Илья Нагорнов. Рассказы о баронах

Илья Нагорнов — дизайнер интерфейсов из Нижнего Новгорода. Пишет на работе, пока не видит начальник. Воспитывает сына, носит некрасивую бороду.

Рассказы публикуются в авторской редакции.
 

Барон Ромини
 

Бригадный генерал барон Ромини выстроил усадьбу на Ветлуге. Для того выписал с родины arhitecte, насорил ассигнациями. Каменные здания дворовых служб, объединенные сенями, образуют белую «подкову», в вершине которой — главный дом. Три этажа, парадный фасад с колоннами, парковый — с колоссальной верандой. По веранде хоть на велосипеде.

Напротив колоннады по воскресеньям бил фонтан когда-то. По будним утрам в центре «подковы» суетились в тишине дворовые: шикали друг другу, раздавали незвучные лещи, затыкали глотки петухам — хранили барский сон до обеда.

Белоснежный бельведер, купол на восьми стройных ногах, ждал хозяев на холмике у реки. Он сиял, как маяк, манил к себе праздных. Вечерами вокруг тлели костры, не молчали лягушки, в чьих-то белых руках грустила гитара. Воздух густ от комаров — вдыхая, глотаешь стаю. Река, между тем, катала лодочки, а ветер приносил из ближнего села песню. Тоскливую, что только застрелиться из «лепажа».

Стареющий генерал, вспоминая Аустерлиц, любил пустить рысака иноходью в здешних полях. После этаких прогулок лакеи трудились, стаскивая барина с седла. Он кряхтел, держась за поясницу, сипло вскрикивал: «allez loin!»*.

Хозяин обожал «la chasse»** по субботам. В кольце слуг и псов, в высоких ботфортах, генерал бродил по зыбким берегам болотистых озер, метился в уток из ружья-воронки. Попадал разве что случайно. Поместьем барон не занимался совсем. Когда на званых ужинах его спрашивали про урожай, он трогал пушистые усы и ворчал: «солдат — не пахАрь». Антуан-Анри Ромини старел очень красиво.

Двадцать лет назад, присягая русскому царю, барон решил: Господь не без юмора. Во взятом Париже, в офицерском клубе, Ромини рассказали историю. Как Наполеон просился в русскую армию. Точнее, как передумал, узнав о понижении звания. Согнутый хохотом Антуан-Анри долго сотрясался, вытирая платочком слезы.

Дети генерала не познали Прованса, не вкусили Нормандии — Ветлуга потекла по их венам. Белоснежная отцовская усадьба посреди бело-зеленой России снилась русским офицерам Жомини на Кавказе, в Крыму, в Манчжурии, и многих дальних гарнизонах. Снились картофельные пятки крестьянских девок. 

Ромини слыли богатым родом. Они владели тремя особняками в Петербурге и, кроме Нижегородского, поместьями в Тверской и Оренбургской губерниях. В семье баловались социализмом, ратовали за отмену рабства, слуг пороли лишь по субботам. В двадцатых двадцатого внуки Жомини ходили по окрестным деревням с холщевой сумой и скреблись холеными ногтями в окна крестьянских изб. Одни подавали, вспоминая построенную для крестьян школу. Другие гнали со двора лопатными черенками. Младшего их брата, пятнадцатилетнего Алешу Ромини, закололи вилами, застав его пьющим из вымени крестьянской коровы.

Павел же Генрихович, отец Александра Павловича, служил в Красной армии, завершив Гражданскую комдивом. По этому поводу уже некому было посмеяться, утираясь шелковым платочком.

* идите прочь! (фр.)
** охота (фр.)

Нецыганский барон
 

Один барон надумал уйти из цыган насовсем. Такое пришло ему на ум, когда, свесив с кибитки босые ноги, рассматривал он спящих соплеменников. Барону проветривало пальцы — серая в трещинках кожа. В центре лагеря чернело и пахло кострище. В это время солнце зажглось и как-то особенно тоскливо осветило полевые стебли. Луговая птица делала между трелями слишком долгие паузы, и Барон понял: день будет знойный. Это его ничуть не порадовало, скорее наоборот. А, между тем, вокруг любимый его месяц июль, и река в наличии — купайся, не хочу, намыливай себе бороду белой глиной да фыркай конем! Так нет, не порадовало.

Когда табор проснулся, женщины стали варить завтрак в двух больших казанах. Мужчины дружно в ряд помочились да, урча желудками, принялись разгребать телегу со ржавчиной — набрали вчера разного лома по деревням. Сминали молотками кастрюли и сковороды — кто-то сказал, так они тяжелее и, следовательно, дороже на приеме лома. Барон ощутил на языке полынь. Бегали повсюду цыганята, кто похитрее — возле стряпающих мамок. А похитрее все. Барон сидел как был, хотя еще не ходил по нужде. Мужчины гогоча работали, но потом смолкли, зашептались промеж себя: что это с бароном? Барон всегда был первый сгибать сковороды молотком — это он придумал, что так тяжелее. А теперь, вишь, сидит, проветривает свои черствые пятки.

— Ты чего, — спрашивают вежливо, — не с нами, Шаро-баро? Захворал, кормилец?

— Здоров я, — буркнул он и почесал под бородой. Посмотрел еще на длиннополые рубахи цыганят и понял, что язык не посмеет сказать такое, какое им всем будет страшно услышать. Пошел в кусты, будто по нужде, да и не вернулся более в табор. Как они его искали, он и не узнает никогда.

