Глеб Океанов. Точка возврата

«Визионер ноосферы. Акын закрытых век. 286397 — так нам представился автор этого рассказа Глеб Океанов».

Сергей Лебеденко и Артём Роганов: Один из популярнейших героев европейской литературы последних десятилетий — человек за бортом жизни, маргинал, оказавшийся во власти апатии. А вместе с ним стал «бродячим» и мрачный, наполненный мизантропией и алкоголизмом антураж. «Точка возврата» дает подобному нуару новую жизнь. Не просто убедительно вплетает его в московские реалии, демонстрируя живой разговорный язык, но и возводит на основе «героя-отрицалы» жанровый фантастический сюжет с, как ни странно, гуманистическим посылом.

 

ТОЧКА ВОЗВРАТА

 

 

Темной ночью я сидел за компом, поглощенный черной бездной великой сети: листал демотиваторы, общался в аське с теми, чьих настоящих имен и лиц уже не помнил... Напевал: «Если верить киношникам, мы загружены в Матрицу…»

«А ты ощущаешь ЭПИЧНОСТЬ БЫТИЯ?!» — разослал я всем в аське, то же у меня стояло и во всех статусах, где я зареган.

Я был пьян, мозг давно не работал, но заснуть все не получалось. Сначала я достал сам себя, а потом решил поделиться этим гадливым раздражением с миром.

«Я ощущаю», — вдруг кто-то написал.

Ну, здравствуй, еще один неспящий ******* ^[идиот]!

Некто Vita… Не помню такого у себя в контактном листе. Кто это?

Сразу в голове выстроился стандартный алгоритм возможного разговора:

«— Привет. Ты кто?

— Привет. Ты что, не узнаешь? Как дела?

— Нормально. Кто это?!.

— Ну это Витек! ))) Не помнишь, что ли? Мы познакомились в клубе на прошлой неделе...

— А! Витек! Не, не помню…»

На ***^[фиг]!

«На ***!» — подумал я.

— На ***! — сказал я вслух и закрыл ноутбук.

Будь эта история фильмом, то это была бы первая сцена — чтобы без всяких предисловий, чтобы у зрителей в голове тут же завертелось: «Хм… ну, и кто это такой? И как он довел себя до такого состояния? И чем же дальше будет удивлять это унылое говно, он дрочить начнет?». А дальше пошел бы флешбэк!

Я ехал вместе с ней в троллейбусе, даже стоял рядом, почти что дышал ее волосами. Толпа старух и приезжих с огромными сумками сдавила нас, зажала в углу. Наши сердца как будто бились друг об друга, я возбудился и забыл обо всем на свете. Когда троллейбус резко тормозил, и на нас наваливались потные человеки, не успевшие схватиться за поручни, я хватал ее за разные части тела, как будто случайно, чтобы не упасть… В каком-то смысле так и есть: я хватался за нее, чтобы не упасть. Не упасть окончательно в пропасть… Мне нужна была хотя бы похоть — мне необходимо было хоть что-то живое…

Я лапал ее! А она улыбалась! Так мы проехали через полгорода. Не знаю, откуда и куда она ехала, и неужели не проще ей было бы сесть на метро, раз ей надо было в такую глушь — моя-то остановка была давно позади, но как я мог отпустить эту девушку?

А потом она протиснулась к выходу. Я, конечно же, сделал вид, что мне тоже выходить. Ее туфельки коснулись сырого асфальта, девушка поглядела по сторонам и вдруг рванула с места. Я грубо растолкал всех и выпрыгнул прямо в лужу.

Мне был слышен топот ее ножек, и я пошел за ним, совершенно наплевав, как мое поведение выглядит со стороны. Ускорил шаг, оббежал треклятый и бесконечный зеленый забор, забежал за ней в подворотню, и — все… Ее там не оказалось. Вообще никого не оказалось — словно я попаданец в постапокалипсисе… Только чей-то окрик «Никита!» носился по сохнущим на солнце дворам…

Добрался до дома я только затемно, захлебнувшись в тумане. Напился и обкончал весь сортир.

