Хульда Гарборг. Исповедь женщины. Ответ Вейнингеру

• Хульда Гарборг. Исповедь женщины. Ответ Вейнингеру. — СПб.: ДА, 2023. — 144 с.

Хульда Габорг (1862–1934) — норвежская писательница и общественница. Впервые ее роман-эссе «Исповедь женщины» вышел анонимно в 1903 году, за авторством «жены одного из замечательнейших писателей-художников Норвегии», и лишь недавно был атрибутирован Оксаной Васякиной. Это художественно-политический ответ на трактат «Пол и характер» венского философа Отто Вейнингера, радикальным продолжением идей которого стало его самоубийство: молодой ученый утверждал, что общество развивается по «женскому типу» и потому пришло в упадок. Создавая собственную Еву, Хульда Габорг рассуждает о феминизме и переосмысляет женскую сексуальность.

 

***

Мой муж живет во имя своей науки. Я вижу его во время обеда и изредка слышу его покашливание в кабинете, где он проводит дни и ночи над своими книгами. Сидячий образ жизни истощил его, и жизнь не радует его более. Он знает свет; он многое понимает, но в нем мало веры и мало надежды, и пессимизм грозит погубить его. Каждый год он предпринимает путешествие с научной целью, и каждое утро он несколько часов работает в публичной библиотеке. Попытки современной женщины завоевать себе свободы не симпатичны моему миролюбивому мужу. Он любит во всем покой и добрый, старый порядок, но он никогда никого не осуждает. Он только говорит: «Нам, мужчинам, это неприятно, но, без сомнения, эти попытки имеют за собой естественное основание. Если мужчина не может более удержаться на высоте положения господина — он должен стать слугой». Он говорит это с небольшой горечью, он образованный человек, и, в сущности, все это интересует его. Он мечтает о покое монастыря и отчасти боится старости. С самого начала он предоставил детей мне, и отношения между ним и нашими детьми далекие.

Это «мое дело». В меня он еще бывает иногда влюблен, но его влюбленность носит всегда другой характер, чем моя. Она носит характер вспышки, и в промежутках между ее проявлениями я для него не женщина. Но он не переставал быть для меня мужчиной. И в продолжение первых пяти-шести лет нашего брака я положительно страдала от несчастной любви к моему собственному мужу. Я была разочарована. Я не могла мириться с тем, что на некоторое время я для него «добрый товарищ», с которым он живет рядом, вместе работает, вместе молчит, не могла я мириться и с положением «хозяйки дома», которой оказывают известное уважение, благодарят за обед и предоставляют пришивать пуговицы. И часто, когда он мило беседовал со мной о предметах, представляющих общий интерес, я думала про себя: «Поцелуй меня, проведи рукой по моим волосам, посмотри мне в глаза. Взгляни на мое платье, на мой воротник, скажи мне, что я хороша собой, будь влюбленным!» Но я почувствовала бы себя также обиженной, если бы он совсем отказался от общих бесед со мной. Иногда я думала, вероятно, не давая себе отчета: «Ах, об этом мы успели бы поговорить и потом, когда состаримся». Но он был на десять лет старше меня, и у него была своя наука. У меня была только моя любовь, и поэтому я была так требовательна.

Я придумывала тысячу маленьких проявлений влюбленности, осыпала его при всяком удобном случае цветами и подарками. Он никогда не помнил о дне моего рождения, не знал, что подарить мне, и на Рождество вешал на елку кредитный билет. Как огорчал меня этот билет! Он мне казался таким холодным и лишенным любви! Когда он получал мои подарки, он благодарил и силился сделать вид, что он очень доволен — он так хотел этого, но вскоре я находила их в каком-нибудь углу. Он даже не помнил более, что получил их.

Со мной дело обстояло совсем иначе. Я вспоминаю, как однажды он придумал для меня подарок. Это был шерстяной корсаж, безобразный, но теплый. Он робко, как ребенок, принес мне его. Как это было мило! Он вспомнил о том, что я недавно озябла. И поэтому он купил этот корсаж. Ах, как я любила эту безобразную шерстяную вещь! Я носила ее целый день, хотя это совершенно не шло мне. Он, значит, думал обо мне, когда ходил по улицам, думал обо мне, а не о своих проблемах, думал о том, что я сижу дома и что мне холодно. Ах, мой друг, если бы ты знал, как ты заставляешь зябнуть мою душу!

Я плакала, когда замечала, что мои подарки не интересуют его, я не могла понять, как можно безразлично относиться к тому, что дарит любовь.

И как благодарна была я, когда он изредка приходил в мою комнату и присаживался ко мне. Я зажигала тогда множество свечей, тайком украшала себя кружевным шарфиком, или вкалывала в волосы роскошные шпильки, и все вокруг принимало праздничный вид. Когда я слышала в то время от других жен, что они испытывают облегчение, когда их мужья уходят на службу, я считала их слова притворством. Но теперь, признаться, часто случается, что в то время, когда он сидит у меня, мне приходит в голову: «Мой милый друг. Мне было бы очень приятно, если бы ты теперь пошел к себе. Ты мне мешаешь».

