Маргарита Ронжина: «В основе магии — постоянный труд»

«Одиночка» — дебютный роман Маргариты Ронжиной. В его названии заключены сразу несколько смыслов. Это книга о матери, которая остается с ребенком одна и для которой квартира фактически становится камерой одиночного заключения. Это книга о том, как важно найти поддержку и опору, но прежде всего — понять, что главный источник не только сил, но и собственного счастья — внутри тебя самой. Или самого. По названию и аннотации есть искушение отнести этот роман к разряду сугубо женских, но на самом деле он преодолевает специфически гендерное восприятие. Так или иначе он про каждого из нас. Про то, как не сломаться, когда положение кажется безвыходным, когда надежды нет, когда долг давит на тебя слишком сильно. Прослеживая путь двадцатипятилетней Саши, читатель обретает надежду и веру в собственные силы. Главный редактор издательства «Альпина. Проза» Татьяна Соловьева поговорила с Маргаритой Ронжиной об авторской интонации, прототипах и сложных темах в литературе.

— С точки зрения сюжета «Одиночка» — это книга о матери-одиночке, которая воспитывает особенного ребенка и пытается не потерять себя. А о чем этот роман для вас? На уровне сверхзадачи?

— Для меня текст многомерен и работает в контексте триады «я-личность-мир». Он про осознание себя в новой роли и преодоление; про одиночество, внутреннюю силу, самоуважение, стремление к независимости; про поиск и «разрешение» самой себе счастья и любви. А еще про принятие болезни, неидеальности родных и близких, детско-родительские отношения.

Я хотела написать большой роман о женщине-человеке. Ребенок не затмевает героиню, главная часть ее личности остается внутри, и именно эту часть на наших глазах она выращивает в полноценную человеческую единицу. А мы за ней — и за собой — наблюдаем.

Одной из задач романа было поднять на поверхность все еще достаточно табуированные для нашего времени темы, такие как послеродовая депрессия, жизнь людей с ограниченными возможностями, состояние здоровья женщин после родов, неидеальное материнское поведение, новые романтические отношения у соло-матерей и даже первичное отсутствие любви к ребенку. Эти темы до сих пор вызывают бурную реакцию, поэтому о них особенно важно правильно говорить. Правильно — это прямо, без лишней сентиментальности. Но при этом методами художественной литературы.

Еще одной, более личной, задачей для меня было помочь людям, оказавшимся в тяжелой ситуации. Иногда даже такая непрямая поддержка полезна. Мне бы в свое время она пригодилась.

Вообще, думаю, как и в любом литературном произведении, каждый увидит в романе что-то свое, самое задевающее и близкое. Все зависит от оптики восприятия, травм или их отсутствия (вообще, травма слишком сложное и часто тиражируемое понятие, я бы тут говорила скорее про «личную боль») и времени, когда читается текст.

По форме роман сделан так, чтобы читатель мог найти в книге и четкий, держащий в напряжении сюжет и отсылки к мифам и изобразительному искусству.

— Роман писался долго, искалась нужная интонация. Как вы поняли, что интонация поймана?

— Роман писался с 2016 года — сначала в моем сознании, потом непосредственно — с сентября 2019-го до мая 2020-го. Работа шла активно, нервно, сумбурно. Не так, как надо. Но к лету первый черновик был готов. Осенью я показала его на литературном разборе в сообществе КЛКВМ, где получила серьезную критику. После зума, помню, сидела и смотрела в стену пару часов, а потом попросила у Оли Брейнингер хорошего редактора. Поняла, что для книги нужен новый уровень.

Так мы начали работать с Машей Головей, сейчас главой собственного редакторского бюро. Я переписывала текст, искала собственный голос. Первые три страницы первой главы переделывала четыре раза. Потом, поставив точку в романе, почти полностью переписала начало еще раз. Это нормальная практика.

Что поменялось во втором черновике?

Были переработаны персонажи, сжаты ненужные сцены, дополнены, расширены нужные.

Например, я интервьюировала девушку-волонтера и в первом черновике в сцене про благотворительность уделила этому три очень тяжелые страницы. Но те три абзаца, которые остались сейчас, на мой взгляд, в контексте всего романа работают гораздо выигрышнее и при этом не давят, не душат читателя.

Работа Маши со мной была, как сейчас понимаю, не редактурой, а сильным внимательным коучингом. Плотные обсуждения, объяснения, списки: что почитать, где научиться приемам.

С редактором я перестала бояться, стала писать свободнее, и к седьмой главе по-настоящему почувствовала, что поймала интонацию. Что-то во мне изменилось. И глобально начало получаться.

Но это история не про золушку и крестную фею. В основе магии — постоянный труд.

— У героев книги есть прототипы? Что проще: придумывать героев или брать из жизни и адаптировать?

— Прототипы — это вся окружающая меня действительность. «Одиночка» не автофикшен, но обладает большой долей автопсихологизма. Я переношу добытые — пережитые и увиденные, рассказанные, пересказанные и оброненные — эмоции на художественную канву.

