человека, должен пользоваться этим правом? Рецидивист, подозреваемый в том, что растерзал ребенка, или члены этой семьи, чья жизнь замерла однажды в воскресенье, 8 мая? Сможет ли она, семья Матиаса, забыть и простить? Где ее право на прощение? Правовое государство должно найти справедливый баланс между защитой жертв и соразмерностью наказания. Но существуют выражения, как, например, вот это, «право на прощение», которые находятся за пределами корректности. «Прощение» не может быть правом, когда насилуют ребенка.

Я желаю, чтобы в деле предотвращения сексуальных преступлений мы пошли еще дальше. После того, как виновные отбудут свое наказание в тюрьме, они должны пройти курс лечения у психологов и психиатров, а полиция должна иметь возможность следить на расстоянии за самыми опасными из них с помощью электронных браслетов. Нужно вменить им в обязанность носить браслеты. По мнению Конституционного совета, принцип «отсутствия обратной силы» в уголовном законодательстве запрещает нам вводить подобные меры для преступников, которые были уже однажды осуждены, даже если их опасность не вызывает никаких сомнений. И этот пресловутый принцип вызывает паралич у наших экспертов, нашей элиты, представителей судебной власти, которые не решаются ничего сделать, словно стоят перед непреодолимой стеной. Со своей стороны я не боюсь заявить, что этот принцип, хотя он и является конституционным, должен быть изменен, если способен нанести физический и психологический урон порядочным людям, особенно детям. Те меры предосторожности, о которых я прошу, это всего-навсего вопрос безопасности. Они не имеют ничего общего с принципом «отсутствия обратной силы» в уголовном законодательстве. Впрочем, они уже применяются у большинства наших соседей, которые, тем не менее, разделяют те же основополагающие принципы уголовного права.

О КАРИКАТУРИЗАЦИИ ИДЕЙ

Я убежден, что наша демократия гораздо в большей степени страдает от недостатка дебатов и критики, чем от их избытка. Эта убежденность и заставила меня безоговорочно встать на сторону художников, которые вызвали скандал своими карикатурами на пророка Мухаммеда. Меня нельзя заподозрить в потворстве карикатуристам хотя бы потому, что они, мягко говоря, самого меня никогда не жаловали. На меня рисовали карикатуры по любому случаю и по каждому поводу. Высмеиванию подвергалось все: моя личная жизнь, моя внешность, мои высказывания, моя политика. Было всякое. И не всегда это делалось корректно. Порой меня это больно ранило.

Но, какой бы острой она ни была, карикатура полезна демократии. Она заставляет тех, кто обладает властью, не отрываться от земли. Когда она представляет в концентрированном виде какое-нибудь событие или чей-нибудь характер, это порой бывает полезно. Она представляет некое пространство свободы, и демократия много потеряет, если будет этому препятствовать. Не должно существовать запретных тем. Иначе вскоре появится длиннейший список «идолов», которых запрещено трогать. Я верю в Бога, хожу время от времени в церковь, но религия, так же как и власть, должна уметь принимать критику, карикатуры и насмешки. Это относится ко всем религиям, в том числе и к той, что последней появилась во Франции, к исламу: он не может претендовать на то, чтобы быть уравненным в правах с другими, если не желает равенства обязанностей. Если говорить о том, что оскорбительно для мусульман, так это не карикатуры, высмеивающие Пророка, так же, как они высмеивают, к примеру, Христа. Гораздо более оскорбительно считать французских мусульман гражданами, отличными от других.

С 2002 года мои идеи очень часто становились объектами карикатур.

Так, стоило мне потребовать, чтобы органы государственной власти вкладывали гораздо больше средств в программу социальной адаптации молодых иммигрантов, чтобы по вине государства не углублялась пропасть между этническими общинами,  — меня тут же обвинили в том, что я потворствую этническому разделению.

Я предлагаю политику выборочной иммиграции, подразумевающую пользу открытых границ для такой страны, как наша, я заговорил об этом впервые за тридцать лет: и меня тут же сравнили с Ле Пеном и обвинили в национальном экстремизме.

