Ксения Аленчик. Мальвина

Автор о себе: «Живу в Нидерландах (с недавнего времени). Пишу (дописываю) повесть. Рассказ о путешествии в Доминикану „Зачем ехать в Доминикану“ опубликован в журнале „Формаслов“. Книга о переживании горя утраты „День счастья — сегодня“ опубликована на Литрес. Писательскому мастерству обучалась на курсах CWS, Эксмо, в мастерской Ольги Брейнингер».

Сергей Лебеденко, Артём Роганов: Рассказ Ксении Аленчик — о «странных сближениях»: о том, как абсолютно чужих друг другу людей может соединить память о ком-то. В возлюбленной покойного отца героиня находит — нет, не «родственную душу», но человека, невероятно далекого по складу мышления, который при этом может лучше других понять и разделить боль. 
В этом тексте трагическое смешивается с комическим, а сложные запутанные ситуации получают неожиданную и быструю развязку — в общем, все как в жизни.

Мальвина

Я надеялась, что смерть наступила мгновенно. Сама мысль о том, что он мучился, впивалась стальным стержнем в живот. Как и то, что среди «личных вещей покойного» не оказалось созданного на заказ золотого нательного креста и швейцарских часов. Часы, конечно, жалко, но оставлять верующего человека без креста — это было кощунство. Папин нотариус, наш давний знакомый, обещал помочь найти виновных.

Мама предупредила, что объявилась Мальвина. Ее прозвали так за крупные кудри, густо подведенные синим глаза, крупное лицо и белые руки, больше напоминающие мои ноги. А. сказал бы, что на таких, как она, можно пахать. Я смотрела на Мальвину и гадала, что мой отец в ней нашел. Она не была похожей на женщин нашей породы — у нас тонкие запястья, высокие скулы и тихий голос. В голове юлой накручивалась мысль: как так вышло, что мой папа предпочел нам такую женщину.

Похороны напоминали чопорную английскую вечеринку. Строго одетые люди выпивают и закусывают, но никто не веселится. Я была гипсовой статуей, мумией, бескровной, бесчувственной: в ответ на соболезнования только кивала. Рядом со мной стояли А. и мама. Потом к нам подошла Мальвина со своим ребенком, и они зачем-то встали рядом. Девочка лет четырех-пяти, казалось, вообще не понимала, зачем она здесь. Это была дочь Мальвины от первого брака, если Мальвина вообще когда-то была замужем. Я посмотрела на девочку. Я была старше нее на тридцать лет, ее ровесницей. Интересно, она называла моего папу «папой»? Не хочу ни с кем делить своего папу, не хочу, чтобы эта девочка и ее Мальвина стояли тут, на наших местах самых близких родственников. Папины родители давно умерли, а сестра болела начальной стадией шизофрении, замаскированной под алкоголизм. Мама и я — вот и всё, осталось от нашей некогда большой семьи. Был еще А., но технически от относился к другой семье, где у него были оба родителя, бабушка, сестра, племянники. Другие семьи давали побеги, а наша была деревом с обрубленными ветками.

Утро я начинала с коктейля: левомепромазин и прозак по рецепту. Когда запивала целебный яд лимонной водой, позвонила мама, сообщила, что Мальвина хочет с нами о чем-то поговорить. «Наверное, думает вступить в наследство» — выдвинула гипотезу я. Мама и так слишком много пережила, поэтому я собралась и поехала к Мальвине одна. Подъезжая к серому девятиэтажному гетто, я гадала, безопасно ли здесь оставить машину во дворе, потом нашла место вдоль дороги и пошла пешком. В лифте воняло, как иногда шутит А., «золотым дождем», меня тошнило, пока я поднималась, и я думала, что это никакая не шутка. Мальвина встретила меня на пороге, босая в длинном халате с анималистичным, как выражаются стилисты, принтом, но этому халату больше подходило старое доброе «под леопёрда». Из-за спины Мальвины выглядывала ее дочь. Я улыбнулась девочке из вежливости, а она убежала в комнату. Я была в белых эйрмаксах, разуваться не стала, даже из вежливости. 

