Правда длиной в 170 лет. Интервью с Самуилом Лурье
В петербургском издательстве «Пушкинский фонд» вышла книга о Н. А. Полевом «Изломанный аршин». Современник Пушкина, оппонент Карамзина, предмет бесчисленных нападок Белинского, Николай Алексеевич Полевой
При этом Н. А. Полевой умер в нищете и страшных долгах, оболганный оппонентами, попрекаемый ими в том числе и за купеческое происхождение. Скажем, В. Г. Белинский в статье «Очерки русской литературы» не нашел про Полевого слов лучше, чем «Не всякий — великий человек, кто только показывается публике с небритою бородою и в халате нараспашку». Дескать, куда ты с купчинным рылом да в дворянский период русской литературы...
Полностью и окончательно реабилитирующая Н. А. Полевого книга замечательного петербургского литератора С. А. Лурье, печатавшаяся по главам в
На вопросы о книге ответил её автор.
— Самуил Аронович, сколько времени прошло от замысла книги — до ее издания?
— Заявку на книгу о Николае Алексеевиче Полевом в одно известное издательство я отправил в
— Кто-то называет «Изломанный аршин» повестью, кто-то романом, кто-то эссе, вы дали подзаголовок — трактат с примечаниями. Я бы дерзнул назвать книгу писательским расследованием — жанр довольно привычный на Западе (вспомним Трумэна Капоте), но у нас такое не очень в ходу. Проблема жанра для вас была серьезной?
— Совсем нет. Я ведь даже не предполагал объёма книги, хотя у меня скопился довольно серьёзный архив по этой теме: выписки, цитаты и т. д. Мне сначала казалось, что эту историю можно рассказать довольно коротко, как литературный анекдот, в объёме небольшой филологической заметки: «К вопросу о...» Предсмертная воля Полевого, дескать, является материализацией цитаты из статьи Белинского, более ничего. Поражает, что этого никто не заметил до меня за столько лет, прошедших с момента кончины писателя. Единственное мое этому объяснение: вся эта армия белинсковедов просто не читала собрания его сочинений. Я собрание сочинений Белинского прочитал не менее трёх раз, но про бороду и халат обнаружил не в третий раз, а в первый.
— Я вижу у вас на полке тома Белинского в закладках — это всё Полевой?
— Главным образом. Сотня текстов, посвященных Полевому, и, вероятно, несколько сотен отдельных выпадов. Вы знаете, что в собрании сочинений Белинского нет именного указателя? Немыслимое дело для академического издания. Думаю, не случайно. Если бы он был, каждому человеку стало б ясно, что стратегией Белинского во время его работы в журнале «Отечественные записки» было уничтожение Полевого — редактора конкурирующего издания.
— И, тем не менее, небольшая филологическая заметка превратилась в большой том.
— У меня в книге есть фраза: правда длинна, извините за автоцитату. Всякое сочинение можно изложить в одном предложении. Сначала это было совсем просто: Николай Полевой завещал похоронить его в халате и с небритой бородой, потому что таким образом он напоминал Белинскому его оскорбительную фразу. Но ведь надо было объяснить, в чём смысл этой обиды. Потом — почему критик хотел её нанести, рассказать, кто вообще был Полевой, а потом — почему он имел во врагах Пушкина. Ну и т. д.
Теперь первоначальная фраза превратилась в такую: «Полевой распорядился его похоронить так, потому что в сентябре 1826 года не состоялась дуэль Пушкина и Толстого-Американца». Или — потому что Толстой-Американец не остался на Алеутских островах. Цепочка этих причинно-следственных связей может быть бесконечной.
Получилась книга про то, что всё решают случайности. Ведь больше всего Полевой известен тем, что оскорбил Пушкина в своём так называемом пасквиле. Когда добираешься до этого пасквиля (который и сами пушкинисты-то и не читали), понимаешь, что хотя Пушкину там действительно досталось, направлен текст против адресата стихотворения «К вельможе». Помните: «Счастливый человек, для жизни ты живёшь»?
Пушкин в ответ в «Литературной газете» написал, что Полевой якобинец и демократ. Это не прошло мимо будущего министра просвещения Уварова, который сделал всё, чтобы не дать Полевому дышать.
А почему Пушкин воспел этого самого Юсупова, действительно отвратительного персонажа? Потому что надо было угодить будущей тёще и пустить пыль в глаза московскому обществу. Юсупов был польщён — и согласился стать посаженым отцом на свадьбе Пушкина. Ну и т. д.
— То есть заметка о литературных нравах выросла в книгу об истории России.
