Конец комедии

• Лорри Мур. Запертая лестница / пер. с англ. Т. Боровиковой. — СПб: Подписные издания, 2023. — 400 с.

Я поняла: когда приходит несчастье, оно стирает тебя, делает тонкой, как ткань ночной рубашки, невесомой, как шелковая комбинация. Руки становятся прозрачными на просвет, кровь больше не красная. Кожа зыблется на ветру, как тело медузы. Ты плывешь сквозь дни, и они кажутся нереальными, словно в трансе, и будят далекие воспоминания (впрочем, не очень обильные). Ход времени — словно взмах легчайшей кисти. Жизнь неуловима, потому что не стоит на месте. Она шарахается в сторону и улетает. Она — гора случайного мусора, даже если движешься сквозь время, как призрак, приглашенный насладиться солнечным днем на пляже.

Лорри Мур — эссеист, критик, профессор филологии и лауреат нескольких национальных и международных премий — прославилась как мастер короткой формы. В 19 лет она получила первую литературную награду за дебютный рассказ, затем ее тексты последовательно попадали в популярные профессиональные и любительские рейтинги, получали стипендии, а один из них вошел в сборник «Лучших американских рассказов ХХ века», составленный самим Апдайком. А «Птицы Америки» — дюжина неформатных, но все равно пронизанных каноническими мотивами текстов — едва ли не стали признанной вершиной творчества, но в 2009 вышел роман «Запертая лестница». И это был даже не новый уровень, а нечто совершенно иное. Это было переосмысление себя, окружающих, нации, самого времени, отсчет которого обнулился 11 сентября 2001 года.

Тесси 20 лет, ее родители — чудаковатые фермеры из типичной американской глубинки, описанной почти в каждом большом американском романе. Но они все же не потомственные земледельцы, к тому же Тесси и ее брат Роберт родились в браке иудея и христианки, и эта довольно тривиальная дихотомия неожиданно усиливает атмосферу некоторого печального дурдома, в котором Тесси росла. Уже здесь улавливаются отзвуки старой доброй классики: Мур не занимается эпигонством, но как будто за ее героями присматривают Чехов и Шоу, одобрительно усмехаясь в усы. Тесси не хочет до конца дней выращивать картошку — знаменитую, между прочим! — и, поступив в университет, уезжает в Трою — город, поразивший ее провинциальное воображение. Здесь есть хипстерские кофейни, профессор комбинирует джинсы и галстук, университетская программа включает изучение британской литературы, геологии, суфизма, саундтреков к военным фильмам, а также дегустацию вин: «Я получала высшее образование, но мои жизненные запросы от этого не стали более возвышенными. Вероятно, образование не помогало мне даже анализировать эти запросы — максимум, на что я смела надеяться». Троя не мегаполис, и Тесси не сразу разбирается в том, что это такое же картофельное поле, как и в местах, откуда она родом, просто больше и запущеннее: «в Трое приходилось жить безо всяких талисманов. Здесь шла неореформация. Стены моей зимней комнаты, казалось, обиты серебристым стеганым атласом, как внутренние стенки гроба. Я начинала думать, что никакой мудрости на свете нет. Есть лишь ее отсутствие». Тем временем Тесси живет обычную двадцатилетнюю жизнь: получает новый коммуникативный опыт, ищет себя в других, вместо того, чтобы заглянуть внутрь, находит подработку няней в семье с приемным ребенком и общие увлечения с соседкой, с которой они более всего преуспевают в выращивании плесени на забытых в холодильнике продуктах.

Но над всем этим классическим таймлайном романа взросления нависает тень доселе незнакомого американцам горя: описываемые события происходят в год, когда весь мир с ужасом наблюдал, как самолет врезается в башню Всемирного торгового центра. И хотя Мур не говорит об этом напрямую (ее фирменный стиль), напряжение, растерянность и все стадии непринятия новых условий чувствуются в каждом поступке ее персонажей. Это нарастающее чувство тоскливой тревоги поддерживается музыкой, которую слушает Тесси, и разговорами работодателей с друзьями, которые она подслушивает, сидя за специальным детским заборчиком, предотвращающим падение с лестницы.

Все свое детство я жаждала поскорее стать взрослой, но эта жажда прошла. Я начала замечать неожиданные повороты судьбы. Женщины средних лет казались очень усталыми, словно из них отжали всю надежду и взамен пропитали мертвенным сном, в котором человек продолжает ходить и говорить.

Это многослойный текст, в котором нет ни одного образа в простоте. Почти любой эпизод или упоминание — часто это выясняется через несколько страниц или глав — неуловимо закольцовывается с каким-то еще. Мур чуть отстраненно и поэтично пишет об эстетике гниения и увядания, и хочется безыскусно подвязать к этому ассоциацию с обществом отчаявшихся и подсознательно жаждущих разоблачения лицемеров, которые со временем испортятся так же, а то и уже выглядят в глазах неискушенной героини как покрытые пушком испорченные фрукты. Семья, в которой работает Тесси, планирует удочерить темнокожую девочку, но движет ими не сила нереализованной родительской любви, а чувство вины и попытка заглазировать действительность, выглядеть современными и свободными до эпатажности. Младший брат Тесси кажется самым нормальным из семьи, славным парнем, который, как Антей, напитывается силой земли, на которой он вырос. Но после школы умница Роберт неожиданно для всех записывается в армию и попадает в действующие войска — идет война в Афганистане. Мать постепенно проваливается в себя, размягчаясь изнутри, как перезревающий плод. Отец тоже сдает, покрываясь патиной. Детство и юность выцветают, приглушаются, но новая взрослая Тесси словно не решается вылупиться до конца: так и стоит в скорлупке со слипшимися мокрыми перышками, в уже начавшем пованивать подсыхающем белке, и меланхолично наблюдает за тем, как перед ее взором развертывается новая эпоха. Тесси не уверена, что ей нравится такое будущее, и сама Мур не уверена, что ее студенческое прошлое, перетертое в национальной трагедии, как в кремуляторе, принесло ей какие-то уроки. Но, может быть, главный урок в том, что никаких уроков нет? Зато есть сюжеты:

я усвоила, что в литературе — как, вероятно, и в жизни — нужно говорить не о том, к чему стремился автор, а о том, к чему стремится сам сюжет. Творец только создает неудобства («Бог умер»). Но творение обладает личностью, своими надеждами, стремлениями, планами, ужимками и прыжками, спектром намерений. В этом смысле Жак Деррида пересекается с Уолтом Диснеем. У сюжета есть ноги и рот! Сюжет ходит, говорит и может сам рассказать, чего хочет!