Мальвина пригласила меня в крохотную кухню, и я оказалась в девяностых. Я присела на дерматиновый уголок. Мальвина предложила кофе. Я увидела на столе пачку растворимого «Нескафе», но всё равно согласилась. Пока она заливала кипятком коричневый сублимат, я разглядывала на холодильнике магнитики из Турции, Туниса, Афин, и думала, путешествовала ли она с папой или, может, с подругами? А может, у нее были другие мужчины. Я никак не могла соотнести своего папу, красивого, делового интеллектуала с этой квартирой, обставленной по последнему слову убогости.
«Твой папа был золотой человек, — перешла Мальвина к делу, как только поставила чашки на клеенчатую скатерть, — Мы хотели пожениться и не успели», — ее голос дрожал, глаза часто заморгали.
 
«И зачем вы мне это говорите?» — спросила я, намеренно называя Мальвину на вы, одновременно подчеркивая свое превосходное воспитание и нашу разницу в возрасте. Я не знала, сколько ей лет, но выглядела она намного старше меня.

«Можно на ты, мы с тобой почти ровесницы и не чужие люди» — озадачила меня Мальвина. 

«Понимаешь, у нас с твоим папой общий ребенок» — добавила она с гордостью. 

Я посмотрела на Мальвину вопросительно и указала пальцем в стену, за которой играла ее дочь. 

«Нет, Злата — не от него. Я беременна», — пронзительно посмотрела на меня Мальвина взглядом-электрошокером. У меня забарабанило в ушах.

«Он так хотел сына, так радовался, когда у нас всё получилось» — она снова начала часто моргать. 

Я встала из-за стола и сказала:

«Мне пора».

Меня вывернуло в урну рядом с подъездом. Проходящая мимо шпана посоветовала мне меньше пить. Они же не знают, что тошнота — побочный эффект прозака и шока.

Маме я ничего не сказала, оставаться полной сиротой не хотелось. Как же это несправедливо, что таким, как Мальвина, так легко даются дети. Она же просто нагуляла, залетела, принесла в подоле. Внутри меня крутилась юла, монотонно жужжала, накручивала внутренние органы. И чем больше я думала о Мальвине, тем быстрее раскручивалась юла, меня укачало, и я упала. 

Мы с А. отнекивались, что еще рано, но последние пять лет таскаемся по врачам, пьем таблетки по часам, несколько раз в месяц А. делает мне гормональные уколы в живот, но у нас всё равно ничего не получается. У нас больше не осталось бездетных друзей, зато полно племянников и крестников, и только мы с А. как два переростка, говорим всем, что хотели бы пожить для себя, А. даже придумал получать второе высшее, а я стала писать книги, лишь бы никто не усомнился в полноценности нашей жизни. Мы мечтали о розовощеком малыше, лучше о двух, с голубыми, как у нас с А., глазами. Мы даже подготовили детскую комнату, которая пустовала вот уже пять лет, изредка принимая гостей. Я с завистью поглядывала на чужих детей, а новость об очередной беременности кого-то воспринимала как личное поражение, и каждый раз напивалась. Я составила список бездетных пар, всех, кого знаю, включая звезд кино, каждый раз через боль вычеркивая тех, у кого появлялся младенец. У всех наших знакомых уже начинался второй, а то и третий раунд детей, а мы так и оставались самой взрослой и бездетной парой. Я стала посещать психолога каждую неделю, чтобы вылечить «психологическое бесплодие», пока не поняла, что мне нужен психиатр. Последний год я пью «коктейль» по утрам и почти не выхожу из дома.

Я сидела на полу в ванной, смотрела в одну точку, когда с работы приехал А. и уложил меня в постель. Я рассказала ему всё про Мальвину и беременность. 
«Может, она установила отцовство по принципу “кто последний”?» — цинично предположил А.

На следующий день я позвонила Мальвине сама и предложила деньги на аборт. Она сказала, что ребенка оставит в память о папе. Я передала ей слова А. о том, что еще нужно доказать, чей это ребенок. Она повесила трубку. 