Да, именно с этого все началось. Вот тебе и эпичность бытия. Все мои грезы, во сне и наяву, теперь были о той белокурой бестии.

Будильник на сотовом пропел, что время пять утра, а значит метро скоро откроется. А раз метро открывается, уважающий себя москвич направляется к нему.

Я упаковал ноут в прохудившуюся сумку и отправился в Макдональдс за бесплатным вайфаем и чужими недоеденными макмаффинами в помойке. Путешествие в никуда. Полчаса до метро. Полчаса в метро. Целый час возле еще закрытого Макдака, в холоде, под дождем. А потом обратно, видимо. Так и живем-с… Две сигареты, ноль зажигалок, надо наскрести мелочи на пару коробков рашен зиппо.

А пока я вот так брожу, бренный и постылый, самое время еще пофлешбэчить. Можно, например, озвучить телефонный разговор с секретаршей моих работодателей Марикой прошлым вечером:

— Алло?..

— Костя, это ты? Але?.. Тебя плохо слышно…

Вот я иду, задумчивый, хмурый, гляжу под ноги, с башки каплет дождь, а на фоне — голоса:

— Ну?

— Костя! Вот почему ты всегда так?..

— Говори уже, что хотела, и клади скорее трубку.

— Завтра в кофейне на Пушкинской, в пять…

— Ясно.

— Кость, ну почему ты так?! Ну хватит! Ты же делаешь доброе дело! Помогаешь людям… как можешь… Они молятся, и ты приходишь… разве это не то самое, о чем многие только мечтают? Разве это — не «Смысл»?! Мне непонятно, почему ты это все так воспринимаешь… Кость?..

— Пошла ты… — устало сказал я и сбросил вызов.

Потом выключил звук у телефона вообще, а то иногда мне перезванивает, в нерабочее время.

— Я не кость! — процедил я сквозь зубы молчащей мобиле. Как же бесит краткая форма моего имени, когда его произносит Марика.

Я вообще давно ей нравлюсь. А это неправильно. Мы даже встречались… когда я только устроился на Службу. Но потом я кое-что понял. И послал ее. Так далеко, где даже Пришвин ежей не **** ^{[сношал]}.

Через какое-то время охрана в очередной раз выгнала меня из мака. Но перед этим я, конечно же, успел нассать им в урну в туалете — в качестве превентивной мести.

Всю неделю идет дождь. Или весь месяц?

У киоска я настрелял денег. Сегодня у меня украли велосипед, и я никак не могу вернуться в Питер. Двести пятьдесят.

Весь день я слонялся по району, выпивая по баночке пива каждые минут двадцать. Ментов обходил за милю — естественная привычка. А их становилось все больше к вечеру — митинг, что ли, какой собирается? Ну, да — тридцать первое число, нацболы! Значит, часам к четырем здесь все окрасится в хаки, и мое **** ^[лицо] очень рискует.

Поплутав дворами, к пяти часам я, насквозь промокший, порыгивая, заливался в кофейню.

Я не знаю, кто мне нужен. Он, а может, она, тоже не знает. Или знает? Так или иначе, мы быстро встретились взглядами, и я подсел к нему. Помятый мужик с видом алкаша, в протабаченном пожелтевшем свитере и с такими же зубами. Как бы нас обоих отсюда не выдворили.

— Сергей, — соврал я, подвигая стул ближе.

— Константин, — сказал он.

Никто руки не протянул.

Нам разлили чай, положили миску с какими-то булочками. Мне от одного их вида поплохело, но я жевал из принципа — халява. Жевал, чавкал, запивал одной заваркой прямо из чайника-слоника.

Мужик спокойно глядел на меня, ждал, когда я прикончу лэнч, или как это у них называется, когда без пива и мяса? К своему чаю он не притрагивался, и вообще, как будто не собирался со мной ни о чем говорить.

Открыл он рот, только когда я все подчистую вымел, прополоскал ротовую полость остатками чая, прочистил дырки в зубах языком и относительно заскучал.

— Есть один мальчик… — внезапно заговорил мужик. — Витей звать. И ему очень нужна помощь…

— Всем нужна помощь, — бесцеремонно вклинился я, подавился и невольно брызнул чаем из носа на стол.

