Татьяна Кочеткова. Катоптрофобия

Татьяна Кочеткова изучала лингвистику в НИУ МИЭТ и литературное мастерство в Creative Writing School. Жила и работала в Индонезии, Непале, Малайзии и Вьетнаме. Рассказы публиковались в сборниках «Пашня», «ЛитФак», на портале о современном искусстве «гУрУ» под псевдонимом Морра М.

Сергей Лебеденко и Артем Роганов: Зеркальность – один из старейших приемов в литературе, он появился еще в античности. Человек, смотрящийся в свое отражение, переживает раскол собственного «Я», он как бы вступает в «зловещую долину» восприятия: изображение в зеркале тождественно оригиналу и одновременно отличается от него. Неудивительно поэтому, что зеркала до сих пор любят писатели: у Дениса Осокина туда уползают дети, а назад вылетают птицы.

В небольшом рассказе Татьяны Кочетковой зеркало – не зловещий портал, но скорее напоминания о том, что в жизни героя важнее всего. «Я» здесь не раскалывается, а собирается воедино, а собственное отражение можно пригласить на чай. Фрейдовское «жуткое» оборачивается своей полной противоположностью, а столкновение с неизвестным – психотерапией.

Теперь нам тоже захотелось домой такое зеркало.

Катоптрофобия

В детстве меня всегда пугали зеркала.

Мне казалось, что в глубине зеркала что-то живет. Шевелится, подсматривает исподтишка, но стоит лишь заметить эту тень движения — сразу ныкается. А если чересчур пристально вглядываться в отражение, то есть риск заметить нечто, чего нет в реальности. Знаете, как на картинках, где надо найти десять отличий? Вдруг, если обнаглеть и слишком долго присматриваться, то отличие найдется? Поэтому я старался смотреться в зеркало как можно реже и желательно мельком. А уж по ночам, если случалось пробираться с фонариком в туалет или на кухню, я и вовсе отворачивался от тревожно серебрящихся зеркальных поверхностей. Я был твердо уверен, что увижу там кого угодно, но точно не себя.

Родителям не было дела до моих детских выдумок, к которым по умолчанию относились все мои вопросы и переживания. Мне было лет пять, когда родители раз и навсегда объяснили, что взрослым с их серьезными взрослыми проблемами некогда тратить время на всякие пустяки.

Когда я вырос, применил тот же рациональный подход: списал все свои страхи на раннюю близорукость и неуемную фантазию.

А когда, собственно, я вырос?

Люди до сих пор не сошлись во мнениях, когда на самом деле заканчивается детство. Когда получаешь паспорт? Когда исполняется восемнадцать? Или двадцать один год? Когда вляпываешься в свой первый сексуальный опыт? Или когда зарабатываешь первые деньги? Все это — чушь. Детство заканчивается в тот момент, когда хоронишь близких. Это как изгнание из Рая.

Жизнь в опустевшей квартире странно замерла, как если бы ее поставили на паузу. Больше не трындели вечерами напролет ведущие новостей, по сто раз обсасывая всякую жуткую дичь, никто не хлопал дверьми и не гремел посудой с утра пораньше, а вещи перестали хаотично мигрировать. Все кругом покрыл толстенный слой пыли. Я утопал в ней по колено, с трудом переставляя ноги. Она приглушала все цвета и оттенки, припорошив их серостью, скрадывала звуки из внешнего мира, поглощала дневной свет. Все действия стали невыносимо сложными и тягостными — даже банально встать с кровати или помыть тарелку было сравнимо с покорением Эвереста. В те дни я почти не выбирался на улицу, разве что за едой. Бросил курить, потому что сигареты слишком быстро кончались, а выгнать себя в магазин было той еще задачей. С работы уволился по собственному. Жил на деньги, которые копил на машину. Любовно скопленный запас неумолимо таял, но мне было плевать. Вообще на все. Так что большую часть времени я тупо спал или бесцельно шатался по дому.

И вот однажды, бродя как зомби, неловко зацепил темное покрывало на зеркале в ванной. С похорон прошло уже три месяца, но я все не решался снять эти тряпки. Моя неуклюжесть сделала свое дело, и я оказался один на один с обнаженным зеркалом. Знакомый с детства щекотный холодок пополз с затылка за шиворот, следом накатил привычный удушливый страх, но я упрямо стиснул зубы и уставился в зеркальный омут, в самую глубину. Вот он я. Делайте, что хотите.

Отражение улыбнулось мне неестественно широкой улыбкой и прошелестело:

«Привет».

Я застыл, боясь вздохнуть или шевельнуться. Существо из зеркала внимательно разглядывало меня. У него было три глаза. Два — как у человека, а третий, сонно поморгав, раскрылся на лбу и тоже вперился в меня. Ноги онемели — так бывает в страшном сне, когда силишься убежать, а не получается. Быть может, это и есть сон?