Всю ночь я не могла заснуть, снова крутилась юла. Зашла в пустую комнату, которую про себя звала «детской, и легла на кровать, смотря в потолок на разноцветные светильники. Мне стало жаль Мальвину. А вдруг она и правда любила папу? Все-таки она не хочет избавляться от ребенка, даже если понимает, что денег не получит.

Я позвонила ей на следующий день и предложила встретиться после работы на веранде ресторана рядом с моим домом. Она посетовала, что ей сейчас тяжело ездить в общественном транспорте по такой жаре, а машины у нее нет. Я вызвала ей такси. 

Она пришла в длинном платье, напоминающем балахон. Растрепанная, с испариной на лбу. У меня на столе стоял американо и нетронутый «нисуаз», заказанный скорее для виду, ибо прозак подавляет аппетит. Мальвина тоже заказала «нисуаз», семгу с картошкой и латте. В Италии считается плохим тоном пить латте не на завтрак, но Мальвина вряд ли когда-нибудь была в Италии, а я ничего не сказала. Я передала ей слова нотариуса, что на наследство она претендовать не сможет, потому что не была с папой в официальном браке. Но я могу помочь ей немного материально. Я спросила, работает ли она где-то. Она сказала, что в банке. 

Меняет валюту. Удобно, сидишь себе, считаешь чужие деньги. Наверное, там она и познакомилась с папой, догадалась я.

«Он мне контракт на роды обещал, уже платить надо, а денег нет» — произнесла Мальвина.

«Сколько?» — поинтересовалась я.

«Двести» — выдохнула она.

«Это очень дорого, а что за клиника?» — спросила я.

Мальвина объявила, что пока не выбрала, что сумма примерная. Сама я всегда планировала рожать в частной клинике и раз уж мне не суждено, то пусть там родит Мальвина. Все-таки у нее там, в животе, человек с похожим на мой ДНК, последнее, что осталось от папы.

Я согласилась дать деньги. Мальвина обрадовалась, что не пришлось долго меня уламывать: «Золотой ты человек!». Она спросила, когда я принесу ей деньги, но я сказала, что выберу клинику и оплачу контракт сама. Мальвина расстроилась. Я подвезла ее до подъезда, чтобы ей не пришлось долго идти. 

Я приехала в клинику, где всегда планировала рожать сама и сказала, что хочу оплатить Мальвине не только роды, но и ведение беременности. Сама бы я никогда не хотела шататься на бесплатным поликлиникам. В частной клинике насчитали полмиллиона рублей. Я подумала, что, наверное, папа бы сделал для Мальвины то же самое, поэтому легко рассталась с деньгами. Я позвонила обрадовать Мальвину, что теперь она будет наблюдаться у того же врача, который примет роды. Она тяжело засопела и сказала, что вообще-то наблюдается в женской консультации в соседнем доме, а в эту клинику ей нужно ехать на метро и маршрутке. Я сказала, что отвезу ее.

Так я стала возить Мальвину к врачу. Мы говорили всем, что мы сестры, хотя нас ничего не объединяло, кроме года рождения — это я узнала из ее карточки. Я попросила врача не говорить нам пол, а написать на бумажке и отправила в кондитерскую. Я всегда мечтала устроить праздник определения пола с гостями и шариками. 

На нашем празднике были только я, А., Мальвина и ее дочь. Я привезла их к нам домой, застелила стол белой скатертью и торжественно разрезала белый торт «Красный бархат», только он оказался не красным, а розовым. Мы были счастливы. Мальвина всё причитала, как Златочка будет рада сестричке. «Ты же хотела сестричку!» — приговаривала она.

Мы с А. всегда мечтали о девочке. Мы даже имя выбрали заранее. Вера. Из-за того, как долго мы верили, что у нас будет ребенок. Из-за того, что мы верующие и венчанные. Из-за того, что это лаконичное международное имя. Мальвина сказала, что назовет ее Есения. Я промолчала.

