Светлана Олонцева:

Светлана Олонцева — сценаристка и писательница, выпускница Школы литературных практик. Два года преподавала русский язык и литературу в сельской школе по учительской программе. Из эссе по итогам программы родился дебютный автофикшен-роман «Дислексия» — рефлексия над опытом этих двух лет и хроника школьных будней. Юлия Измайлова поговорила со Светланой Олонцевой об отправной точке письма, о соотношении достоверного и вымышленного в романе, культурных отсылках и дальнейших творческих планах.

 

— Расскажите о своем профессиональном и творческом пути. Как вы пришли к литературе, какими были первые тексты и когда вы начали их писать?

— Я не могу сказать, что пишу с детства. В семь лет сочинила свой первый текст — это не про меня. Я и читать-то начала в десятом классе, всю программную школьную классику — за год, читала ночами, не могла оторваться, тогда появились и грусть, и всякое. Письмо пришло позже. Сначала это были странные нерифмованные стихи, в которых почти не было меня, а было любование литературой и литераторами, формой, меланхолией. Потом — короткие рассказы. Еще пьесы и сценарии. Сценарии научили меня ценить глагол, действие, писать проще, суше.

— Когда и как возникла идея написания «Дислексии»? Что стало отправной точкой? И почему у романа именно такое название?

— Кажется, я стала думать об этом сразу, как только оказалась в пространстве школы. Записывала свои мысли и состояния в заметки на телефоне. Но возможности писать не было — я была поглощена полностью уроками, подготовкой, расписанием, в этих днях не было воздуха для жизни вне. Школа дает тоннельное зрение — мира снаружи нет. В мае второго года работы в рамках учительской программы, по которой я переехала в село, нужно было написать рефлексивное эссе. Его я и отправила в «Школу литературных практик» и получила грант на обучение. Это стало мощным импульсом оформить наконец свой опыт в текст. Для меня большая удача — оказаться в среде пишущих людей. А дальше Юля Петропавловская из «Есть смысл» начала делать проект с «Поляндрией», мы с ней поговорили, и я подумала, что попробую. Это уже было как будто серьезно. Появилась внешняя мотивация.

Название возникло практически в последний момент, оно долго не давалось мне. Опять же, помогла Юля: она увидела интересную антитезу в паре «дислексия» и «учитель русского языка». Для меня же это метафора любого письма. При переводе мысли в речь, а речи в письмо всегда остается зазор. 

 
Слова, какими бы точными они ни были, все же не соответствуют реальности — такой, какая она есть. Мне кажется, у нас у всех дислексия в той или иной степени. У героини моего текста она есть.

— В книге вы поднимаете множество близких и понятных читателям тем — от поисков себя до взросления в небольшом городе. А как бы вы сами описали — о чем ваша книга?

— Может быть, о том, как наше дрессированное определенным образом восприятие держит нас в тюрьме. О попытке сопротивляться этому.

— Сколько времени у вас ушло на написание романа? Сильно ли отличалась первоначальная версия от финальной?

— Я писала полгода, еще месяцы правок и переписывания. А до этого я два года носила текст в голове.

Я писала короткими главами, это позволило мне не утонуть в объеме, в мыслях о большой форме. Начала я за здравие, первая половина романа почти не менялась. А вот дальше стало сложнее. Прийти к хорошему финалу — самое трудное для меня в письме. Я хорошо умею начинать, это касается всего, я люблю утра, восходы, подъемы, вот это все, а к вечеру я тяжелею и еле плетусь, в текстах — так же.

Последнюю главу про героев я не раз переписывала, и каждый раз это было не то. Как завершить то, что продолжает длиться, и длиться, и длиться? Дать какой-то завершающий, но открытый финал? Вот это вопрос.

— Есть ли у героев романа прототипы, например, из учителей и учеников? Или же они по большей части — плод вашего воображения?

— Все события, описанные в романе, произошли со мной по-настоящему. Такое нельзя придумать. У героев есть прототипы, где-то характеры увеличены по принципу мольеровской драматургии, когда мы берем одно-два качества и их раздуваем. Где-то усложнены, где-то упрощены, да, но в основе — реальные люди, воображать было бы странно. Цитаты из сочинений учеников и многие их высказывания я дала без изменений.

 

— Кто для вас идеальный педагог? И как, по вашему мнению, можно им стать? Помог ли вам в этом собственный опыт преподавания в школе, описанный в романе?

— Идеальный, может быть, был бы вреден. Меня очень многому научила команда программы «Учитель для каждого». Глядя на них, я поняла, что учитель — это не ментор и не авторитет, а, скорее, медиатор. Это тот, кто курирует учебный процесс, мягко его направляет. У меня долго не получалось уйти от схемы урока, когда учитель вещает, как говорящая голова, а ученики записывают его выводы. Всегда есть соблазн дать готовое определение, а не построить процесс так, чтобы ребенок сам его сформулировал.

