Андрей Рубанов: «Я уже прочел все, что мне было нужно»

Роман Андрея Рубанова «Патриот» стал большим событием прошедшей весны — предыдущая книга писателя вышла пять лет назад. В «Патриоте» Рубанов возвращается к проверенному герою — бизнесмену Сергею Знаеву из романа «Готовься к войне». Об успехах «Патриота» на литературной арене, болевых точках русского человека и новой книге автор рассказал «Прочтению».

— Как вам удается сочетать работу сценариста и писателя? «Викинг» и «Патриот» вышли с разницей всего в три месяца. Вы работали над обоими произведениями одновременно?

— Нет, это просто совпадение. «Викинг» писался в 2012 и 2013 годах. Эти вещи делались в разное время, при разных обстоятельствах. Совмещать очень трудно, но можно. Это зависит от навыка. Хотя, конечно, это разные работы, разные участки мозга задействованы. Чтобы научиться совмещать, нужно два-три года: тогда получится с утра писать прозу, а вечером сценарии — и наоборот. Это разные искусства: сценарий — это драма, а роман — проза, поэтому и нервы разные на пределе.

— На что больше тратите нервов?

— На прозу, конечно. Она для меня важнее. Кино — это в значительной степени просто заработок на хлеб, а литература — это кровь моя. Проза важнее, и больше сил туда уходит.

— Вы кажетесь писателем чрезвычайно продуманным. После громкой кинопремьеры выпускаете новую книгу. Выглядит как стратегия. Так ли это?

— Смотрите, у меня был роман, который вышел в 2008 году. Он назывался «Готовься к войне». И вот происходит война. И, само собой, я понимаю, что могу кое-что добавить к сказанному тогда и к тому, что происходит сейчас, то есть в 2014 году, 2015 году, — вот какой был изначальный импульс. Конечно, никакой маркетинговой схемы нет.

— Почему вы не пишете публицистику?

— Я пишу, если мне заказывают. Пишу статьи для ростовского журнала «Нация», регулярно, практически каждый месяц там выходит моя колонка. А если статьи мне не заказывают — я их не пишу и не стремлюсь, и слава богу. Какой из меня публицист? Я художник, я люблю сочинять. Если бы я хотел публицистику делать — я бы, наверное, делал ее давно. Но она мне как-то не нравится. Но если бы заказывали, я бы писал. Я невелика птица, скажем так.

— Некоторые писатели говорят, что им неинтересно было бы писать сценарий по собственному роману — так, например, сказала новый лауреат «Нацбеста» Анна Козлова. А если бы вам предложили написать сценарий к «Патриоту», вы бы согласились?

— Не знаю, зависит от предложения, от режиссера. Я в плохие руки свою книгу не отдам. Наверное, согласился бы. А почему нет? Там совсем другие вещи вылезают. Когда делают кино, продюсер «нагибает» сценариста. Он заставляет его переделывать историю. Представляете себе: я написал роман, пишу сценарий, продюсер говорит: а давай финал поменяем? Вот здесь у тебя мальчик, а давай мы девочку вставим? Понимаете, а я подписал договор, я вынужден на все это идти. Вот такие вещи неприятны. Когда Аня Козлова об этом говорит, она имеет в виду какие-то производственные сложности, а не творческие. Производственно — тяжело. Когда ты чужую идею расписываешь для продюсера, ты соглашаешься, ты переписываешь, ты меняешь свое мнение. А когда это твое личное — надо настаивать на своих вещах. Продюсерам это не нравится. Поэтому, как правило, такие авторские проекты очень редко проходят.

— Вам еще не поступало конкретных предложений по экранизации романа?

— Нет, и, я думаю, не поступит. Эта история очень тяжелая, там нет хеппи-энда, там главный герой умирает. Кому это все нужно? Мне мало поступает предложений по экранизации моих книжек, и я как-то понял, что мои персонажи — не герои экрана, они слишком сложные, тяжелые, угловатые. Ну и, кроме того, бизнесмены сейчас не интересны. Кино про них не делают, их проблемы никого не волнуют, их просто ненавидят, к ним плохо относятся. Поэтому книги мои вряд ли будут экранизированы в ближайшее время, и я к этому очень спокойно отношусь.

