Ахмет Алтан. Мадам Хаят

• Ахмет Алтан. Мадам Хаят / пер. с тур. А. Аврутиной под редакцией Е. Дубянской. — СПб.: Polyandria NoAge, 2023. — 255 с.

Ахмет Алтан — турецкий писатель и политический журналист, работавший и новостником в ночные смены, и главным редактором различных изданий. В 2018 году он был приговорен к пожизненному заключению за неудавшуюся попытку госпереворота. В тюрьме Алтан писал заметки, которые передавал своим адвокатам, и в результате опубликовал мемуары под названием «Я никогда больше не увижу мир». В 2019 году книга вошла в лонг-лист премии Бэйли Гиффорд в номинации «Документальная литература». Мемуары были изданы в семнадцати странах, кроме Турции. В апреле 2021 года Алтан был освобожден из тюрьмы постановлением Кассационного суда.

Роман «Мадам Хаят» — первый текст Ахмета Алтана, опубликованный на русском языке, — был им написан в заключении. В центре сюжета — юноша Фазыл, семья которого из-за политической обстановки в одну ночь теряет все. Теперь Фазыл, в мгновение ока ставший бедным студентом, изучает литературу и подрабатывает статистом на телешоу, чтобы сводить концы с концами. Там он и встречает Хаят — женщину, которая не прочитала ни одной книги, но очаровывает окружающих одним своим существованием. А вскоре Фазыл знакомится с Сылой — его ровесницей, которая, в противовес мадам Хаят, являет собою знакомый и привычный, спокойный мир. Это — «наполненная нежностью, страстью и неубиваемой любовью к жизни история молодого человека, чьи взгляды в корне меняются в результате двух судьбоносных встреч».

 

II

Мы спустились на четыре этажа, мужчина толкнул дверь, и я вошел в сияющую тьму.

Мощный поток света прямо напротив входа в круглый просторный зал с куполообразным по толком в первые же секунды ослепил меня. Я зажмурился. Затем медленно открыл глаза. В ярком агрессивном свете потолочных прожекторов люди и предметы выглядели сверхъестественными существами. Пурпурные, фиолетовые и синие огни, кружащиеся на противоположной стене, постоянно менялись местами друг с другом, пытаясь бороться с едкой белизной прожекторов.

Прямо под рампой находилась сцена, приподнятая футов на шесть. Столы выстроились полу месяцем перед сценой, стулья возле столов покрывали атласные чехлы с огромными бантами на спинках. Слева от сцены расположился оркестр музыкантов, одетых в розовые рубашки.

Поскольку над каждым прожектором имелся черный козырек, яркий белый свет над этими козырьками терял свою силу, постепенно тускнея и растекаясь по сводчатому потолку к стенам в задней части, и почти совсем растворялся, достигнув зала. Огни были окружены темными стенами.

Пространство между освещенной площадкой и этими темными стенами занимали ряды столов, за которыми сидели группы по три-четыре человека.

Я сел за один из свободных столиков сзади.

Когда человек на сцене подал знак, люди за столами начали аплодировать. Из невидимой двери рядом с фиолетовыми, пурпурными и синими огнями вышла женщина в красном платье и запела игривую песенку. Дама была полной. Платье с глубоким вырезом плотно облегало ее тело, не скрывая грудь, выпуклый живот и широкие бедра. Она не пыталась маскировать свою полноту, на против, намеренно подчеркивала ее.

Все певицы, выходившие после нее, тоже оказались пухленькими женщинами, в нарядах самого разного цвета и фасона, но одинаково плотно облегающих. На одной из певиц было платье бирюзового цвета с кружевной вставкой, под которой виднелись бюстгальтер и большой голый живот.

Я никогда в жизни не видел столько толстых и кокетливых женщин в одном месте. Стандарты красоты этого места сильно отличались от принятых «наверху». Если в верхнем мире ценились молодые женщины с маленькой грудью, узкими бедрами, плоскими животами и тонкими длинными ногами, то здесь были популярны зрелые женщины с большой грудью, полными бедрами, округлыми животами, толстыми и крепкими икрами и упругими изгибами.