Узбечка-официантка тут же все вытерла.

— Да, — продолжал он. — Но Витя крайне одинок, людям нельзя быть настолько одинокими. Это плохо закончится. Для него. Вите надо бы помочь.

Я посерьезнел — булочки в животе как будто всосали в себя весь проглоченный мною до этого спирт:

— Что нужно Вите от меня?

— А на что ты готов? — спросил он тоном усталого профессора, который поставит тройку просто так, раз это единственное, что мне нужно.

— Поглядите на меня, — сказал я.

Я — пьяный, бедный, одинокий. На мне — грязная рваная одежда, которую я никогда не мыл — мыть не умею, другой не имею. Или, короче говоря, потому что мне ***** ^{[пофигу]}. От меня воняет дерьмом и потом. В моих карманах — сломанная пополам сигарета, шелуха от семечек и засохшие жвачки. У меня огромные синяки под глазами, а глаза налиты кровью. Синюшнее лицо. Желтые зубы. Проломлен череп (долгая история). Выбит зуб. Разлопавшиеся от вечного шатания по промозглым улицам губы. Я давно не стригся и не брился. Да я не знаю, как я сейчас выгляжу — я отворачиваюсь, когда прохожу мимо надраенных стекол бутиков, чтобы не видеть свое отражение. Я снимаю дешевую комнатку на юге Москвы. У меня был сосед-наркоман, но его изнасиловали и зарезали, и теперь платить приходится за себя и за мертвеца. Моя мать и брат живут во Владивостоке, и оба давно уже считают, что я пропал без вести и погиб в этой проклятой Москве. По крайней мере, я на это надеюсь.

— Поглядите на меня, — повторил я. — Я готов на все.

Украсть, избить, убить, подсадить на иглу, снять с иглы, пить вместе с кем-нибудь, бомжевать с кем-нибудь, сочинять любовные баллады для влюбчивых мажориков, послать по маме, охранять, запугать, показать член ребенку у школы, отсосать или наоборот — куни, стать сексуальным наложником для богатого извращенца,  да хоть рабом — вы главное назовите цену, и подарите мне этот самый «Смысл»… Эх, Марика, ты, что ли, действительно не знаешь, чем я тут занимаюсь?..

— На все.

— Это просто замечательно.

— Сам не нарадуюсь.

Сарказм, только ты у меня и остался.

— Витя одинок, и ему плохо. Ты должен стать ему другом.

— Просто другом или лучшим?

— Любимым братом.

— Надолго?

— Насколько хватит.

— Чего? Или кого?

Он только улыбнулся.

— И у вас хватит на это денег? — настал мой черед улыбаться.

Но его этот вопрос не смутил, он не моргнул даже.

— Деньги — это моя последняя проблема.

Он вытащил откуда-то, чуть ли не из трусов, пачку бенджаминов в грязном, в пятнах, мешочке. Я их тут же схватил, чтобы никто не увидел и убрал к себе в сумку.

— Не проблема, — подытожил он.

— Проблема — в отсутствии денег… — сказал я, все пытаясь застегнуть вредную сумку.

— Ты на все готов ради денег?

— Нет. Деньги — это просто приятный бонус. Чтобы не умереть с голоду на улице. Главное не это.

— Значит, ты трудишься ради какой-то высшей цели? Чтобы спасти человечество?

— **** ^{[сношал]} я вас, людей, в рот, — и тут же добавил: — Но вы не волнуйтесь: я юноша, может, и не самый опрятный, но я умею понравиться. Проклятие такое. Спросите у моего начальства — я лучший.

— Значит, ты делаешь это для себя?

— Значит, я это делаю для себя.

Я спасаю себя. Я спасаю других, чтобы спасти себя.

Мужик кивнул и протянул скомканный конверт.

— Тут адрес Вити, — он ткнул пальцем с толстым грязным ногтем. — И ключ. Я снял для вас квартиру напротив.

— Для нас двоих?!

— Нет. «Для вас» в смысле «для тебя».