— Вы читали что-нибудь из короткого списка «Нацбеста»?

— У меня давно профдеформация, я читаю только специальную литературу, справочники, энциклопедии, учебники. У меня нет времени на художку, я уже прочел все, что мне было нужно. Я художки читаю очень мало. В два года одну книгу — если мне сильно любопытно. А так — не слежу.

— Если вас еще номинируют на какую-либо премию, поедете?

— Сначала надо новую книгу написать, а потом принимать решения. В любом случае в следующем году я пролетаю, может, через два-три года вылезу. Для этого надо написать новый роман. Это главное. А уж после думать — пойдем на премии, не пойдем.

— Над чем вы сейчас работаете?

— Это сказка, русская народная сказка, славянское фэнтези. Переложение  «Финиста — Ясного сокола», известного в записи Платонова. Я хочу написать на этом материале хороший роман. В данный момент эта работа лежит у меня на столе.

— Вы уже упоминали в интервью о том, что финал «Патриота» однозначен. Однако многие, в том числе критики, указывают на двойственность концовки. Нет ли у вас ощущения, что вы как будто не справились с задачей, которую сами перед собой ставили?

— Я просто скажу, как это было. У меня есть маленькая фокус-группа — мои друзья. Они прочитали текст романа и сказали: а давай ты не будешь писать, что он умер, потому что и так очень страшно. Я ведь собирался описать его смерть, как вода в легкие протекает, как он задыхается, там еще бы две страницы получилось. Поэтому получилось, что в финале есть двусмысленность. Я не хотел бы, чтобы она там была. Умер он, умер. Утонул. Нет, не будет его больше, этого персонажа.

— Почему вы отправили своего героя именно на Донбасс? В той же российской провинции ему было бы не менее страшно, да и экзистенциальный кризис он мог бы и там решать.

— То, что на Донбассе война, конечно, не отменяет того, что куча проблем у нас есть и в других местах. Разумеется. Просто война все равно страшнее, понимаете, чем любой другой распад, чем бесхозяйственность или коррупция. Люди смотрят в сторону войны. Все равно она будет на первых полосах. Если включить цинизм, то у нас от домашнего насилия в России в год погибает больше женщин, чем там, на Донбассе. У нас в автокатастрофах по пятнадцать тысяч человек в год умирает. А от водки — от пятидесяти до ста тысяч в год. Наркоманы есть, есть всякое, чёрт-те что. Но почему-то это никому не интересно. А война, массовое убийство, сразу вызывает у общества болезненный протест. Ко всему остальному привыкли. Это парадоксальное свойство человеческой натуры, изменить это невозможно. Никакого Донбасса не надо, люди сами себя гробят в массовом порядке.

— То есть из-за того, что людям интересно читать именно об этом, вы как будто идете на поводу у читателя?

— Я иду на поводу только у себя. «Патриот» — это личное высказывание. Этот роман — прежде всего самовыражение. Я писал книгу в значительной степени для себя. Это были попытки какого-то самоанализа, саморефлексии. Там есть карикатуры на людей моего поколения. Потому что не все поехали на Донбасс, многие собирались, но в последний момент передумали. У меня больших амбиций нет, я не Лев Толстой, меня устраивает мое собственное место. Я никогда не буду думать, что написал книгу, чтобы сокрушить основы мироздания. У меня было несколько конкретных целей, а поскольку книгу я делал полтора года (это долго для меня), они тоже менялись. За этот роман садился один человек, а закончил его совсем другой, в иных обстоятельствах. Психология творчества непростая. Я думал о себе, может о своих читателях, которые хотят какую-то новинку от Рубанова прочесть. Но желания «взорвать бомбу», чтобы весь мир пал к моим ногам, не было.

— Некоторые критики, например Олег Демидов, говорят, будто вы «поспешили с изданием», что важные темы «только заявлены», но не развиты. Что-то подобное писал и Константин Мильчин. Согласны ли вы с этим?