Камеры выводили изображение на гигантский экран слева от сцены. Он показывал не только певиц, но и случайную публику, иногда приближая лица крупным планом. Было очевидно, что за ближними столиками сидели завсегдатаи, знакомые с правилами этого места. Камера внезапно сфокусировалась на одной из женщин. Ее лицо отразилось на экране. Сразу бросались в глаза рыжевато-русые волнистые волосы, мягкие щеки, которым как будто только что придали форму, тонкие морщинки в уголках глаз и слегка изогнутые в улыбке губы. Но больше всего меня порази ло выражение ее лица. Озорной сарказм, как будто она вот-вот выдаст шутку и сама разразится смехом. Лицо исчезло с экрана прежде, чем я успел рассмотреть больше.

Эта женщина сразу же привлекла мое внимание. На ней было платье медового цвета с глубоким вырезом, которое плотно облегало тело. Когда она стала пританцовывать вместе с другими зрителями, ее движения говорили о наслаждении тем, что она делает. Обнаженные плечи блистали в свете огней. Я не очень искушен в определении воз раста женщин. Моя мама говорила: «Как для европейцев азиаты на одно лицо, так и молодежь не может вычислить возраста людей постарше». Полагаю, она была права. Все, кому перевалило за тридцать, казались мне людьми одного возраста. Тем не менее я предположил, что женщине в медовом платье было от сорока пяти до пятидесяти пяти лет.

В ее движениях не было наигранности, тогда как большинство других зрителей танцевали вычурно, чтобы камера заметила и запечатлела их. У нее были очень красивые бедра. Но самым загадочным был ее неприступный вид, даже когда ее тело извивалось в самых чувственных позах. Это притягивало и в то же время создавало никак не обозначенное предупреждение, запрещающее к ней приближаться. Раньше я никогда не думал, что зрелые женщины могут быть так привлекательны. Я был поражен.

Съемки длились около двух часов. В какой-то момент я увидел свое лицо на экране. Неизвестные мне певцы пели неизвестные песни. У большинства были хорошие голоса. У некоторых даже лучше, чем у прославленных звезд, но, судя по всему, в какой-то момент своей жизни здешние певцы сошли с пути к вершине, то ли потому, что выдохлись, то ли потому, что приняли неверные решения, то ли их страсть была недостаточно сильной, но в результате они оказались на местном телеканале, который смотрят только в предместьях. Однако, никто здесь не выглядел не удачником, напротив, эти люди словно дорожили своей укромной славой, которая не могла просочиться на побережья города.

Когда съемки закончились, прожекторы погас ли, исчезли синие, пурпурные и фиолетовые огни, загорелись бледные лампы на сводчатом потолке. Столы и стулья разом обветшали, на полу проступила грязь, а на лицах — усталость. Потянуло за пахом сырого старого ковра.

Зал медленно пустел. Кто-то ушел за кулисы переодеваться, кто-то поспешил прочь. Выждав некоторое время на своем месте, я тоже встал и вышел из зала. Пластиковые стулья выстроились в ряд по бокам сумрачного коридора. Я присел на один из них, не зная, куда податься, после всей этой игры света моя комната казалась слишком заурядной.

Мимо меня один за другим проходили люди, переодевавшиеся за кулисами. В здании стало тише. Серость старых побеленных стен становилась все темнее. Я услышал шаги. Женщина в элегантном бежевом плаще поверх платья медового цвета шла, постукивая невысокими каблуками темно коричневых замшевых туфель. Рыжеватые волосы были собраны.

Она искоса посмотрела на меня, проходя мимо, и продолжила идти, ничего не сказав. Шаги затихали, а я прислушивался к ним. Женщина поднималась по лестнице. Остановилась. Стала спускаться. Звук ее шагов снова приблизился ко мне.

«Что-то забыла», — подумал я, опустив голову и рассматривая грязные плитки пола. Затем я увидел темно-коричневые замшевые туфли. Их носки были обращены в мою сторону.

— Чего ты ждешь с такой печалью?

Мое сердце часто забилось, и на мгновение мне показалось, что я не смогу выдавить из себя ни слова.

— Ничего, — с трудом ответил я.

— Поблизости есть хороший ресторан, — произнесла она, — и я собираюсь поесть там. Если хочешь, поедим вместе. Вдвоем веселее.

Первое, о чем я подумал, — что у меня нет де нег на ресторан. Не знаю, догадалась ли она об этом по моему лицу или просто уже все заранее решила, но она произнесла:

— Я оплачу.

Я согласился.

Мы поднялись по лестнице и, не говоря ни слова, вышли из здания и пошли пешком. Я прислушивался к ее шагам. Непонятно почему, но меня волновал этот ритмичный стук. В витрине ресторана красовались ряды солений и банок с компотами. Внутри оказалось без людно, наверное, потому что час был поздний. Подбежал официант.