«Женщины представляют собой сплошную чувственность, — говорит Вейнингер, — в мужчине помимо чувственности живет многое иное». Женщина всегда находится в половом возбуждении, мужчина — лишь периодами. Этим объясняется характер вспышки, присущей мужской любви. Итак, то, что мы, женщины, называем любовью, — не что иное, как инстинкт. Вся наша забота, преданность, самопожертвование, постоянная потребность осыпать возлюбленного тысячами знаков нежности и внимания, чтобы показать ему, что он всегда живет в нашем сердце и в наших мыслях, постоянное желание облегчить и украсить его жизнь — все это лишь маска, обманно прикрывающая нашу никогда не дремлющую чувственность? Быть может. Что знаю я об «истинной натуре женщины»?

Я знаю только, что если это ложь — она все же прекрасна, и мы, женщины, не можем жить без нее: это поэзия нашей жизни. И нам жаль мужчин, которые не нуждаются в ней.

Все реже и реже вспыхивала влюбленность в душе моего мужа. О, как все это было мне знакомо! После продолжительной товарищеской жизни — его глаза вдруг снова начали искать меня. Он замечал, как я одета, брал меня за руку, когда я проходила мимо него, и я замечала, что он чувствует мое присутствие. В другое время я могла сидеть рядом с ним, вставать, уходить, возвращаться и снова садиться, и он не замечал ничего. Теперь взгляд его становился снова теплым, я знала, что он будет целовать меня и что мы снова станем близки, станем мужем и женой. Но на другой день наши взгляды делались снова равнодушны и холодны, и внебрачные периоды становились все продолжительнее. Я все больше чувствовала себя матерью и другом. Но каждый раз, когда ищущий взгляд встречал его холодные взоры и моя ищущая рука принуждена была довольствоваться коротким, рассеянным рукопожатием, я как будто испытывала глубокое оскорбление. Иногда нам случалось часами сидеть в одной и той же комнате, наедине или при других, и глаза его ни разу не искали моих глаз. Тогда я ломала руки от горького осознания скудности жизни. Мое оскорбленное самолюбие внушало мне злые мысли, я чувствовала вражду против него и что-то во мне кричало о мести.

Быть может, действительно, «мужчина во всякой любви любит только себя». Я ведь знала, что он не любит другую женщину, что он не хочет оскорблять меня. Но он не думал обо мне, он видел меня только в те моменты, когда в нем снова просыпались его эротические чувства. Тогда он находил меня прекрасной. Тогда только я занимала место…

«Кто говорит, что он любит женщину, которая вызывает в нем желание, — тот лжет или он никогда не знал, что такое любовь. Так различны любовь и влечение пола. Поэтому кажется лицемерием, когда говорят о любви в браке». О, этот ужасный Вейнингер! Но это неправда, это больная мысль! Я должна обрести эту уверенность, иначе «самый ничтожный мужчина стоит несравненно выше, чем самая возвышенная из женщин». Ведь мы всегда полны желания — значит, мы не любим. Если так — в нас всегда говорит животное, и в мужчине также.

И все же меня часто положительно оскорбляет полное отсутствие ласк мужа или же ласк, которые неминуемо заканчиваются полным физическим слиянием. Я не могу отказаться от мира ласк, находящихся между этими полюсами, хотя и самое интимное мне кажется также прекрасным и возвышенным. Это сложно, но все же это так. Часто чувство душевной теплоты, искренней глубокой гармонии, следующее вслед за интимной близостью, наполняло меня, заслоняя все остальное.

И, быть может, поэтому я думала, что и в самые интимные минуты в женщине больше любви, чем полового влечения.

Как-то раз в одну из таких минут я сказала своему мужу, что испытываю чувство чего-то торжественного, религиозного. Я спросила его, бывает ли такое чувство у мужчин. «Нет, — возразил он, — я думаю, что в этом случае в вас, женщинах, больше души, а в нас — тела». Оно так и было. Но я ведь женщина, не лишенная эротического чувства. Кто прав? Мой муж или Вейнингер? Каждая нормальная, неразвращенная женщина почувствует глубокое отвращение к близости безразличного мужчины. Это должен быть «он», «единственный». Мужчины как будто иначе относятся к этому.

Но разве в таком случае женский эротизм не более чист?

Впрочем, где грань, отделяющая в любви тело от души?

По моему мнению, это одно целое и одно не следует отделять от другого. Если я люблю, то есть если я чувствую по отношению к мужчине, что он заполняет всю мою жизнь, что мои мысли, моя воля принадлежат ему, то мое глубокое убеждение — что и тело и душа моя составляют одно целое существо, стремящееся к другому, столь же целостному, существу.

Я часто слышала рассуждения женщин о том, что они не могут выйти замуж за того или иного из мужчин, потому что им нравится только его душа, а физически он не привлекает их — или наоборот. Но тогда они не любили. При настоящей любви забывают анализы и расчеты, все кажется милым в любимом человеке. Все сливается в одно, и все становится прекрасным.

И он представляет только для меня единственно необходимое — мою жизнь.

В чем состоит эта власть, перед которой все преклоняются, сила, перед которой люди трепещут, как тростник, — я не знаю этого. Знаю только, что страшна и чудесна эта сила, что она достаточно сильна, чтобы весь мир превратить в райский сад!

Постепенно со мной совершалась большая метаморфоза. Пассивность моего мужа все более и более принимала характер равнодушия. В особенности игнорировал он детей, и это больно кололо мое сердце.

Он не замечал малышей, нежных и милых, которые так любили его и смотрели на него, как на высшее существо!