Вячеслав Курицын: «Чувствую себя таджиком»

«Максим, стройный тридцатисемилетний полковник, присланный из центрального аппарата Н. К. В. Д. на подмогу питерским товарищам, лицо имел безбородое и безусое, волосы несколько пегие, глаза серые, нос обыкновенный, некрупный, губы тонкие, уши средние, и все это без особых примет» - так описывается один из главных героев романа Андрея Тургенева «Спать и верить». Андрей Тургенев — псевдоним трендсеттера и авангардиста, звезды журналистики и литературной Москвы девяностых годов Вячеслава Курицына, перебравшегося в начале нулевых в Петербург...

Прочтение. Слава, я впервые прочел фамилию «Курицын» в журнале «Матадор». Оказывается, многие помнят этот журнал, хранят номера. Почему он перестал существовать?

Курицын. В ту эпоху — а речь, давай напомним читателю, о первой половине девяностых — глянцевый журнал воспринимался как эстетический проект, как новая творческая возможность. Сейчас глянцевый журнал и почти любое другое СМИ — это в первую очередь рекламоноситель. Свободы сейчас мало, а денег много, и в деле превращения прессы в рекламоносители воля властей совпадает с гламурно-расслабленными настроениями журналистов. А тогда глаза горели, все было внове... «Матадор», кроме того, не только творческий проект был, но и радикальный. А шесть лет, которые он существовал, — это большой срок для такого рода затеи. И творчество вообще сложнее бизнеса... То есть бизнес, разумеется, тоже творчество, но не тупой матричный бизнес, автоматическое заполнение известной структуры стандартным содержанием. В США выпускают глянцевый журнал «Макароны это вкусно», тираж полтора миллиона экземпляров, и он не один в своей нише.

Есть универсальная схема: сначала возникает элитарная идея, потом она становится расхожей и коммерческой. Соц-арт был художественным открытием, а потом из него выросли «Старые песни о главном», а из концептуализма — «Намедни» Парфенова. Это нормальный, естественный путь, тут нет проблемы. Особенно приятно, когда элитарное превращается в массовое в сюжете одного человека, как это случилось с писателем Сорокиным, например. Все его мудреные штучки оказались востребованы совершенно другой аудиторией, которая и слова «концептуализм» никогда не слышала. На новом витке оказалось товаром. Прекрасно.

Лично мне это все сейчас не очень интересно. Я склонен сейчас к уединению. Я вот жил четыре месяца в лесу, мне очень понравилось: в доме Белля на границе Германии с Голландией. И жить в русском лесу — несложно организовать, я сейчас об этом подумываю. Как бы так устроить свое существование, чтобы через какое-то время оказаться подальше от цивилизации. Может, не в деревне, но в маленьком городе типа Валдая или Плеса.

Прочтение. Может быть, домой, в Сибирь?

Курицын. Тоже вариант. Но опыт учит, что я никуда не возвращаюсь: ни к старым жанрам, ни к старым местам. Когда я в Свердловск переехал, я ездил в Новосибирск, когда переехал в Москву, Новосибирск отпал. Свердловск стал домом, я туда часто ездил, «Курицынские чтения» проводил (четыре раза провел за шесть лет!), уехал в Питер — Урал отвалился, а Москва стала типа «домом». Правда, сейчас я и в Москве бываю раз в полгода в лучшем случае, по два-три дня. С каждым визитом все больше чувствую себя таджиком, когда в метро захожу. Страшно, миллион человек вокруг, все бегут. А я ведь там жил десять лет, у меня там недвижимость, все дела. Что же настоящий таджик ощущает, из аула? В Питере я в метро или в такси раз в неделю оказываюсь, а так все пешком хожу, и это очень приятно.

Так что моя ворчба про нетворческую - в социальных пространствах — эпоху может объясняться тем, что просто лично я бегу от этих пространств в соответствии с личными психозами... Приятно психозы оправдывать духом времени.

Прочтение. Но творческие единицы появляются? Издатели следят же за новыми авторами?

Курицын. Да, единицы, конечно, всегда появляются. Единице, может, и плодотворнее застой. И издательства, разумеется, за ними охотятся. У меня за «Спать и верить» три издательства торговались, и это не потому, что я такой хороший или агент Юля Гумен такая ушлая, а потому, что тексты нужны. Авторов мало... То есть, опять оговорюсь, авторов много, они прекрасно закрывают ниши девичьей беллестристики, крутого романа или психологических штудий, но авторская проза — тоже ниша, и большие игроки, типа «Эксмо», с которым я сейчас работаю, хотят и эту нишу... Тем более что в ней периодически выкукливаются герои типа Улицкой, тиражи которой, по-моему, уже за сотню тысяч на «название», а она ведь — серьезный писатель. Таких примеров мало, но они есть.

Прочтение. Издателей интересует «актуалочка». У тебя был роман «Матадор»...

Курицын. Второй «Матадор» был прекрасен, мне кажется, а первый не получился — я его писал долго, с перерывами, потом он не вышел в «Вагриусе» из-за кризиса, через два года я его переписал: там нет единого дыхания, да я еще и не умел. Второй — веселый. У «Матадоров» серьезные для меня тиражи, на две книги больше тридцати тысяч, но это для меня много, а так... Для жанра боевика это — рядовая ситуация, чуть выше средней температуры по больнице. Да «Матадоры» и не совсем боевики, а пародии... все это в горизонте литературного эксперимента. Это как раз то, чем Андрей Тургенев отличается от Вячеслава Курицына: Курицын даже в жанре боевика лабораторный сочинитель, а тексты Тургенева — и «Месяц аркашон», и «Спать и верить» — это классические романы, доступные любому читателю.