Я взял конверт и спрятал в куртку. Не попрощавшись, он направился в туалет, а я покинул заведение.

На самом деле я был в ужасе. Столько денег! Я четко осознал: мне кранты! Такие деньги обычно платят за убийство президента. Наверное.

Я шел домой и прижимал сумку к груди, словно труп ребенка, отнятого у гитлеровцев, которого я нес хоронить на Родину. Я понимал: меня купили с потрохами, и навсегда. Раз я взял деньги, значит я согласился — таков уговор.

Дома, в темном углу, я пересчитал деньги. За все годы учебы в школе мне пришлось столько считать! Я сбился дюжину раз, но даже если каждый раз начинать считать сначала, все равно выходит дохрена.

А еще в конверте действительно были записка с адресом. И ключик. С брелоком даже. Резиновый Спайдермен. Самая натуральная метафора, ***** ^[блин]. Я тоже теперь «дружелюбный сосед — резиновый человек-паук».

На следующий день я отправился поглядеть, что это за место такое. Оказалось, очень даже далеко. Но это неважно. Когда я бродил по промокшим дворам в поисках нужного дома, зазвонил телефон.

— Кость, это Марика — не бросай трубку!

— Ты по делу или… — после этого «или» мне столько всего хотелось наговорить ей грубого, но я сдержался.

— По делу, по делу… — вздохнула она. — Твой клиент снова связывался, уточнил подробности… я записала… тут так странно…

— Читай, ***** ^[блин].

— «Витя одинок. Ему плохо. Он болен. Несколько лет назад его родители погибли в автокатастрофе. Но он отказывается в это верить. Он думает, что они живы. Это создает проблемы. И это одна из многих причин, почему с ним никого нет. Ты должен стать ему настоящим другом, любимым братом, скрасить его несчастную жизнь. Я полагаю, денег у тебя теперь предостаточно. Ни в коем случае не говори Вите!»... Тут восклицательный знак.

— Я понял, дальше.

— «Если ты ему скажешь, если ты не справишься, то я…» Господи! Господи, Костя, тут такое!.. На что ты согласился, Костя? На что они тебя подписали?!

— Передай ему, чтобы не смел мне угрожать!

— Как же… как же я ему скажу, Кость? Анонимность…

— Дура, если свяжется еще раз, передай! Стой! Ты вообще понимаешь, что он нарушил правила Службы? Он должен был сразу назвать все условия!..

— И что, ты откажешься, Костик?! Господи, боже во Христе, скажи мне, что ты откажешься!..

— Еще чего!

— Костик!..

— Все, я сказал!

— Костик-Костя-милый! Вернись ко мне…

— Я кладу трубку.

Я сказал — я сделал. Но звук выключать не стал. Но она не перезвонила.

Я весь продрог, пока болтал по телефону. Отряхнув с себя по-собачьи мутные капли, двинулся дальше.

А вот и дом нашелся. Разбитая дверь, зассанный подъезд. Я будто с юга на север и не катался.

Снятая для меня хата оказалась под стать подъезду. У риэлторов это называется «бабушкин вариант». Ну, тут скорее, как будто бабушкину квартиру очень хотел пробухать «любимый» внучара, но помер раньше. Вид из окна такой… я, наверное, лучше черной изолентой заклею.

На следующий день состоялся переезд. Он не занял много времени — сумка да пара пакетов, а деньги за последний месяц пусть с мертвого наркомана спрашивают.

Я знал, что этот Витя-псих живет напротив меня, но за ту неделю, что я обживался, я не заметил, чтобы кто-то туда входил или выходил оттуда. По ночам мне, правда, что-то мерещилось, но на то это и ночи, чтобы расстроенная психика подбрасывала тебе ловушки.

Зеленые американские я постепенно обменивал на красненькие русские в разных банках из-за паранойи. Через неделю устроил сам себе пир, в честь «новоселья». Обратил внимание, что впервые в жизни вообще что-то праздную. Набрал себе бухла и жратвы в Пятерочке, как вышел из магазина — дальше черная дыра в памяти.