— Да, ведь что мы видим? Пушкин не имел никакого права жениться на Наталье Николаевне. Порядочный человек не женится, имея двадцать пять тысяч долгу. Мы заглядываем в его переписку, мы видим, что он хотел эту помолвку вроде как отыграть назад, разорвать, но что-то помешало. Многое в этой истории оказывается завязанным на деньгах. Приходится считать гонорары, тиражи, сколько стоит платье, сколько — стихотворение Пушкина, изучать вексельное законодательство. Оказывается, не только Пушкин был в таком положении. Почему у него не было денег? Он играл, да. Но и семья Гончаровых, у которой была тысяча крепостных, закладывала вещи в ломбард. Вся Россия состояла из разоряющихся помещиков, всё окружение Пушкина было таково. За какие-то десять-двадцать лет они окончательно обеднели. И мы видим, что крепостное право и вправду, как нас и учили, не обеспечивало развитие производительных сил.
— Император Николай I — ещё один немаловажный персонаж вашей книги — не мог же этого не понимать? Почему же он тогда решил Россию «подморозить»? Он боялся, как сказали бы сейчас, социального взрыва? Того, что все эти крепостники, люди, которые ничего не производят и ничего делать не умеют, выступят против него? Действительно, как он мог трудоустроить всех этих бездельников? Вялотекущую войну с соседями придумать?
— Они могли просто его убить, конечно, он прекрасно помнил, как обошлись с его отцом. Но он даже не пытался ничего сделать, его, в конце концов, это устроило. А ведь крепостное право не имеет никакой юридической основы, оно само по себе произошло от аферы, подобной чичиковской. Коррумпированные дьяки записали людей в крепостные за взятку от землевладельцев в самом начале XVII века. И крепостное право долго было только экономическим: ну, отдавали одни люди другим часть своего труда, это неправильно, но не катастрофа. Самый ужас, все эти салтычихи, — это началось уже во времена Фонвизина. Как рабство крепостничество существовало точно не более ста пятидесяти лет. А могло бы существовать и меньше, и тогда сегодняшняя жизнь была бы другой. Одно дело иметь в предках десять поколений рабов, другое — восемь. Ведь русская история, начиная с 1826 года, представляет собою застой. И мы видим, что николаевская жизнь безумно похожа на нашу и на советскую. Одно и то же: милитаризация, железный занавес, дикие вопли о патриотизме вместо модернизации. И я писал, обращаясь к человеку, который лет через сто (я не верю, конечно, что моя книжка столько проживёт, но допустим) не понимает, чем отличается Иван III от Ивана IV, полицмейстера не отличает от начальника отделения ГПУ, императора от генсека, поскольку происходило одно и то же и фактически в одних и тех же формах. И книга не только о силе случайности, но и о роли глупой личности в истории. Я имею в виду в том числе и министра просвещения Сергея Уварова. Умная личность, как правило, мало что могла сделать, таких людей гасили сразу, а глупые пользовались огромной популярностью и не без пользы для себя тащили этот порядок. От правителя требовалось быть достаточно ничтожным, чтобы у него всё получалось и шло как идет. И оказалось, что чрезвычайно способный человек Николай Полевой это понимал. Он ведь действительно был мальчик, начитавшийся западных книжек, выросший в атмосфере победы над Францией, когда Россия вошла в Европу и т. д. И он правильно чувствовал. Ведь тогда Россия отставала от, допустим, Австрии на десять-двадцать лет. Можно было догнать и перегнать буквально. Отменить крепостное право. Ведь в Австрии и Пруссии освободили крестьян, и катастрофы не случилось, никого не убили. Но с Польского восстания 1830 года, когда Николай окончательно испугался, Россия начала отставать за каждый год — на несколько лет, пока не накопилось то, что есть теперь. И именно Полевой, а не Пушкин, не Николай I чувствовал тренд эпохи, исторический момент. Он был уверен, будучи безусловным патриотом, монархистом, глубоко и искренне верующим человеком, что русский может быть европейцем.
Вся эта история лично мне объяснила, почему я выхожу на улицу и вижу такие лица, почему я включаю телевизор и слышу всё то же самое, что было в меморандуме Уварова: «Православие, самодержавие, народность» и проч.
— Изменилось ли ваше отношение к персонажам за время работы над книгой?
— Да, например, о Вяземском я думал лучше. Оказалось, что это просто неумный, тщеславный конформист. Основная его претензия к власти была в том, что его во власть не берут. При этом он охотно шёл на сотрудничество и с Третьим отделением, и с Булгариным, и со всеми, с кем надо, лишь бы выслужиться. Я его перестал уважать.
