Волосы в колодце

• Юмэно Кюсаку. Догра Магра / пер. с яп. А. Слащёвой. — СПб.: Изд-во книжного магазина «Желтый двор», 2023. — 544 с.

«Странный», «каверзный», «абсурдный», «таинственный», — продолжите этот ряд любым из схожих эпитетов и не ошибетесь в характеристике. Попав на одну полку с «Островом обреченных», «Туннелем», «Бесконечной шуткой», «Радугой тяготения» и прочими авантюрами издательского дела, роман Юмэно Кюсаку, впрочем, оказался сильно меньше, чем сложившийся вокруг него миф.

Здесь, конечно, важно обозначить: на русском языке наконец-то появился значимый памятник авангарда, экскурс в малознакомый большинству контекст японской культуры. По-прежнему нишевые и с трудом улавливаемые «элементы стиля», понятные ценителям жанрового искусства, но едва ли понятные остальным — гуро, готика, гротеск, — превращаются в симфонию, Метод с большой буквы. «Догра Магра» от начала до конца притворен — готическая декорация к ловко припудренной патологии. Вспоминается Кинг, заявивший как-то о юнгианской начинке космоса Лавкрафта. Тот же случай: литература неудовлетворенности, глубокой метафизической обиды, причины которой, вероятно, даже нет смысла обнажать — ведь продукт неудовлетворенности куда интереснее исходных данных.

Номинально перед нами простейший pulp о страшном и таинственном. Фигур умолчания так много, что кажется, будто читаешь конспект неоконченного романа, симпатический шифр. Вот, поглядим: некто приходит в себя в госпитале. Некто пытается вспомнить свое имя. Некто оказывается совсем не тем, кем выглядит поначалу. Некто погружается в цепь кошмаров и трагедий. Некто — обреченно блуждает от загадки к загадке.

Незамысловатый сюжетец подан вкрадчиво, крайне неторопливо — той арабской вязью Альхазреда, которую трудно с чем-либо спутать. Постепенно осознаешь, что застрял в лабиринте не синтаксическом, не смысловом, но — бытийном; что постоянные рекурсии, все сильнее отдаляющие от сути повествования, есть наиболее верный способ рассказать отсутствующую историю.

Вокруг распростершегося бородача скачет девушка с косичками — ученица второго класса старшей школы. Однажды в ней проявился редкостный талант к искусствам, но девушка стала выказывать разнообразные признаки преждевременного слабоумия. Кстати, изначально она обладала мрачным, меланхолическим нравом, но, как только случился припадок, характер ее вмиг переменился. И когда, принимая пациентку в больницу, доктор Масаки спросил, как ее зовут, та ответила: Я… я безумная танцовщица, Анна Павлова!

Чем-то близким к интонациям этого романа можно назвать первые, еще сугубо эксплуатационные, фильмы Киёси Куросавы, нежность и гротеск в которых перемешаны внезапно, ситуационно. Если мы смотрим «Адскую стражу» или «Малышку До-Ре-Ми», у нас не возникает сомнений по поводу искусственности, вымученности тамошнего действия: но это сомнение не носит характера отрицания, а, наоборот, вовлекает нас в саму атмосферу.

Трудно определить это ощущение, но еще труднее определить его истоки. Пустынность деталей, их предельная самость, насыщает повествование алогизмами, буквально выворачивая его наизнанку. Кричаще яркая кровь в фильмах Киёси Куросавы и тяжеловесные существительные Юмэно Кюсаку — в сути единое целое: театральная потусторонность, благодаря которой набор неживых и, по сути, декоративных элементов работает исправней любого hard-boiled детектива.

Иначе говоря, «Догра Магра» ошеломляюще свежа. Фигуры умолчания высвечивают в ней лишние бездны, лакуны, которые бессмысленно заполнять очередными фантомами, повествовательными трюками, шарадами. Юмор Кюсаку рифмуется с гран-гиньолем и контекстом действительной жизни, контекстом настолько далеким и сиюминутным, что нам, русскоязычным читателям, становится искренне невдомек: что все это, черт побери, значит?

