Полина Апрелева. Погребенный таракан, раздавленный человек

Полине Апрелевой 25 лет, родилась в Удмуртии, в городе Сарапуле, сейчас живет в Москве. Публиковала сборник рассказов «Скошенная трава», где Полина переработала истории своей семьи и удмуртские мифы. Сейчас пишет книгу — исследование семейных связей, а еще отношений между автором и героем, между искусством и реальностью.

Сергей Лебеденко и Артем Роганов: Если бы рубрика «Опыты» была сборником, который можно подержать в руках, критики мгновенно окрестили бы его «хтоническим реализмом». Не то чтобы мы делали это специально, но так уж получается, что самые новаторские рассказы одновременно критически препарируют реальность или, не побоимся пафоса, тело жизни. В рассказе Полины Апрелевой человек смотрит на таракана, таракан — на человека, и происходит взрыв, буря, безумие, распад строки, который удерживается только остатками рефлексии. Герой рассказа Евгений не знает, зачем жил и к чему ему уготована была участь быть рожденным, но по крайней мере зла он не соделал: в конце Евгения взвешивают и находят легким, а значит, хотя бы одну добрую душу сегодня отыскать можно. Но таракан все равно оказывается легче.

 

ПОГРЕБЕННЫЙ ТАРАКАН, РАЗДАВЛЕННЫЙ ЧЕЛОВЕК

 

1

 

Сыворотка  в заквашенном стакане дня убийственно

                                                                                                      теряла

                                                                                                                     смысл.

Абсурд крепчал, как настоявшаяся в стакане заварка, вонзая свои беспощадные когти в голову людям. Вода в кране не хотела сдерживаться, слушая приказы рук человеческих, и текла, как бесконечный поток времени.

Куда бы ни смотрел Евгений, пустота съедала его голову, он исчезал, превращаясь в насекомое, маленькое, бурое. Ему казалось, что потрескавшаяся штукатурка в ванной —

                                                                                                         лоскуты его слезающей жизни.

И он, не жалея, сдирал их, потому что он, как и все вокруг, был пуст.

Его погребение было предопределено, но только его формой, —

                                                                                     потому что он человек, и должен влезть в 

                                                                                     гроб или в печь и исчезнуть.

Евгений не пугался этого, его только тянуло  чувство, будто он этого не заслужил. Будто вся его наивная жизнь была, пожалуй, не лучше жизни насекомого, бесконечно ползущего по грядкам плиточной стены.

Он будто вечно полз, бежал куда-то, подгоняемый чужим тапком грубо, не услышанный. А может, ему просто нечего было говорить?

Но гроб уже был заказан, заботливо сколочен и обит чьими-то горькими солеными руками, и Евгений, как всегда, подчинился.

Утро по-издевательски зрело за окном, как будто напоминая о том, что помнить не хотелось. Евгений сидел, опустив голову на колени, глядя на кафельный пол ванной в мелкую клетку. Чего там? Таракан торопливо полз, не боясь Евгеневой ноги и наглея.

Евгений выключил свет в ванной, захлопнул дверь, будто так насекомое не найдет выхода. И пошел по коридору на кухню.

Кухня горела мелкой лампочкой Ильича, памятники которому сейчас жестоко сносили по всей стране, и Евгений уселся за стол, поставив последний в его жизни чайник, который свистулькой не вышел и просто дико пыхтел.

Теперь, когда все люди знали точную дату своей смерти, они не боялись ее, было не принято бояться. Но что-то мучило Евгения и не давало ему покоя. Был ли это страх, он не знал — никто уже давно не знает, что такое страх. Страх лишь выдуманный термин, которым полоумные чудики пугают здравомыслящих людей. Нет его. Мы все знаем, мы люди — мы знаем, к чему идем, когда умрем, мы уверены в завтра и для нас нет страха — звучало в голове Евгения, заученная с юности фраза. Кто и где ее говорил, он уже не помнил, но теперь в жизни каждого она была чуть ли не лозунгом светлого будущего.

Хотя какое тут будущее, — усмехнулся Евгений и выключил надрывающийся чайник.

Никто ведь так и не объяснил, чего там дальше то.

                                                                                              Есть только дата.

                                                                                               Есть уверенность и граница.

                                                                                                 В этой границе мы должны

                                                                                                                                      все успеть.

Руки у него тяжелели, как и веки — медленно опускались глаза, пряча все его терзания.

А были ли они, Евгений уже не знал. Казалось, были, а теперь уже, перед тяжестью век исчезли –так и что? Считать их

                                                         су ще ство вав ши ми?