Я стал гораздо отчётливее представлять себе Пушкина, его характер и обстоятельства жизни, до некоторого времени он был для меня только автор текстов и герой мифа — миф я не любил. Разобравшись, немножко ужаснулся, особенно финалу. Старался не написать про него прямыми словами, потому что всё это вместе действительно выглядит ужасно. Но, во-первых, это не относилось к моему сюжету прямо, во-вторых, я представил эти заголовки: «Не мог Самуил Лурье понять нашей славы, на что он руку поднимал!» Это уже без меня. Внимательный читатель разберётся сам.
У меня и отношение к Полевому изменилось. Я когда начинал, о нём ничего не знал. Я очень ожидал и очень опасался каких-то купеческих замашек, юркости, хваткости. Его же враги всегда изображали таким типичным предпринимателем, особенно Вяземский. Мне казалось, что человек он поменьше, простоватый. Оказалось, и вправду был простоват, но в другом смысле, в нём было много детского, невинного. Гордился тем, что он не дворянин, обладал честью человека третьего сословия. Слишком хороший человек, чтобы я мог написать о нем правдиво. Возможно, мне не удалось написать его портрет, но, надеюсь, читатель сможет его себе представить.
Переменилось отношение к Бенкендорфу. Наверное, были правы марксистские критики, которые пытались определить человека через классовую составляющую. Он же был акционером нескольких предприятий, приветствовал капитализм, стоял за отмену крепостного права, создавал Третье отделение не как тайную политическую полицию, а как «полицию добрых нравов». Симпатизировал Полевому и отстаивал его как мог.
Как и все, я полагал, что министр просвещения Уваров — образованный умный человек, оказалось, что это не так.
Потому и получилось столь пространное повествование, что я должен был выяснить многое, не веря на слово. Верить в этой сфере оказалось невозможно.
— Пока я читал книгу мне не давала покоя аналогия: писатели золотого века русской литературы, дворяне, невольники чести, чуть что — дуэль, жизнь на кон и т. д., ведут себя как какие-то булгаковские персонажи через сто лет, как члены советского творческого союза: интриги, сплетни, доносительство, «против кого дружим?», какие-то шашни с тайной политической полицией...
— Возможно, в самом ремесле литератора есть что-то немужское, всё это стремление понравиться незнакомым тебе людям. Кроме того, был и прямой корыстный расчет — это ведь первые ростки капитализма в России. Литература тогда была попыткой бизнеса — борьба за подписчика, переманивание авторов, всё такое. При этом полное отсутствие понятий о какой-то бизнес-этике: конфликт интересов, использование административного ресурса, как бы сейчас сказали, недобросовестная конкуренция. Белинский по наущению своего шефа Краевского методично гнобит издателя конкурирующего журнала, повторюсь. Дикий капитализм.
— Возможно ли в России вообще быть профессиональным писателем, который зависит только от воли и внимания читателей и который, чтобы добиться успеха, не обязан вступать в какие-то союзы с правительством, нужными людьми, выбивать гранты и пособия, набиваться в друзья к меценатам и т. д.?
— Вопрос, судя по всему, актуальный не только для России. Габриэль Гарсия Маркес как-то сказал Марио Варгасу Льосе, вот буквальная цитата: «Но ты, и Кортасар, и Фуэнтес, и Карпентьер, и другие пытаются на протяжении двадцати лет доказать, набивая шишки на лбу, что читатели нас слышат. Мы стараемся доказать, что в Латинской Америке мы, писатели, можем жить за счет читателей, что это единственный вид помощи, которую мы, писатели, можем принять». Не знаю, как у них в Южной Америке, но у нас есть, наверное, сейчас человек десять, что живут литературными гонорарами. Как на самом деле — не знаю, есть же всякие издательские хитрости, реклама, продвижение, господдержка.
В описываемую мною эпоху это было невозможно, хотя Пушкин продержался четыре года, с
— Простите за бестактность, но Вам недавно исполнилось 70 лет... Вы отдавали себе отчет, когда писали эту книгу, что она может оказаться итоговой?
— Я даже был уверен в этом. Впервые в жизни я почувствовал, что и не хочу нравиться публике, не стремлюсь быть понимаемым. Я писал «Изломанный аршин», чтобы объяснить какие-то вещи самому себе. Но у меня не было амбиций, что это будет самое значительное мое сочинение. Я всё же больше дорожу романом «Литератор Писарев». Думаю, он по каким-то параметрам лучше, хотя запомнят меня, вероятно, по книге о Полевом.
Портрет Самуила Лурье работы Михаила Лемхина
В сентябре в «Эрарте» начнется обучающий курс Самуила Лурье «Техника текста»
Отрывок из книги Самуила Лурье «Изломанный аршин»
Рецензия Алексея Балакина на книгу Самуила Лурье «Изломанный аршин»
войдите или зарегистрируйтесь