— Недаром же это явление зовется психологической наследственностью. Совершенно невежественный мужик, будучи «не в себе», может читать и сочинять стихи или, считая себя врачом, лечить безнадежно больных. Может, это и выглядит несколько загадочным, однако полностью соответствует принципам классической наследственности. Что же касается свитка… сначала там идут картины, увидев которые Итиро Курэ вмиг пришел в возбуждение и сделался У Циньсю. В нем пробудились воспоминания об истории свитка, которую читали поколения его предков, раз за разом, вплоть до полного запоминания… и об У Циньсю из Фаньяна, который сдал сложные экзамены на степень чиновника и, кажется, прочёл бы даже белый лист.

Ад зеркал, отстраиваемый Кюсаку, лишен конечной цели — это паноптикум живого действия, нисколько не сопрягающийся с историей литературы, эстетикой, риторикой или, чего уж греха таить, большой и сложной наукой. Монологи и трактаты доктора Масаки — цветастая глоссолалия, океан значений. Чем туманней содержание, тем легче придать ему конкретное — и не обязательно правдивое — значение. Так работали оракулы прошлого, так работают мифотворцы настоящего.

Нужно ли говорить о том, как созвучен «Догра Магра» всему и ничему сразу? Караван ассоциаций симптоматичен: привидеться может любая пташка авангарда. «Бартон Финк» с его пылающими коридорами, в которых как будто слишком много подтекста, «Школа для дураков», полная той же загадочной монологичности, «Конец пути» Барта с рассуждениями беспредельной сухости, «Царь Эдип» — и дальше, дальше, пока не отыщется самый первый неизученный текст — возможно, сам «Догра Магра», написанный уже не Юмэно Кюсаку, а мирозданием.

Условность описаний, кошмар деталей, одиночество самого Кюсаку — только попробуй отождествить его с кем-нибудь, как поймешь, что это не имеет совершенно никакого смысла, — именно оно и делает из «Догра Магра» по-настоящему культовый роман. Обсуждать его интереснее, чем прочитывать. Раз за разом, утопая в архетипах, психотерапиях и рекурсиях, нужно всего лишь приготовиться к тому, что катарсис не наступит, и получить добротное эрогуро, исключительное ровно потому, что исключителен его создатель.

Рождение, рост, размножение, старость, смерть — вот чем измеряется истинная продолжительность жизни. Игнорировать этот принцип и сравнивать, предположим, печальную жизнь младенца, который родился утром и умер вечером, с жизнью насекомого, которое так же родилось утром и умерло на закате, глупо и неестественно. Подобные сопоставления бесполезного искусственного времени с растяжимым естественным приводят лишь к трагическому непониманию.

Ведь бывают скучные книги, написанные интереснейшими людьми? Бывают, конечно. «Трагическое непонимание» Юмэно Кюсаку учит нас куда большему, чем пустынной грусти одной конкретной книги. Это и путешествие в тайны Японии прошлого века (химеры истории!), и удовольствие исключительной по накалу эстетики — понимания того, как вкусно и трепетно взрастить нежизнеспособного зародыша фантазии.

Своим переводом Анна Слащёва безупречно передала нутряное смятение не только прозы Юмэно Кюсаку, но и эрогуро как такового, — в очередной раз продемонстрировав, насколько плодородны аспекты чужих культур даже вне рамок интерпретации. Что это — вопрос сензитивности? Разлитая в воздухе тождественность? Пожалуй, очевидно лишь одно: «Догра Магра» — сны о чем-то большем, до чего можно доходить интуитивно, втайне от всех; и уж волосы в колодце, готически переливчатые, или сон эмбриона, мерцающий на поверхности нарратива, будут важны здесь в самую последнюю очередь.