Марианна Гейде — автор книг стихов «Время опыления вещей» (2005) и «Слизни Гарроты» (2006). Лауреат премии «Дебют» в номинации «Поэзия» (2003), лауреат Премии Андрея Белого за книгу прозы «Бальзамины выжидают» (2012).

Тексты публикуются в авторской редакции.
 

Артем Новиченков:

Короткие тексты Марианны Гейде выглядят как осколки большого эпоса, давно забытого и утерянного. Однако звучат они живо, потому что отражают «здесь» и «сейчас». Ее герои — заложники большого мифа, без которого они не могут жить, потому что он дает им представление об истине. Этот миф не только поддерживает, но и сводит с ума, обманывает, убивает. Поэтому для меня тексты Марианны Гейде — о внутренней несвободе.

И все же героям хочется верить в сказку, они цепляются за нее, даже когда ничего не остается. Правда, сказочность эта вывернута темной стороной, на нее давит холодный реализм. Возможно, это потому, что у сказок Гейде есть автор, который не прячется за текстом, а рассудительно и спокойно рассуждает об ужасах и жестокости.

Оборотень

 

Отвлеклась как-то молодая мать, глядь — вместо ее ребенка принесли домовые оборотня. Что делать? Оборотень собой страшен, прожорлив, криком заливается. Пошла к бабке-знахарке. Та ей насоветовала: раздеться донага и в полночь отнести оборотня в баню, затопить ее жарко, так, что оборотень задыхаться начнет, тогда домовые услышат, принесут назад ее человеческого ребенка и заберут свое отродье. Пошла женщина, сделала все, как бабка велела. Отродье криком заходится, а женщина терпит, ждет, вроде и жалко ей отродье, и ребенка, однако же, хочется вернуть. Оставила его там на ночь, как бабка велела. Всю ночь заходился оборотень, к утру только затих. Собрались люди, смотрят — издохло отродье. Даже покрестить не успели. Да и кто станет оборотня крестить. А ребенка домовые так и не вернули. Ничего не сделаешь, так похоронили. Злые языки потом говорили, что и не оборотень это был никакой, что это просто у молодой матери ум помешался, а обычный ребенок, только больной. Но теперь как узнать? Надо бы у той бабки спросить, что ж она, видела оборотня, или нет? Но бабка той зимой померла, ничего не докажешь. Да и как отличить-то человеческого ребенка от оборотня? Может, они все оборотни и есть. Может, и мы все оборотни. Словом, назначили этой матери церковное покаяние и отпустили с богом, все равно ведь в его божьих замыслах ничего не понимаем, ума, видать, не хватает. Мать эта снова с брюхом ходит, поглядим, кого на этот раз принесет.

 

Солнце в ущербе

 

Они сказали: надо обождать, сейчас солнце в ущербе, в такие дни ничего не стоит начинать.
Он удивился и сказал, что они, должно быть, что-то путают, солнце не может быть в ущербе, оно же не луна.
Они засмеялись и сказали: ты сам посмотри.
Он посмотрел и увидел: солнце и вправду было в ущербе.
В такой день точно не стоило ничего начинать. Он спросил: а когда оно вырастет?
Они отвечали: кто знает, вырастет ли оно вообще. Мы каждый раз на всякий случай поим его человеческой кровью. Мы не знаем точно, любит ли оно человеческую кровь, но надеемся, что любит. Во всяком случае, до сих пор это срабатывало.
Он спросил: и где вы берете человеческую кровь.
Они как-то нехорошо переглянулись и ответили: жребий кидаем.
Он спросил: и на кого в этот раз пал жребий?
Они совсем уж откровенно ухмыльнулись и отвечали: да на тебя, идиот!
Тут, кстати, отпал и сам вопрос о том, стоит ли начинать такое дело, когда солнце в ущербе.

 

Три сестры

 

— Три сестры нас было: Одноглазка, Двуглазка и Трехглазка. Трехглазку по ее уродству недолюбливали, но дразнить боялись: всем было известно поверье, что люди с тремя глазами особенные, видят то, чего другим не дано, и могут при случае этим своим третьим глазом сглазить так, что человек начнет сохнуть-сохнуть, да и засохнет совсем. Одноглазке же за кривость ее доставалось: и дразнили ее, и даже бить пытались, но тут Трехглазка вступилась, стянула платок, которым третий глаз прикрывала, чтобы лишний раз не пялились, и обидчиков как ветром снесло. Одноглазка же ее с тех пор еще сильней невзлюбила, потому что от трехглазкиного уродства ее трепетали, а ей самой от ее кривости были одни насмешки, и замуж никто не возьмет. А Трехглазка от своей трехглазости втайне задавалась, хоть и скрывала днем лишний глаз под косынкой, а как стемнеет, она косынку долой и давай нас стращать, глазами вращать, так что и вправду жуть берет, только, по-моему, все это была одна игра природы и никакого колдовства. Раз Одноглазка надумала: выну-ка я у сестры третий глаз да вставлю себе, тогда и будет все поровну, как у людей. Через злость и зависть свою совсем рехнулась девка. Нарвала в саду маков, сварила зелье и тайно опоила сестрицу. Сестрицу сон сморил, одноглазка взяла тогда спицу вязальную и выковыряла сестрице глаз. Пытается запихнуть себе в пустую глазницу — да куда там. Не лезет проклятый глаз и ничего им увидеть невозможно. Извелась вся Одноглазка, сама уже видит, что дура-дурой, стала сестру трясти — куда там, не проснулась сестра. И назавтра тоже не проснулась, видно, спица слишком глубоко зашла. Знала бы своим третьим глазом, что так будет — небось, не попустила бы. Так и похоронили Трехглазку, а Одноглазку за ее злодейство в специальный дом отправили, где за такими как она приглядывают, чтобы еще чего не учудили. А я, что обо мне говорить, у меня как у всех людей, два глаза, я обычная. Живу теперь, к старшей хожу на могилку, а к младшей — в желтый дом. Меня к ней пускают от силы на пять минут, но и этого много — сидит Одноглазка, раскачивается из стороны в сторону, как болванчик и все одно и то же бормочет: «я ж ничего не хотела плохого, только чтобы все поровну было». И на меня своим единственным глазом даже и не взглянет. Я ей гостинец оставлю, она и не притронется. Гостинцы эти потом сестры милосердия забирают, я на них за это не в обиде. Тоже ведь справедливость.