Евгений не знал.

Теперь, когда через считанные часы должны были за ним прийти, его тело будто погружалось в сон; и он рад бы что-то вспомнить, но ничего не приходило в голову, не вспоминалось, а может и не было ничего вовсе. Теперь Евгений вдруг засомневался, что он действительно прожил жизнь.

                                                                                                  Жизнь ли это была?

Веки предательски опускались. Полчаса до смерти — он знал. Полчаса;

                                                                                                  все теперь знали, и не боялись.

А Евгению вдруг стало страшно. Каким таким быстрым кувырком он прошел ее — жизнь. Чьим-то чужим указом, но вопрос его не отпускал — жизнь ли это была?

                                                                                                                                     Его ли?

Из ванной выполз таракан, назойливо подползая к Евгеневому тапочку. Таракан будто хотел что-то сказать Евгению — или предъявить? Евгению вдруг показалось, что его в детстве перепутали — и что он и есть таракан. Тогда хоть как-то можно объяснить, почему он так жил.

А таракан будто специально подползал все ближе —

                                                                                                    будто тоже знал эту тайну,

                                                                                                     и говорил — уходи,

                                                                                                                  это мой гроб.

Евгений представлял, как кто-нибудь однажды наступит на таракана — случайно или специально — и сметет его метлой в мусорный бак или смоют в унитаз. А его, Евгения, похоронят со всей просточеловеческой почестью. А по чем? Жил-то он не лучше этого таракана. Одно слово —

                                               человечья

                                                                           жизнь.

И он стал вдруг вспоминать. Через силу. Чего бы такое вспомнить, чтобы доказать, что он человечью жизнь прожил и не зря, не по наитию. Он не помнил своего рождения, но мать рассказывала, что ей казалось, будто она рожает провидца, человека, который изменит этот мир — так тяжело он вылазил из утробы, разрывая ее изнутри, царапаясь, что ей казалось, что он уже знает все об этом мире — потому и сопротивляется, а раз знает, значит провидец.

Но из Евгения провидца не вышло. Все детство мать пытала его фокусами — мол что в банке, где кошка, будет ли ядерная война, кто следующий президент Австралии, где мои очки, подорожает ли картошка. Но Евгений не знал — и мать корчилась в крике, а он —

               плакал.

Слезы провидца.

Может это она вбила ему в голову, что его жизнь пуста? Раз не провидец. Может она просто ждала слишком много? Но дело было не только в матери; ему самому вдруг эта жизнь показалась никакущей. Хотя была такой суетной,

                                                                                                           казалось, полной.

Евгений вспомнил сад, детские обиды и манипуляции, школу, институт, первый секс, работу...

Но чего-то не хватало.

Какой-то живости, чтобы можно было это все назвать жизнью.

Таракан залез на Евгеньеву ногу и медленно полз вверх — преодолевая свой Эверест человеческого камня, но Евгений его не почувствовал. Он тонул. Медленно тонул в пустоте,

не оставляя после себя

                                          ничего.

Ничего вечного, ничего человеческого, только животное, только свет на кухне и неоплаченные счета. (хотя должен был оплатить, ведь знал, когда умрет, все знают, все должны).

Таракан остановился возле глаз Евгения, вздрогнул — и упал замертво.

А глаза Евгения закрылись, будто совершив свою неподъемную работу, и он обмякло повалился головой на стол, так и не

                                                                     успев

                                                                       залезть

                                                                          в гроб.

 

2

Дверь открылась. Вошли двое в черно-голубых спецовках. На лицах их не было глаз — только специальные очки, чтобы непредвзято определять людей, как говорила компания, холдинг, корпорация погребений.

— Черт бы драл этих жмуриков, и этот не залез!

— А кто из них то? — удивленно посмотрел второй на Евгения и таракана.

— Ох уж мне эти покойники, давай весы сюда.

Второй принес весы. Они вместе уложили Евгения на замысловатую штуковину, которая пропищала — один грамм. Потом, обливаясь потом, уложили на весы таракана — двадцать грамм.

— Ну точно этот. Сказано же в уставе не менее двадцати граммов. Давай, клади. А это насекомое какое-то, пристукни тапком, чтоб наверняка.

Двое уложили таракана в гроб и, недолго думая, захлопнули крышку, сложили свои весы, погрузили гроб на колеса и покатили к выходу, топнув Евгения ботинком, перед тем, как захлопнулась дверь.

 

Обложка: Арина Ерешко