В то воскресенье я почувствовала надвигающийся на меня кошмар прямо с утра. Это всегда начиналось по расписанию, точно вовремя, как швейцарский экспресс, только не экспресс, а долгий и нудный поезд дальнего следования. Я выпила заранее кетанов и прозак. А. приготовил мне чай и грелку, включил двухчасовое интервью очередной звезды, а я тихо ныла от боли, лежа в кровати. Последние пять лет месячный цикл приносил мне не только физические, но и моральные страдания. Тогда и началась юла со стальным штырем. Очередной провал. Ж-ж-ж. Опять ты только зря выкинула деньги на все эти процедуры, врачей, лекарства и тесты. Ж-ж-ж. Может, зря ты в студенчестве ходила в короткой юбке в ночные клубы зимой? Ж-ж-ж. Может, зря ты тогда выпила постинор? Ж-ж-ж. Может, не стоило жить для себя целых пять лет?

Все эти «может» крутились, жужжали, впивались стальным штырем всё глубже в мышечные ткани, и было так больно, что и кетанов, и прозак не помогали. Потом я забывалась в полусне-агонии у А. на коленях, а когда просыпалась, юла успокаивалась.

Мы с А. пошли по магазинам выбирать детские вещи для ребенка. А. оставался безучастным, на всё отвечал: «Норм, бери». Только когда в «Виллерой и Бох» я взяла набор детской посуды, он сказал, что это уже слишком, и что это блажь. Я сказала, что очень важно приучать ребенка с детства к эстетике и красивым вещам, учить его есть вилкой и ножом из фарфора. А. возмутился, что это не наш ребенок, а Мальвины, а денег и времени мы тратим столько, как будто он наш. Я обиделась, и по дороге домой мы почти не разговаривали. Я отвезла А. домой и поехала к Мальвине. Когда я вошла в ее квартиру, в нос резко ударил запах жаренного лука. Я ненавидела запах еды в доме, поэтому у себя никогда не готовила. На кухне мама Мальвины, грузная тетка с бордовыми волосами, на два оттенка темнее Мальвининых, жарила картошку. Вся сцена сильно напоминала рекламу подсолнечного масла. Дочь Мальвины спросила, не принесла ли тетя конфеты, и я не сразу сообразила, что она имеет в виду меня. Тети — это ее мама и бабушка, и уж точно не я. Я прошла в ванну, помыть руки.

«Беременным нельзя плесень» — сказала я, выйдя из ванной.

Мальвина и ее мать посмотрели на меня вопросительно.

«У вас в ванной плесень, а беременным вредно» — повторила я.

«А хто же ж нам на ремонт денег даст, шоб той плесени не было! — посетовала мать Мальвины, — Ты знаешь, какие на ребенка траты?». Мальвина стала говорить что-то про наследство.

Папин ребенок не может воспитываться там, где жарят лук, где говорят «хто» и не учат детей, что некрасиво клянчить гостинцы у гостей, думала я, пока ехала домой. Мальвина и ее мать приглашали остаться на ужин, но я забрала свои пакеты с детской одеждой и уехала, волосы и так провонялись. Я предложила Мальвине, что сама соберу ей сумку в роддом, и она обрадовалась. Еще я дала ей деньги, чтобы ездить в женскую консультацию на такси. Она обрадовалась еще больше. 

Я пришла домой, поставила пакеты с вещами в детской комнате и подумала, не перекрасить ли стены в розовый. Потом я пришла в гостиную, легла на диван рядом с А., он обнял меня в знак примирения. Я спросила, может, нам забрать Мальвину к себе, пока не родит, ведь у них в ванной плесень, а ребенку вредно. Он сказал, что я веду себя, как Пьеро. «Постоянно грустная?» — спросила я. «Муж Мальвины», — пояснил А. Я ушла. Я не могла сказать ему. Я боялась спугнуть, как о беременности не говорят сразу, пока не убедятся, что плод прикрепился и развивается нормально.

С утра я поехала к Мальвине. У нас обеих было то, что нам было не нужно, и мы обе хотели то, что было у другого. Она хотела денег, я хотела ребенка, нотариус хотел забыть историю с крестом. Мы все могли друг другу помочь. Это оказалось так просто.

Я ехала обратно, репетируя фразу, которую так мечтала сказать А. пять долгих лет:

«У нас будет ребенок».