 

Две истории о духах

 

1.

Когда все уже давно перешли на цифру, А. продолжал пользоваться пленочным аппаратом. В ответ на сдержанное удивление спрашивающих, он всегда отговаривался тем, что, дескать, пленка лучше сохраняет дух. Поскольку фотографии, которые он делал, были умеренно хороши, спрашивающие обычно на этом успокаивались и иногда вешали фотографии А. у себя в домах. Но как-то В., который по молодости лет и общей восторженности во всем стремился дойти до самой сути, пристал к А. — что, дескать, значит «сохраняет дух»? Какой такой дух? А., которому, видимо, польстило такое внимание к его деятельности, для порядку поломался, а потом, как бы сдаваясь под напором неумеренного любопытства, достал альбом — довольно увесистый — и показал В. ряд занятных снимков. «Видите?» — сказал он с торжеством, — «цифра такое не фиксирует. Цифра бессильна запечатлеть дух». В., несколько обескураженный, пробормотал: «Это, наверное, помехи. Дефект при печати». «Сам ты дефект», — разозлился А. и захлопнул альбом с порядочным стуком.

 

2.

«Этот лес священный, лучше не ходите туда», — предупредили В. Заинтригованный, В. все ходил вокруг да около леса, пока, в конце концов, не решился нарушить запрет и не вступил на загадочную территорию. Лес был как лес, смешанный, достаточно разнородный и как будто росший не сам по себе, а согласно какому-то не вполне ясному, но явно присутствовавшему плану. Многие деревья были украшены истрепанными ленточками, какими-нибудь вещичками, гирляндами. «Похоже на какое-то языческое святилище» — подумалось В. Редко-редко встречались в лесу люди, они стояли рядом с деревьями, что-то бормотали, или просто молчали. Некоторые сидели в корнях, предаваясь размышлениям. Внезапно кто-то тронул В. за рукав. В. вздрогнул. «Пришли все-таки», — сказал N. с легким укором, — «ну тогда ведите себя осторожно, не курите, не ешьте и не пытайтесь здесь ничего сорвать». «Это святилище?» — поинтересовался В. шепотом, почувствовав важность места и момента. «Ну, в общем, можно и так сказать» — ответил N. — «функционально это кладбище».

 

Погребальные обряды

 

Примечательны их погребальные обряды. Когда кто-то умирает, то его тело обмывают, и несут к термитнику. Грандиозное сооружение, похожее на курган, построенное насекомыми вроде наших муравьев. Кладут тело возле кургана и почтительно оставляют. Это первая часть обряда. Через неделю или чуть позже возвращаются. Возле кургана к тому времени остаются лишь гладкие, очищенные от плоти кости. Нет нужды опасаться, что звери растащат их — звери предпочитают обходить курганы стороной, потому что насекомые тут же налетят, облепят, изжалят. И вот они берут очищенные кости и укладывают их в специальный короб, и отдают родственникам умершего, и те уже вольны держать их дома или захоронить в том месте, которое сами выберут. Это вторая часть. А третья часть — самая, на наш взгляд, отталкивающая: родственники подходят к термитнику, запускают в него руки, насекомые облепляют их, и тогда они, не обращая внимания на боль от укусов, поедают насекомых. В обычное время есть их запрещено, и даже нечаянно раздавить такое насекомое — не тяжкий грех, но неприятная оплошность, которой стремятся избежать. У насекомых свои тропы, у людей свои. Лишь во время похоронного обряда этот запрет отменяется: родственники усопшего жадно поедают насекомых, насытившихся плотью мертвеца. После этого расходятся по домам, сытые и изжаленные. С этого дня по усопшему больше не скорбят — он теперь вернулся домой. А вот если некто пропал без вести и тело его не найдено — плохо: насекомые все равно его съедят, но не будет рядом тех, кто съест насекомых. Как ему вернуться домой? Никак.

Иллюстрация на обложке: Juliette Brocal