Прочтение. А что сейчас тебя интересует?

Курицын. Я читаю старые книжки. Или перечитываю, или наверстываю. Прочел вот впервые «Собор Парижской Богоматери». Ну, терпимо. Не «Три мушкетера», но тоже вполне себе книга. Захотелось узнать сюжет мюзикла: из трех мужчин — попа, поэта и урода — никому не подходит песня «О, Эсмеральда, я посмел тебя желать!» Говорят, они ее там втроем поют... Странно.

Старые книжки — другой ритм жизни, спокойствие, соответствие внутреннему времени, которое неспешно течет. «Вой? ну и мир» прочел третий раз, не считая школьного полураза, захотел про нее книгу написать, чтобы была больше, чем сама «Война и мир». Но это такой московский проект, это надо жить в Москве; «Вой? на и мир» — роман московский, надо на местности его изучать. Пока неактуально. Может, ближе к старости.

Сейчас я про Набокова пишу большую книгу... то есть я ее лет пятнадцать пишу урывками, но, похоже, пришла пора решающей урывки. Большое исследование — с претензией, разумеется, закрыть тему... как иначе. Придумал написать книжку про Русский музей, тоже толстую, для детей: описание ста картин, например. Или очерки о тридцати художниках. Совсем простое изложение, в жанре детского научно-популярного. Я очень много и долго находился в отчаянной актуальности, теперь у меня обратное движение маятника. Естественное — неестественное, но вполне объяснимое. После большого ускорения большое замедление.

Само все выходит. Нельзя сказать, что мне приходится принимать решения какие-нибудь.

Прочтение. Переезд в Питер — это не было волевым решением?

Курицын. Я давно собирался. Пробовал в двухтысячном году переехать, «Активист» тут издавать. Тогда не получилось, вернулся в Москву. Потом понял, что все-таки хочу переехать. Тут подвернулась избирательная кампания Валентины Ивановны. То есть переезжать-то я собирался, но внешний толчок сам склеился, так бы я, может, еще год не удосужился.

Прочтение. Ты в том числе и политтехнолог?

Курицын. Я дважды работал на выборах: на СПС в девяносто восьмом, что ли, или девятом, и вот на Валентину Ивановну. За последнее периодически приходится оправдываться... но сейчас вроде не об этом беседа. В общем, идеальный был случай переехать. Да еще была весна, еще я был непьющий в то время (два года не пил, даже больше), приехал очень плавно — с работой, в трезвом состоянии, в хорошую погоду.

Прочтение. Такое впечатление, что ты очень умный: успеваешь почувствовать тенденцию к застою раньше, чем это становится очевидным.

Курицын. Я — животное, я человек не очень умный. Аналитик из меня плохой. Я действую скорее инстинктивно просто.

У меня очень мало вещей. Все книги, которые у меня в руках оказываются, передариваю библиотекам. Стараюсь не иметь ничего лишнего: выкинул какой-нибудь листочек или пустую бутылку, и кажется, что дело сделано — стало чище дома.

Задним числом я неплохо объясняю события, но когда они уже произошли: тогда я нахожу кучу предпосылок — внешних, внутренних, социальных. Но не в процессе. Это все импульс.

Прочтение. По критическим статьям такого не скажешь.

Курицын. Надо конкретно смотреть, что ты имеешь в виду... не знаю, что и возразить. У меня ведь нет книги критики, что показательно, и не будет. Журналистика, эссеистика, дневник, письма - такие есть книги, а критики нет. «Не складывается»... уже не сложилась. Статьи критические есть хорошие и смешные - так это такое «на лихом коне», хэппенинг, а не критика. Продвижение идеи... Я, помнится, постмодернизм продвигал в массы. Но для книги нужна цельность не идейная, а эстетическая, и вот ее-то не обнаружилось. Так что мне немножко - ну совсем немножко — досадно, когда меня числят литературным критиком: не потому, что я не люблю этой профессии, люблю как раз, а потому, что в этой ипостаси я не особенно состоялся.

Прочтение. Литературные премии интересуют Андрея Тургенева?

Курицын. Ну конечно. Хочу тиражей, и деньги нужны. Интересуют в этом смысле. Премия, разумеется, не оценка, а лотерея, но я и в лотерею не прочь выиграть. Впрочем, я вот лауреат премии Андрея Белого: единственной, наверное, где все же — не совсем лотерея.

Реакция читателей не то что с ума сводит, но интересует, конечно. Я на «Аркашон» даже коллекционировал рецензии, их много было, а главное, про «Аркашон» писали очень по-разному. Смыслы открывали, неведомые автору. Про «Спать и верить» тоже немало пишут, но однообразнее: там критику трудно обойти фокус про Марата Кирова, а рецензии нынче короткие, пока фокус расскажешь, уже и сворачиваться пора. Без шуток: вымирает жанр рецензии не качественно, а чисто технологически — очень мало изданий печатают развернутые отклики, и это, по-моему, как раз серьезная неприятность.

Прочтение. Ты остался непревзойденным «литературным критиком»?

Курицын. Я хороший автор. Так получилось. Само. Я же особых усилий не прилагал. Я человек работоспособный, это факт. Это дается, как и талант. Какая в этом особая заслуга?