«Проще» — вообще не про героев, с ними надо прожить. Разве можно выдумать персонажа, которого бы не существовало, при таком количестве людей? Все герои среди нас, мы и есть эти герои.

— Представьте себе книжную полку в магазине. С какими книгами соседствует на ней «Одиночка»?

— Героиня романа «Анн Предай» Анри Труайя пытается устроить свою жизнь. В повести «Оскар и Розовая дама» Эрика Эммануэля Шмитта герои (и мы вместе с ними) переживают бесконечную грусть, но в конце концов находят свет. «Три любви» Арчибалда Кронина — как трагический антипример жизни человека, который раз за разом выбирает всех, кроме себя. «Бремя страстей человеческих» Уильяма Сомерсета Моэма, в котором герой, имеющий физический недостаток, взрослеет и ищет дело жизни. И «Унесенные ветром» Маргарет Митчелл, где героиня так же, как и Саша, принимает неоднозначные, спорные решения, но борется с жизнью и смертью, падает, поднимается и опять идет вперед.

А новый роман, который сейчас в работе, я бы хотела видеть на одной полке с Кортасаром и Фолкнером, Газдановым и Андреевым, Достоевским, Кундерой и Киньяром сразу. Правда, трудно представить себе полку, где книги всех этих авторов стоят рядом, но мы и не ищем простых путей. С каждым новым текстом я повышаю для себя планку.

— Возможно ли думать об адресате, когда пишешь? Есть ли перед глазами образ читателя в это время?

— Раньше, с другими, жанровыми, вещами — да. Я думала, попаду ли в аудиторию (потому что в жанре это важно), не перегибаю ли с этим или тем. Сейчас — нет. Над новым романом я работаю изнутри наружу: есть идея, есть то, что мне важно сказать, есть сюжет. И я свободно пишу, потому что знаю, что на возможные неровности обратит внимание Маша Головей, и мы доработаем их при редактуре.

— Какие качества в вашей героине Саше вам особенно нравятся? Есть ли среди них какие-то, которых не хватает вам самой?

— Саша живая. Она боится, поступает неправильно, но дышит человечностью, неидеальностью; находит в себе силы бороться и что-то важное для себя искать. Мы, правда, не знаем, действительно ли находит, но верим, что она продолжает идти. И вот за это «встань и иди» я уважаю свою героиню больше всего.

Думаю, мне не хватает легкости. Но и у Саши ее не так много, хотя она старается. Наверное, это то, над чем стоило бы поработать нам обеим.

— Когда вы пишете, вы испытываете чувства к героям? Или писать можно только с холодным разумом?

— Испытываю, и очень разные. Тем интереснее работать с материалом.

То есть работа писателя с собой и эмоциями — важный этап работы над романом. Автофикшен — нечто среднее, сборное, думаю, требующее большой авторской смелости и открытости.

— Когда появилась идея «Одиночки», вы сразу понимали, какой путь пройдет героиня и чем все закончится? Или концепция менялась?

— После определенных событий я знала, что напишу эту книгу. Должна. Сюжет не менялся с самого первого синопсиса, но я полностью переработала форму — подачу и язык. В этом плане мне было просто, и во втором черновике я уже точно знала, «что» пишу, поэтому сосредоточилась на «как».

— При работе над текстом вы держали его план в голове или составили в отдельном файле или блокноте?

— В Scrivener я написала синопсис по роману и примерную «раскадровку» по главам, а главы кратко разделила на сцены. После составления такого скелета, избавившись от остальных рамок, писала свободно. Время от времени перечитывала, не ушла ли не в ту сторону, при необходимости возвращала себя. Для меня именно такая система очень действенна.

— Что для вас значит быть писателем?

— Мне очень больно им не быть. Вынужденный семилетний перерыв прошел без чего-то важного внутри. Не хотелось бы повторять.

— Что может литература?

— Сама по себе или «сделать с кем-то»?

— Литература всегда направлена на читателя и не существует без него, поэтому «сделать с кем-то».

— Обогащать, информировать, обучать, передавать вовне то, что мы привыкли считать собой. Дарить новый опыт, работать с эмоциями. Литература как актуальная бесконечность искусства не может не существовать для мыслящего человека.

— Есть ли у вас ощущение причастности к какому-то литературному поколению или сообществу? Важно ли это для вас или литература — дело принципиально индивидуальное, требующее пребывания как бы в вакууме?

— Есть. Я ездила на писательские мероприятия и мастерские, слежу за актуальными текстами и теми, кто их создает. Хочется верить, что все мы сейчас формируем современный литературный процесс, который гораздо шире условного поколения «двадцатилетних или подросших тридцатилетних».

Большое удовольствие — общаться с людьми, серьезно влюбленными в литературу, но писать, конечно, следует уже наедине с собой.

Фото на обложке: Роман Шеломенцев