— Добро пожаловать, мадам Хаят, — сказал он. — Где бы вы хотели сесть?

— Давайте мы сядем в саду.

Затем она повернулась ко мне:

— Тебе же не будет холодно?

— Нет, — ответил я.

Сад оказался небольшим мощеным патио под навесом с фонтаном посередине. Здесь были хаотично расставлены странные статуэтки, не связан ные друг с другом: статуя одного из семи гномов в красном капюшоне, маленькая фигурка жирафа, гипсовая Венера, разноцветные керамические птицы, подвешенные к карнизам; кошка, похожая на рысь; принцесса в голубом платье, которая, как я предположил, была Золушкой; ангел с волшебной палочкой в руке...

Мы направились к столику, покрытому бордо вой скатертью. Официант с блокнотом в руке шел за нами.

— Что ты будешь пить? — спросила меня мадам Хаят.

— А что бы вы предложили?

— Ракы?

— Давайте.

Она повернулась к официанту:

— Принеси нам двойной ракы, пожалуйста, и еще немного этих ваших вкусных закусок, но не много. Мы еще хотим хорошей пеламиды поесть.

И снова повернулась ко мне:

— Ты же ешь пеламиду?

— Ем, — сказал я.

Я чувствовал себя веткой, брошенной в воду, и просто плыл по течению.

— Ну, рассказывай, — сказала она, когда официант ушел. — Чем занимаешься? Студент?

— Да.

— Что изучаешь?

— Литературу.

— Я вообще не читаю романы.

— Почему?

— Не знаю, мне скучно... Я не знакома с писателями. Мне достаточно того, что я знаю о людях, и со всем не хочется узнавать больше от кого-либо еще.

— А чем вы интересуетесь?

— Антропологией, — ответила она.

Это был такой неожиданный ответ, что я изумленно уставился на нее с открытым ртом. Должно быть, я выдал именно ту реакцию, которую она ожидала, потому что рассмеялась самым счастливым смехом, который я когда-либо слышал в своей жизни. В этом смехе можно было услышать утренний птичий щебет, осколки хрусталя, плеск чистой воды, разбивающейся о камни, крошечные колокольчики, свисающие с рождественских елок, маленьких девочек, бегущих рука об руку.

— Мне нравится это слово, — сказала она, — вряд ли есть что-то более забавное, чем выражение мужских лиц, когда я произношу его. Иногда мне кажется, что это слово выдумали именно для этого.

Помолчав, она снова рассмеялась.

— Ты же не обижаешься из-за того, что я дразню тебя?

— Нет, — сказал я, — не обижаюсь.

Я хотел сказать: «мне нравится», но промолчал.

— Как тебя зовут?

— Фазыл.

— Красивое имя.

— Кажется, вас зовут Хаят — так к вам обратился официант.

— На самом деле меня зовут Нурхаят, но с детства все зовут меня Хаят¹.

В это время официант принес ракы и закуски, и мадам Хаят сама аккуратно поставила тарелки на стол.

Пока она их расставляла, я смотрел на нее. Ее лицо было озарено утратившим яркость светом, который нельзя было бы назвать красотой, но он был привлекательнее красоты. Свет, в котором живут безразличие, сарказм, снисходительное сострадание, распространявшееся, кажется, почти на все человечество; свет, одновременно привлекающий и предостерегающий от приближения.

— Куда ты смотришь? — спросила она.

Я почувствовал, что краснею, отвел взгляд и сказал:

— Просто задумался.

Мадам Хаят добавила воды в ракы.

— Давай, — сказала она, — здесь отличные за куски. Но не набивай желудок до отказа, оставь место для рыбы.

Закуски и впрямь оказались на высоте, а из-за того, что я давно не пил, у меня закружилась голова от ракы. И, глядя на мадам Хаят, я видел ее танцующей в платье медового цвета.

Она расспросила меня обо всей моей жизни, задавая разные простые вопросы, пока мы ждали рыбу. Казалось, я выложил ей все, что знал. Не понимаю, как это произошло, вообще-то, я не люблю рассказывать о себе. Выслушав, мадам Хаят протянула руку и с нежностью погладила меня по щеке. Мы некоторое время молчали. Ее молчание, как и радость, было простым и многозначительным, было в нем что-то, отчего боль другого чело века становилась легче, или мне так показалось. Как прикосновение руки целителя.

 

¹Hayat (тур.) — жизнь.