— Насколько, по вашему мнению, уместен вымысел в автофикциональном тексте и много ли его в вашем романе? Как бы вы сами охарактеризовали жанровую специфику «Дислексии»?

— Реальность всегда сложнее и фантастичнее. Мне странно читать про героев, выдуманных автором от начала до конца, — такое сразу видно, и это не очень интересно.
С другой стороны, невозможно быть полностью объективным. Писать то, что было, — это писать свою память о том, что было, то есть и все свои психозащиты, установки, ценности.

В основе «Дислексии» лежат реальные события, в тексте мои будни, мои события, мои уроки, но по ходу написания появлялось что-то, чего во мне не было, оно принадлежало только героине. У нас с ней много несовпадений.

 
Этот текст — поэтизированное восприятие реальных событий, не рассказ свидетеля.

— Насколько вам было трудно работать над текстом? Ведь автофикшен требует от автора большой смелости, чтобы обнажить перед читателями детали своей личной жизни, свои боли и страхи.

— Было очень страшно. Может, поэтому я начала писать текст от третьего лица, сразу разделила «я» и героиню.

— В «Дислексии» встречается довольно много литературных отсылок к текстам разных авторов (Кристоф, Беньямин, Мамардашвили). А какие авторы и произведения — в числе ваших фаворитов? Что вы бы сами порекомендовали прочесть? Кто вас вдохновляет?

— Если говорить о референсах к роману, я вдохновлялась Аготой Кристоф, ее сухим языком, Кафкой по части абсурда, Гоголем. Для меня важна проза травмы: Шаламов, Лидия Гинзбург. Их тексты меня завораживают. Нечеловеческий опыт, который много говорит о границах человеческого в людях.
Современная поэзия: Галина Рымбу, Полина Барскова, Катерина Симонова, Елена Фанайлова, Михаил Гронас. Поэзия быстрее и точнее реагирует на изменения реальности.
Важные для меня писательницы: Линор Горалик, Женя Некрасова. Они работают не только с сюжетом, но с языком. Маргерит Дюрас в свое время оставила во мне свою боль, свою невыносимость.

— Какой бы совет вы дали будущим читателям «Дислексии» перед тем, как начать знакомство с романом?

 
— Я не могу давать советов. Каждый волен читать так, как считает нужным. Если по прочтении возникнут эмпатия и сопереживание, я буду радоваться. Если же будет непонимание и неприятие, я это тоже приму.

— Какие у вас сейчас творческие планы? Раздумываете ли вы над идеей новой книги? И если да, то в каком жанре планируете написать ваш новый текст?

— Я люблю прозу поэта. Люблю сжатые концентрированные тексты. Сейчас меньше читаю афтофикшен. Мне кажется, настало время гибридных текстов, когда жанры, регистры, формы смешиваются и получается что-то третье. Мне хотелось бы поразмышлять о материнстве, об отношениях «родитель-ребенок». Об идентичности, подумать на тему «кто я, что я такое», о связях с другими. Возможно, текст будет о дружбе в духе «Разговоров с друзьями» Салли Руни, но вряд ли у меня получится писать так по-европейски свободно и открыто.

 

Фото на обложке: Анна Балахнина

 
Дата публикации:
Категория: Ремарки
Теги: Юлия ИзмайловаСветлана Олонцева
Подборки:
0
0
5334
Закрытый клуб «Прочтения»
Комментарии доступны только авторизованным пользователям,
войдите или зарегистрируйтесь
На очередной апрельской неделе с книжным досугом проблем не будет. В Москве пройдет фестиваль «Книжный сдвиг», который посетят Людмила Улицкая и Татьяна Толстая, а в Петербурге – второй фестиваль медиапоэзии «101». Дмитрий Глуховский выступит в обеих столицах. Жителей города на Неве также ждет презентация книги Саши Филипенко «Травля», а москвичей – представление книги Сергея Кузнецова «Калейдоскоп». Писательница Майя Кучерская вновь поведает москвичам о секретах счастья.
Галина Илюхина «Птичий февраль», Наталия Перевезенцева «Флейта в ноябре»
«Аккуратно переплетенный отчет на сорока страницах под названием „Личностный психологический портрет“ лежал перед Гилфойлом. В нем говорилось, где Болден предпочитает обедать, сколько денег в год тратит на одежду, в каком месяце обычно проходит медосмотр, какую марку машин предпочитает, какие телепрограммы смотрит и — совсем не случайно — за кого будет голосовать. Но ни слова о том, где Томас Болден будет находиться через час!» Отрывок из романа
«С каждым тренингом я узнавал Александра Васильевича все лучше и лучше. Наблюдал за теми переменами, которые происходили в людях после моих рассказов о Суворове. Они становились живее, чище, лучше, собраннее, решительнее, адекватнее. Очевидно, что после встреч с Суворовым становился живее и адекватнее я сам. Со временем мне стала открываться подлинная основа суворовского чуда.» Отрывок из книги