Я замечаю, что никто никого не заставляет жить во Франции, и что когда вас где-то принимают, необходимо уважать и, по возможности, любить тех, кто вас принимает: меня обвинили в ксенофобии. Ни больше, ни меньше.

Я требую, чтобы жестокое поведение молодых людей было выявлено и взято на заметку как можно раньше: меня обвинили в том, что я делаю уголовников из трехлетних детей.

На самом деле все гораздо проще. Вот один-единственный пример: каждый знает, что в школе на переменах можно встретить невероятно жестоких детей все более и более раннего возраста. Никакой родитель, никакой преподаватель не может всерьез утверждать, будто не понимает разницы между просто живым, активным, общительным, даже шумным ребенком, и тем, кто может выразить себя лишь тогда, когда избивает сверстников, и даже преподавателей. Мне хватает здравого смысла, чтобы понять: не всякий жестокий ребенок обязательно становится преступником. Я никогда не предлагал заносить таких детей в специальную картотеку. Я утверждаю совсем другое: трехлетний ребенок, который отличается жестокостью, должен стать предметом особого внимания. Эффективности мы достигнем только тогда, когда начнем действовать как можно раньше. Нужно понять причины такого поведения ребенка: был ли он сам жертвой жестокого обращения в собственной семье или переживает период особых трудностей. Долг общества, школы, органов охраны материнства и младенчества, школьной медицины — прийти ему на помощь, а для этого взять его на заметку и начать им заниматься. Что же касается того обстоятельства, что перенесенные в детстве проблемы могут стать впоследствии криминогенным фактором, так это, к сожалению, установленный факт. Большое количество преступников, в частности тех, кто обвиняется в сексуальных преступлениях, сами в детстве часто становились жертвами жестокого обращения или изнасилования; до того, как сделаться палачами, они были жертвами. Банда варваров, которая истязала и убила Илана Халими, была известна в коллеже своим жестоким поведением, еще когда ее участникам было по пятнадцать лет. Кто постарался понять эту жестокость, кто попытался с ними поговорить, предложить им ответ, который мог бы остановить эту спираль жестокости? Увы, похоже, никто. Я не знаю, всегда ли верны мои идеи, но я убежден, что нынешняя ситуация ненормальна.

Пятьдесят лет назад школьная медицина прекрасно справлялась со своими обязанностями, занимаясь ростом, весом, зрением и слухом детей. Сегодня, когда огромное большинство детей наблюдается у семейных врачей, от школьной медицины ждут большего. Она должна активно заниматься профилактикой, бедной родственницей нашего здравоохранения. Профилактикой ожирения, профилактикой асоциального поведения, профилактикой риска длительного пребывания на солнце. А также информировать подростков о таких необходимых привычках, как регулярное посещение стоматолога и своего терапевта, систематические занятия спортом... Мы все от этого только выиграем: меньше расходов на лечение, хорошее здоровье наших соотечественников. Эта же медицина должна выявлять, наблюдать, оценивать, лечить отклонения в поведении, с одной стороны, чтобы препятствовать возникновению непоправимой ситуации, с другой — чтобы предупредить попытки подростковых самоубийств, количество которых в нашей стране достигло опасной черты. Ежедневно рубрика происшествий, с каждым разом все более тяжелых и жестоких, призывает нас к размышлению и действию. В Эври шестнадцатилетний молодой человек был убит своим сверстником. Две разбитых жизни. Почему?

Говорят о том, как опасно наклеивать ярлыки. Я не понимаю этого аргумента. Всем хорошо известно: чем больше жестокости, тем больше подростков поддаются притягательности жестокости. Нельзя стоять сложив руки. Чем мы рискуем, принимаясь действовать? Ничем! А чем мы рискуем, позволяя, чтобы все продолжалось, как есть? Всем!

Я не уверен, что окружающие всегда понимают, сколько энергии мне нужно приложить, чтобы точно определить, исправить, убедить и, в конечном итоге, попытаться продвинуться вперед. Если я являюсь мишенью стольких карикатур, так это потому, что осмелился тронуть священных коров! Но я согласен терпеть карикатуры, если, в конце концов, французское общество согласится двигаться вперед. Это и есть моя цель: заставить Францию двигаться.