Проснулся черте где, рядом баба какая-то толстая и старая. Пахло мочой. Или дошираком? В спальне стоял табачный дым, так что фиг что разглядишь.

С трудом нашел свои вещи — от трусов до куртки, с трудом же собрался и свалил оттуда.

— Костик, ты куда? — услышал я, выходя из квартиры в подъезд, и сбежал вниз так быстро, как только мог с похмелья.

Какой позор! Нет, не то, что трахнул что-то неприемлемое — подумаешь. Стыдно, что имя ей назвал. У меня и так уже нет фамилии, еще не хватало именем с кем-то делиться.

Зато пришла в голову идея, как можно быстро зазнакомиться с этим бедным, скрытным и нелюдимым Витечкой! Нажрусь водки, и дело сделается — так всегда на Руси было!

И, найдя повод, я ушел в запой. Себе объяснял, что это у меня работа такая. Работа, долг, Служба — пью и страдаю за грехи ваши.

Пил теплую водочку из горла, периодически выходил в подъезд и колотил в дверь напротив, совершенно себя не контролируя. Кричал: «Витя, выходи! Витя, выходи, дружить будем! А то дверь вынесу и порежу к чертовой матери!». Наверняка, план изначально состоял не из этого.

А потом мне вызвали скорую. Халаты приехали вовремя и смогли меня откачать. Потом что-то прописали (я не читал) и уехали.

Как выяснилось, их вызвал «сосед напротив» — я мешал ему пройти в квартиру, дергаясь, словно в припадке эпилепсии у него под дверью в одних трусах.

Через несколько дней, окончательно придя в себя, я отправился к соседу благодарить за спасение. Открыл свою дверь, и увидел, что дверь напротив открыта. Один шаг, и я оказался там.

Встретились, поговорили. Через полчаса уже пили и братались. Я же говорю — против моих флюидов не попрешь.

Внешне Витя мне напомнил солиста Jane Air с прежним цветом волос, как если б тот жестко-жестко подсел на наркотики. Был Витя, как и ожидалось, не от мира сего. Перепады настроения, нервозность, мания преследования. Перепрыгивал с темы на тему, ни на чем не мог сосредоточиться, иногда подскакивал к окну, вглядывался. Я половину не понимал из того, что он несет. А он иногда забывал, что я сижу напротив, и начинал пялиться куда-то в стену.

В кино бывают такие всякие сумасшедшие профессоры, безумные ученые, например из «Назад в будущее». Вот он был как будто сбрендившим маразматиком в теле юнца.

Такому и пришлось стать лучшим другом, «любимым братом». Что ж, любовь — всегда работа, просто обычно за нее не платят.

Помню, я читал Гюго, «Собор Парижской Богоматери», читал и бесился — какая же ***** ^[дрянь] эта Эсмеральда! Феб ее использует, Квазимодо делает все ради нее, а эта шлюха даже взглянуть на горбатого не может без отвращения. Теперь я оказался на месте этой цыганки. У меня теперь есть мой ручной Квазимодо. И он мне противен. Цыганку сожгли на костре, и я уже чувствую, что горю.

Чего стоили только его руки — тощие костлявые руки, на которые он лезвием нанес вдоль и поперек какие-то иероглифы…

И каждый раз, когда я заходил к нему, он говорил:

— О, привет! Давай, да, конечно, посидим немного, пока родители не вернулись.

Родители, ***** ^[блин], не вернулись! Мертвые-премертвые родители. Каждый раз это говорил. Каждый, сука, раз!

— А где твои родители? — нагло спрашивал я в такие моменты.

— Щас придут, — отвечал он. — Они на службе.

«Знаем мы такие Службы» — думал я.

Как-то мы сидели на крыше, пили пиво и вдруг он открылся мне:

— На самом деле родители не придут…

— Да я знаю.

— Я всем все вру.

— Знаю-знаю.

— Мама мертва. Отец убил ее.

— Ага-ага, ****** ^{[ужасно]}, конечно, — сказал я и присосался к баллону.

— А теперь он хочет убить и меня с сестрой…

— У тебя есть сестра?! — аж пиво не туда пошло.