— Ты кто? — еле выдавил я, испугавшись звука собственного голоса.

«Что за экзистенциальный допрос? Я — это я. Хотя люди, когда нас видят, зовут потусторонними силами. Потусторонними! По-моему, очень меткое наблюдение, как считаешь?»

Его речь была беззвучной. Она раздавалась прямо внутри головы, будто чьи-то чужие мысли самовольно ворвались в сознание. Ну, приехали!.. Вижу глюки и слышу голоса. Я поднял дрожащую руку и коснулся лба, опасаясь нащупать там огромный круглый влажно блестевший глаз. Лоб оказался, к искреннему облегчению, гладким. Мое-не-мое отражение тем временем скрестило руки на груди и ухмыльнулось. Тогда я открыл холодную воду и остервенело умылся. Не помогло. Побрызгал водой на зеркало и до скрипа протер полотенцем. Трехглазый никуда не делся — только облокотился о край зеркала, точно о дверной косяк, и зевнул полной пастью острых зубов.

— Чего ты хочешь? — обреченно спросил я, готовясь услышать любую жуть вроде «твою ду-ушу», «твои глаза-а» (вдруг он их коллекционирует?) или подобную дьявольщину.

Вопреки моим мрачным ожиданиям, зазеркальное чудище лишь пожало плечами:

«Да ничего, в принципе. Просто мимо проходил, а тут ты стоишь, пялишься. Да еще так настойчиво, словно ждешь кого-то. Может, помочь чем-то могу?»

Такой ответ поставил меня в тупик.

— Эээ… да нет, я так просто...

«Люди всегда «просто» смотрят, — насмешливо хмыкнул собеседник. — Раньше хотя бы только через воду да лед к нам заглядывали. А сейчас столько окон в наш мир понаделали, невыносимо!»

— В ваш мир?..

«Ну да! Знаешь, как неуютно? Постоянное чувство, что за тобой следят!»

— Поверь, могу представить...

Тут я увидел, как на стиральную машинку за моей спиной запрыгнула кошка. Я резко обернулся, но ванная комната была пуста. Снова посмотрел в зеркало — моя трехцветная Плюша сидела на машинке и умывалась. Плюшу я похоронил на даче три года назад в ее любимой коробке из-под обуви.

— Откуда у тебя моя кошка? — выдохнул я.

«Это не кошка, а всего лишь ее отражение. Кошачьи отражения почему-то надолго у нас задерживаются... Сам не знаю, почему».

Я вспомнил родные лица, вспомнил голоса, и взволнованно придвинулся к зеркалу:

— А могу я увидеть…

«Нет, — покачал головой трехглазый. — Их отражения уже ушли».

Я подавленно замолчал.

«Может, хочешь просто так заглянуть в гости?»

— Спасибо за предложение, но нет, — я помолчал, прикидывая, насколько бестактно такое спрашивать, — а ты тоже всего лишь отражение?

«Нет, я такой же как ты. Просто живу по эту сторону. А ты — по другую».

— И… — я снова в нерешительности замялся, — ты можешь пройти ко мне?

«Могу. Если пригласишь».

Я пригласил. Он открыл зеркало — распахнул, будто это и впрямь было окно — и шагнул в ванную. Из прохода на ту сторону дохнуло прохладой, а еще я успел разглядеть зеркальный коридор, убегавший в бесконечность. Потом мы мирно сидели на кухне и пили кофе, который я сварил в старинной медной джезве. Он аккуратно держал миниатюрную кофейную чашечку в когтистых руках (или лапах?) и, прихлебывая, довольно щурил все три глаза и расплывался в широченной острозубой улыбке. Солнце, нашедшее лазейку в пыльных шторах, золотило стеклянную миску и пестрые фантики старых карамелек, превращая их в груду причудливых самоцветов.

Уютный кофейный аромат перебивал затхлость и отвлекал от духоты. Сто лет уже не варил кофе. Почему-то я никогда не делал его для себя, только если приходили гости. А там уж кто во что горазд: одним покрепче, другим побольше, третьим с молоком, кому-то непременно вон в той синей кружке, а некоторые вообще терпеть его не могли. Я невольно перебрал в памяти своих друзей, которым сам же запретил меня трогать, однокурсников, с которыми давно не общался, коллег с прошлой работы… Мне снова захотелось слышать голоса и смех на этой кухне, заваривать чай в огромном фарфоровом чайнике на большую компанию, пересматривать выученные наизусть фильмы и затевать бурные баталии в настольных играх.

Я оглядел кухню. Для начала стоило убраться.

Обложка: Арина Ерешко