— И да, и нет. Со стороны виднее. Я его долго делал, ни один свой роман я так долго не делал, может быть первый только. Полтора года писал. То, что хотел, раскрыл. Если Косте показалось, что я не раскрыл того, что он бы хотел, чтобы я раскрыл, то тогда мне нечего на это сказать. Костя пишет так, а вот Демидов пишет, что, наоборот, многословно, размазано, надо было покороче. Слава богу, каждый прочел что-то свое, это значит, что вещь получилась. Конечно, у него есть недостатки — я не сторонник того, чтобы сидеть по двадцать лет и доводить до абсолюта свои книги, они должны писаться одним духом и обнародоваться. А десять лет писать роман и думать: успею — не успею, все ли я сказал или не все — я так не умею.

— Почему большинство ваших героев живет в Москве?

— Я сам прожил в Москве двадцать пять лет и очень люблю этот город, а другие города знаю хуже. Мне важно писать о том, что я хорошо знаю. Я жил в Электростали в Подмосковье — я описал этот город в одном романе. Так получилось, что в Москве я живу, Москву и описываю. Тут нет какой-то подоплеки метафизической. Я люблю Москву, это очень большой город, с историей, и я с удовольствием сделал этот город персонажем своей книги.

— Вы говорили, что хотели показать в «Патриоте» Москву есенинскую, кабацкую. Это тоже та Москва, которую вы чувствуете, или вы ее сконструировали ради героя?

— Это та Москва, которую я чувствую, я ее везде вижу, и это и есть та Москва: вот тут церковь, тут кабак, все как у Высоцкого с Есениным. Она до сих пор существует, и мне хотелось, чтобы она продолжила существовать, конечно. Такая мистическая, с двойным дном, страшная, безусловно. Да, я так чувствую этот город. Нельзя быть слишком конкретным. Обязательно нужно, чтобы был второй слой — проход в другой мир, в тонкий. Я умею его чувствовать, как мне кажется, и пусть мой герой грубоват, но он тоже умеет чувствовать тонкий мир — это для меня важно. И я это все пытался выразить и буду дальше продолжать.

— До этого у вас уже был опыт написания романа с продолжением — так выходили «Хлорофилия» и «Живая земля». Это та же схема, что и с «Патриотом»?

— Нет, там все другое, абсолютно. «Хлорофилия» была бестселлером. Книга очень хорошо продалась, больше тридцати тысяч экземпляров. «Живая земля» провалилась, потому что все ждали, что это будет «Хлорофилия-2». Люди у нас не любят ничего нового, они любят, чтобы продолжалось старое. «Хлорофилия» могла еще сильнее выстрелить, наверное, если бы я этого захотел. Это мог бы быть какой-то проект, как «Метро 2033» Глуховского. «Хлорофилия» вышла на несколько лет позже «Метро 2033», и она могла бы пойти по этому же пути. Это жанровая вещь, там работают другие законы рынка. А «Патриот» — это критический реализм. Сравнивать очень трудно.

— Критики тогда было меньше?

— Нет, наоборот, критики было больше, она была более влиятельна, безусловно. Сейчас критика — это просто файл где-то на сайте. А тогда это были цветные журналы, они стоили денег, продавались в ларьках; люди покупали журналы, читали статьи Данилкина, того же Кости Мильчина или других критиков и обозревателей, которых было много, и потом шли в магазин и покупали книги. Так и работала система. Как она работает сейчас — я не знаю. Я в этом новом мире пока не очень хорошо ориентируюсь, в нем есть только компьютер и больше ничего.

— Какая у вас сверхзадача как у писателя?

— Сверхзадача? Это очень абстрактно. Наверное, нет у меня никакой сверхзадачи. Я просто хочу «выделять». Мне одна подруга, Клариса Пульсон, сказала: поэты выделяют стихи, как цветы выделяют пыльцу. Какая задача? Это графомания, понимаете. Мне хочется написать — я сел, с утра написал. Потом это в какую-то привычку превращается. Потом в дурную привычку превращается. Потом в какой-то диагноз. Ну, в общем, это какой-то болезненный процесс, который никакой сверхзадачи не имеет. Мне кажется, это чистая физиология. Тебе хочется писать — ты пишешь.