— Да, но она приходит по ночам. Я думаю, отец следит за нами. Ну… не глазами следит, ну ты понимаешь?..

— Неа.

— Ох… — Витя выкинул с крыши свой баллон и лег:

— Мой отец — гений. В свое время он высчитал кодировку пространства и взломал ее. Как хакер.

— Бред… — произнес вслух я то, что уже в голове не умещалось.

— Он что-то изменил в настройках бытия… время… пространство… что-то такое… — Витя улыбался.

Я посмотрел на него.

— Ты — псих.

— Но, видимо, все получилось не так, как он хотел, — продолжал Витя. — Его душу… можно сказать, поразил вирус…

— Чушь какая-то! — я встал и пошел оттуда. — Это уже ни в какие ворота!

— И чтобы все исправить, — кричал он мне в спину, — он должен был удалить свою лишнюю плоть из пространства — своих детей!..

Я спустился в подъезд и захлопнул люк, надеясь даже в душе, что этот безумец останется на крыше навсегда, со своей выдуманной сестрой и отцом-Морфеусом.

Хотелось все бросить и сбежать. С одной стороны — у меня есть куча денег. С другой — кто тот в грязном свитере, которому такие бабосы вообще карман не тянут?

Я даже захотел набрать Марику. Так и представился этот диалог:

— Марика, Марика! Алло… Это Костя!.. Прости… Прости меня… — я бы плакал. — Я не могу без тебя! Не смог. Прости, ты была права, ты всегда была права!.. Я вляпался в такое дерьмо! Марика, мне так страшно!.. Мне нужна помощь! Моя жизнь… моя душа… от меня самого остается все меньше и меньше… Я сам себя пожираю… Я пуст… и не вижу ничего в будущем… Марика! Мне нужна ты!

А она бы мне в ответ:

— Я занята. Не звони мне, если не по делу! — и гудки, гудки, гудки…

Мне хотелось кого-нибудь обнять, прижать, согреть, поцеловать, чтобы Марика заснула у меня на груди…

Нет! Неправда! Ложь! На самом деле я хотел, чтобы кто-нибудь обнял меня, прижался ко мне, согрел, чтобы Марика целовала бы мои обветренные губы, я сам готов был заснуть на ее теплой и мягкой груди… слушать стук чужого сердца, мерное дыхание…

Тут меня нагнал Витя.

— Не уходи! Прошу тебя! Ты мне нужен! — и вдруг он поцеловал меня.

К сожалению, в тот момент это оказалось именно тем, что мне было нужно больше всего. Я ответил ему.  Но я-то считал, что сейчас уйду, и все будет кончено, что это будет последняя точка… как вдруг:

— Я все докажу! Я все докажу тебе прямо сейчас! И если тебе будет мало моих доказательств… ты уйдешь.

— Да… — я содрогнулся. — Да, я уйду.

— Пойдем, — он повел меня в квартиру.

— Ты мне не веришь, — говорил он, — ты считаешь, что это бред сумасшедшего, так все думают… Но ты же не все! Сейчас, прошу, выслушай все, что я тебе скажу, потом мы сходим в одно место, я познакомлю тебя с сестрой… И когда я спрошу тебя: «Так что?» — ты мне ответишь, и все решится… Ты нужен мне.

Он переодевался, собирал какие-то вещи, искал мелочь на метро по квартире, а я сидел на пыльном диване и, едва не плача, думал, что уж лучше бы он оказался просто сумасшедшим гомиком, присевшим мне на уши, чтобы он споил меня и даже трахнул — что угодно, лишь бы поставить точку. Кажется, я достиг предела — я не мог больше всем этим заниматься. Это моя точка невозврата…

И вдруг я увидел на столе фотографию.

— Кто это? — спросил я Витю.

— Моя сестра.

Лицо казалось невероятно знакомым. Черт, какая красавица, думал я. Неужели у него действительно есть сестра? А что, если заказчик вообще рассказал мне все не так?

Надо сказать Вите про заказ, что это все ради денег, что я эгоист и что мне плевать на него. Было наплевать… Нет, нельзя, он — псих, он убьет меня. Хотя, нет. Он сам умрет.

