Олег Григорьев. Хулиганские стихи

• СПб.: Амфора, 2005
• Твердый переплет, 96 с.
• ISBN 5-94278-855-3
• Тираж: 5000 экз.

Если бы мне предложили определить жанр этой книги, я сказал бы, не задумываясь:

— Народная драма это!

А если бы мне еще и позволили пристроить к ней эпиграф, я написал бы: «Попался, который кусался!» Потому что книга начинается и продолжается нешуточными сюжетами. Прежде всего мы видим, что идет проверка документов у читателя, а заодно с ним и у иноплеменного Грицько Тарасовича Сердюка, попавшего в ужасную ситуацию по воле художника Николая Воронцова. Именно по воле художника, потому что у Олега Григорьева, царство ему небесное, никаких Сердюков нет и в помине. Открывающее книгу четверостишие, из которого вырастает сюжет первого разворота, звучит так:

Голова на меня не похожа,

И нос какой-то не мой,

И уши чьи-то чужие,

Но весь целиком я свой.

Четверостишие очень точное и психологически емкое, Григорьев по сути дела отчеканил момент узнавания дитятею своей персоны как частицы окружающего мира. Здесь, если угодно, запечатлен диалектический (извините за выражение) переход от осознания многих частностей, которые, соединяясь — о диво! — становятся чем-то иным. Поразительна преображающая сила дара Григорьева: вот он вдохнул все эти премудрости и явил нам стихи, которые, не стесняясь, можно назвать философской лирикой для старшего дошкольного и младшего школьного возраста. Не сразу и сообразишь: а была ли такая богатырская поэзия между Корнеем Чуковским и Олегом Григорьевым?

Но что в таком случае делать художнику, который взялся проиллюстрировать целую книгу этаких стихов?

Николай Воронцов, глазом не моргнув, принимает позицию автора, но спуску ему не дает — он выворачивает ее наизнанку. По образу и подобию внутреннего мира ребенка выстраивается весь белый свет. Свое-чужое, доброе-злое, справедливое-несправедливое — все кодируется в частностях, а частности разыгрываются многочисленными порождениями художнической фантазии. И свидетельствуют об этом многие развороты.

Тут — внимание: Воронцов один из немногих художников, которые еще рассматривают разворот как образно завершенный элемент детской книги, что, кстати, было бы невозможно, не окажись поэзия Григорьева так богата смыслами. Вот страницы 30-31.

Я волновался от страха,

Как на веревке рубаха.

Если вдуматься, то станет ясно, что этой парой строк описано состояние не просто испуганного человека, но человека, парализованного ужасом. Ведь волнующаяся рубаха пришпилена к веревке намертво. Волноваться волнуешься, а никуда не денешься. Тем интереснее рассматривать разворот, где трамвай, несущий персонажам гибель, едет на них, двигаясь вместо провода по веревке, на которой упомянутая рубаха и болтается. При великой склонности детей к рассматриванию и высматриванию деталей можно не сомневаться, что несостоятельность веревки как электрического провода будет обнаружена и картинка вместе со стихом приобретет смысл «Путаницы» Чуковского. Разгадывая игру художника и поэта, ребенок утверждается в собственном правильном знании мира. Это правильное знание, которое засвидетельствовано разгаданной игрой рисунка и стиха, уже не выбьешь из детской головы ни крестом, ни пестом. А волнующаяся на веревке рубаха станет, быть может, первым вошедшим в детскую душу поэтическим образом. Ну, понятно, если до этого не почитали дитяти Пушкина с Чуковским.

Таким образом можно было бы провести экскурсию по всей книге, но стоит ли пересказывать то, что может быть увидено, разгадано и усвоено самостоятельно? Отмечу только, что значительная часть ситуаций на разворотах может быть воспринята только взрослым человеком. Это что-то вроде премии тем, кто сел со своими детьми книжку почитать. Ну, так приятного чтения!