Пошел в город, куда еще. Там, в городе, документы выправил: пока то да се жил у одной доброй женщины. Как паспорт понюхал (совсем не по-цыгански пахло, барону очень тогда понравилось, он мысленно закивал, вроде как перестал сомневаться в своем порыве), так женщину, конечно, покинул. От целого табора ушел, неужели для того чтобы к одной, пусть и доброй, женщине прирасти? Нет, конечно. По новому своему обычаю ушел рано, пока добрая спала, окутанная теплыми ночными запахами, из-под одеяла — розовая пятка. Барон вышел налегке, в пиджачных карманах: расческа, ручка с синей пастой и паспорт в полиэтиленовом пакете. Ну денежек немножко у доброй женщины из шкафа взял, но такую сумму, что и писать про это не стоило.

Шагал барон по городу без цели, но с раздумьями. Специальная рыжая машина, поливающая дорогу, от которой опытные горожане бегут подальше, замочила барону носки в сандалиях. Поначалу, конечно, расстроился — как в сандалиях без носок? А потом носки снял, выкинул, сам себе улыбнулся, потому как ощущал во всем новую, словно посвежевшую, жизнь. И паспорт, сквозь карман приятно впечатанный в кожу.

Забрел барон в магазин: вино, чай, и много чего покушать. Полы чистые, и за каждым посетителем протирают дополнительно. В колбасном отделе: окорока, буженина, сардельки — запах прямиком в сердце. Прошаркал барон сандалиями мимо отдела живой рыбы, насмотрелся там, как осетр на дне аквариума мается, ртом часто-часто работает, а сом его потихонечку сзади ест. Мама с ребенком мимо прошли, на осетра никакого внимания. Долго ходил по магазину барон, пока не ощутил у себя на ноге дополнительной тяжести. Глядь, а там цепочка сарделек, тех самых, пахучих из колбасного! Рассердился на себя барон, понял, что бессознательно и, видимо, очень проворно примотал еду к ноге, широкой штаниной укрыв от сонных глаз охранника (ходил там один, зевоту проглатывал). Рассердился барон и — к кассе, взял и пробил там эти сардельки, кажется, первый раз кассовый сканер ради него пропищал. А кассирша добро смотрит, будто что-то знает:

— Давайте я вам, гражданин, — говорит, — товар в пакетик положу. И положила. Пакет приятно прошуршал, торжественно даже. Вышел барон из магазина довольный: и сардельки купил, и гражданином назвали — не каждый день такое. С таким хорошим настроением, пока не выветрилось, нужно было идти трудоустраиваться. Барон так и сделал, прямо с сардельками помотал к заводу.

На заводе том делали утюги и машинные сигналы. Барон так рассудил: утюг — вещь цыгану непримиримо чуждая, и к машинам у цыган любви так и не вышло, потому как, не лошади, ломаются. Значит, на такое производство и нужно идти, раз оно от прежней его жизни настолько далекое. Устроился барон на завод, и первое время с гордостью вспоминал, как в отделе кадров уважительно смотрели на его новый, плохо еще раскрывающийся, паспорт.

Поработал барон месяц-другой и загрустил. Во сне все видел поле, и солнце всегда катилось по нему колесом от кибитки. А однажды, уставший, встретил после работы цыган. Шел по проспекту, затертому теперь уж до дыр его сандалиями, шел себе — и вдруг цыгане! Вывалились гурьбой из какой-то подворотни, цветные, вольные, лохматые и не с пустыми руками. Женщины пускают волны юбками, поют, мужчины тискают гитары. Барон аж прослезился. Цыгане прошли мимо, даже не заметили его.

Ночь пришла быстрее, чем барон добрел до заводского общежития. Скрипнул дверью, протиснулся к себе в комнатушку. Кровать, табурет, и луна во все окно. За стеной чья-то громкая любовь. Барон упал на койку не раздетым и быстро без аппетита уснул. А утром украл у сослуживца часы. Никто барона тогда не заподозрил, подумали: не может же все так очевидно оказаться. Часы были дрянь, и свое скоро оттикали. А спустя месяц из секретного цеха пропали платиновые провода, целый пучок килограмм на шесть. На этот раз барона взяли без разговоров. Вели под руки по заводской аллее до самых до ворот. Рабочий люд вылез из цехов поглазеть на такое.

Присудили барону так много, что он поначалу подумал: шутят. А когда слушал, как звучат рельсы в худом вагоне на Восток, понял: не смешно. Иногда засыпал, и мерещилась ему прежняя жизнь, сморщенные молотком кастрюли, ковыль и кони, кони... На яву же барон все крутил в голове то странное утро, когда собрался он да ушел из табора. Крутил, крутил и вдруг удивился себе нынешнему, ведь никакого сожаления он не чувствовал. Случись ему сейчас тем утром проснуться, вытянув ноги из кибитки, — он бы снова ушел! И стало вдруг легко, будто не он в вагоне, а вагон в нем: шуршит этаким спичечным коробком по тайге, где елочки такие маленькие и смешные, как ботва у моркови. Но одно не давало покоя. Часто и, казалось, не к месту вспоминал он практичную отцовскую бороду. Мальцом ей можно было укрыться целиком — пригождалось, если вдруг прятки или, когда холодно. Вспоминал бороду, а сам отец размытый, будто сквозь дождь смотришь. Обидно.


Иллюстрация на обложке: Owen Gent

Дата публикации:
Категория: Опыты
Теги: Илья НагорновРассказы о баронах
Подборки:
0
0
5466
Закрытый клуб «Прочтения»
Комментарии доступны только авторизованным пользователям,
войдите или зарегистрируйтесь