— Ее теперь зовут Никита.

— Как у Люка Бессона?

— Нет, просто мы решили забыть наши имена, когда убежали от отца… Мы… нашли… два паспорта с похожими на нас лицами, я стал Витей, она… в шутку — Никитой…

— Ну да… понятно… — соврал я, возвращая фото на место.

— Пойдем, я тебе все покажу.

— Ага.

Витя сорвал со стены ковер, и я увидел под ним, от пола до потолка, те же иероглифы, что он вырезал на себе. Черт бы! Меня! Побрал!

— Это — Код, — он радостно указал на стену, при этом его знобило от волнения, он вызывал у меня жалость и страх. — Отец установил его в качестве пароля в консоли пространства, чтобы изменять мир под себя, в свою угоду! Код воспроизводится на всех уровнях: его надо написать, его надо произнести, о нем надо думать… Правда, я его не знаю, но только чувствую… Когда мы с сестрой родились, параметры бытия отца изменились, и поставленный им пароль перестал работать. Тогда он принял решение убить нас, чтобы снова получить свою силу, чтобы снова стать богом. Я думаю, ребенок в каком-то смысле — копия родителя, а следовательно, раз я сам придумал свой пароль, значит он наполовину является копией пароля, придуманного моим отцом… Если произнести их оба… во всех уровнях, в присутствии нас троих… то… я не знаю… Я вообще с трудом придумываю, как это все может работать… — я особенно зацепился ухом за слово «придумываю». — Но лично я хотел бы так изменить пространство и время, чтобы удалить из него отца… как будто он был, чтобы мы родились, а потом его не стало… И маму вернуть… И чтобы мы с сестрой тоже были в порядке… И чтобы ты был со мной, конечно.

Он поглядел на меня. А я плакал от страха и тоски. Не знаю, что он хотел, может, снова поцеловать меня, он подошел ко мне вплотную, и тогда я схватил его за горло.

— Чтооо?! — замычал он.

Мы повалились на пол. Я забрался на него и принялся душить. Витя покраснел, и, если б вдруг у него лопнула голова, я бы не удивился. Я сжимал руки все крепче, ему становилось все хуже, но вдруг я разжал хватку. Витя начал бешено глотать воздух. Я же слез с него, отвернулся и продолжил плакать. Я вдруг понял, что не могу убить человека. Хватит.

Я даже не заметил, что Витя обнял меня сзади, пока он не сказал:

— Нам пора. Встанем и пойдем.

Через пару часов мы были там. За гаражами, которые за супермаркетом, который у черта на куличиках.

— Мы здесь встречаемся обычно. Она скоро подойдет, — сказал Витя, глядя в небо — в небе царил закат, небо, как будто разряжаясь, гасло.

Я кивнул и отошел в сторону. Достал мобильник и набрал Марику. Она не брала трубку. Я позвонил несколько раз, пока Витя меня не окрикнул. Обернувшись, я увидел, что он идет ко мне с нею. С нею! Она! Та самая девушка из троллейбуса, с которой началось мое падение.

— Никита?.. — прошептал я.

— Да, так я решила себя называть.

Мы стояли втроем, я не знал, что дальше делать, что говорить. Вот нас трое. И мы, наверняка, сумасшедшие.

— Что дальше?! — крикнул вдруг я, сам себя напугав.

Витя протянул руки для объятия, но я его оттолкнул.

— Пошел ты на *** ^[фиг], гомосек ****** ^{[сраный]}! ******* ^[Идиот]! ******** ^{[Пустослов]}! Что за ***** ^{[ерунду]} ты мне ******** ^{[наплел]}?! Ты просто псих! Псих! Урод! ******** ^{[Ублюдок]}! Вот ты кто и ничего более! Вот и вся ваша история!.. — только сейчас я посмотрел на Никиту… и мне захотелось умереть.

И вдруг у меня зазвонил телефон.

Я показал этим двоим пальцем, чтобы подождали, отошел в сторону и ответил на звонок.

— Марика!?

— Алло…

— Алло-алло, Марика! Марика, прости, прости меня за все! Марика…

— Клиент… — сухо и как будто сквозь слезы ответила она мне, и в трубке раздался мужской голос:

— Пригласи, пожалуйста мальчика к телефону.

Я, конечно, удивился.

— Что ж, — подумал я вслух. — Что ж, так даже лучше. Покончим с этим.

Я вернулся к Вите с Никитой и протянул им мобильник.

— Вить, это тебя.

Тот поглядел на меня с ненавистью и усталой обреченностью. Наверное, он догадывался, кто это позвонил.

Витя немного прислушался к голосу из мобильника и вдруг заорал во всю глотку. Я отшатнулся. Никита вообще рухнула на колени. Из трубки раздавался мужской голос, несший какую-то абракадабру. Витя упал на колени перед телефоном и тоже орал какие-то заклинания в него. При этом весь покраснел и обезумел. Он принялся рвать на себе одежду, и я увидел, что иероглифы на его теле раскалились и светились красным.

Вдруг все вокруг начало рябить, как картинка в плохом телевизоре. На секунду мы оказались в кабинете Марики. Я успел увидеть ее, лежащую без сознания под столом. И еще кого-то, орущего в трубку, так же, как Витя, рвущего одежду на себе, тоже всего в иероглифах. На секунду мне показалось, что это я сам стою, но тут же узнал в нем заказчика. Он и есть отец Вити. Все понятно.

Пространство гаражей и пространство кабинета слились воедино: диван, гаражи, стол, Никита, Марика, Витя, его отец, я и закат — вот они, декорации последнего акта моей драмы.

Все семейство колотило. Я посмотрел на лежащую под столом Марику, поглядел на бьющегося в коматозе Витю и побежал к Никите. Она стояла на коленях и исступленно орала, из носа текла обильно кровь.

Мир вокруг менял свои очертания, это был кошмарный водоворот из всего на свете, и сквозь этот смерч я с трудом пробился к Никите.

— Нет! — крикнул я всему миру.

Я обнял ее и прижал к себе, пачкаясь кровью.

— Нет! Никита!

— Связь оборвалась… — шептала она.

— Никита!

— Повторный звонок через…

— Никита! — я тряс ее за плечи, целовал, размазывая кровь.

— Девять.

— Никита!

— Восемь.

— Нет!

— Семь.

— Умоляю!

— Шесть.

— Перестань!

— Пять.

— Хватит!

— Четыре.

— Я больше не буду!

— Три.

— Никита!

— Два.

— Никитаааааааааааааааа!!!

— Один.

Я очнулся в своей комнате. Оказывается, я заснул, ткнувшись мордой в ноутбук.

Был включен квип, там висел мой заданный всем вопрос: «А ты ощущаешь ЭПИЧНОСТЬ БЫТИЯ?!». Никто не ответил. Заснув, я ненароком задевал клавиши и набрал случайно какую-то бредовую абракадабру, в которой узнал тот самый Код. И мне все стало понятно.

Я и есть тот самый, взломавший систему, поимевший матрицу, открывший доступ к консоли пространства и времени. В будущем. У меня будет жена и двое детей — мальчик и девочка. Я убью жену, а затем буду пытаться стереть своих детей из пространства, чтобы снова получить доступ к сверхсилам. Но это все в будущем. И теперь у меня есть выбор. Впервые в жизни у меня есть выбор.

И я стер Пароль.

На самом деле, у меня всегда был выбор, но я отказывался в это верить.

Я взял телефон, набрал Марику. Нерабочее время, раннее утро.

— Алло, привет, это Костя. Передай Службе, что я увольняюсь. Проживу как-нибудь без них, устроюсь на нормальную работу. Я хороший программист, ты знала? Марика… ты прости меня. Прости, что был груб и отталкивал, прости, что не ценил себя. Прости, что, пытаясь выставлять свои худшие стороны, я перегибал палку и делал, и говорил то, чего не хотел и не думал на самом деле. Мне столько всего надо исправить, и я очень постараюсь это сделать! Ты свободна сегодня вечером?

 

Обложка: Арина Ерешко