Линор Горалик. Частные лица. Часть вторая

• Линор Горалик. Частные лица: Биографии поэтов, рассказанные ими самими. Ч. 2. — М.: Новое издательство, 2017. — 398 с.

В проекте Линор Горалик «Частные лица» поэты получают свободу рассказать о себе на своих условиях, а читатели — редкую возможность познакомиться с их автобиографиями, практически не искаженными посредниками. Второй том «Частных лиц» включает в себя автобиографии двенадцати поэтов: Льва Рубинштейна, Полины Барсковой, Станислава Львовского, Евгении Лавут, Ивана Ахметьева, Евгения Бунимовича, Гали-Даны Зингер, Демьяна Кудрявцева, Николая Звягинцева, Сергея Круглова, Дмитрия Веденяпина и Дмитрия Воденникова. «Прочтение» публикует отрывок из беседы с Иваном Ахметьевым (при участии жены поэта Татьяны Нешумовой).

 

ГОРАЛИК: Когда вы ушли из «ящика», каким было представление о том, что надо делать дальше, чем заниматься?

АХМЕТЬЕВ: Уже были свои, некоторые выборы уже были сделаны, потому что уже читал я самиздат, всякий самиздат, и политический, это нужно было, важно, но и такой творческий самиздат. Довольно много у Миши было этого. Он тогда активный образ жизни вел и знал всю Москву, у него много было всяких текстов, которыми он со мной делился. И я помню, в какой-то момент во мне что-то сдвинулось и я понял: вот это мое.

НЕШУМОВА: А что ты читал?

АХМЕТЬЕВ: Да разных авторов. То есть два сильнейших впечатления от этого чтения были одно в прозе, одно в стихах. Стихи Некрасова и проза Венички Ерофеева «Москва — Петушки». Вот два явления, которые меня убедили в том, что вообще существует современная русская литература, в чем я сомневался. Потому что Бродский меня не убеждал. Бродского все тогда читали, я тоже пробовал, но не увлекся. У меня был друг, который шпарил его страницами на память, а меня что-то не увлекало. А вот Некрасов, да, это то, что надо. Конечно, такое воодушевляющее воздействие было еще очень сильное. Вот в 1972 году я его прочитал, Миша дал подборочку, 51 стихотворение, выбранное Колей Боковым, известный человек, он тогда еще был в Москве, но я тогда так с ним и не пересекся в те годы... И я написал тогда: «Ибо мы подобны дереву, / проросшему через трещину в бетоне; / его ствол сохранит форму трещины; / не нам разбивать бетонные стены, / наше дело — расти». Это 1974 год, это такой этапный год и текст.

ГОРАЛИК: Когда начала складываться эта картина мира — с самиздатом, с другой литературой, — было чувство, что ваши стихи как- то с ней соотносятся?

АХМЕТЬЕВ: Да, в общем, немножко было, но тогда я как-то со стихами не очень лез. Я сам для себя как-то не очень спешил с выводами. Вот что-то получается, а фиг его знает. Потом к концу 1970-х у меня уже появилась своя машинка «Эрика».

ГОРАЛИК: Откуда?

АХМЕТЬЕВ: Анекдот. Я встал в очередь на нее, нужно было становиться в очередь. На Пушкинской улице был магазин пишущих машинок. И там когда-то, когда я был еще студентом, ребята говорят: «Пойдем запишемся на „Эрику“». Я так поколебался, как всегда, лень куда-то идти, но потом все-таки за компанию пошел и записался. Тоже какую-то очередь отстоял и записался. И забыл об этом. Потом прошло несколько лет, я уже давно не физик, я работаю в булочной, и вдруг мне приходит извещение: «Приезжайте за вашей „Эрикой“». Нужно было срочно денег набрать, и мои добрые булочные коллеги тут же моментально скинулись.

ГОРАЛИК: Дорогая вещь, да.

АХМЕТЬЕВ: 160 рублей она стоила. Хорошая серьезная вещь. И я взял эти деньги, пошел и купил. И у меня появилась машинка дома. И я начал делать свои какие-то подборочки. Свои и не свои.

ГОРАЛИК: Какой жизнью они жили, эти подборочки?

АХМЕТЬЕВ: Ну, я делал несколько экземпляров и ближайшим друзьям раздавал. Вот у Файнермана постепенно сложилась целая куча этих стихов. И еще каким-то друзьям давал, с кем я тогда общался.

НЕШУМОВА: У тебя остались эти сборники?

АХМЕТЬЕВ: Остались. И я любил круглые цифры, у меня было 25, 50 и 100 стихотворений. 25 было самых-самых, 50 лучших и 100 лучших. И был полный корпус как бы. И когда в 1980 или 1981 году Миша устроил мне встречу с Некрасовым, я принес какую-то из этих подборок. Возможно, это была подборка 50. И мы втроем встретились на квартире у Миши на Преображенке. И Сева некоторое время читал эти мои листочки и начал мне потом говорить, какой я отличный поэт.

ГОРАЛИК: Трудно было, когда читал?

АХМЕТЬЕВ: Я уже чувствовал, что ему нравится. И когда это произошло, у меня было чувство, что все, моя жизнь — и литературная, и вообще — удалась. Все, я достиг всего, что можно. И вот мы с Севой даже тогда подружились постепенно, он даже на «ты» перешел со мной, позвал в гости. Я стал к нему ходить. А, эпизод, когда мы перешли на «ты», правда, был другой.

ГОРАЛИК: Это какой год?

АХМЕТЬЕВ: Это 1981 год. Весной 1981 года, немножко до того, мы с Мишей стали ходить в литературное объединение при Измайловском парке, это литературное объединение вела такая Наташа Генина, она сейчас в Германии живет. И вот мы стали туда ходить. Через некоторое время устроили обсуждение моих стихов.

ГОРАЛИК: Кто были эти люди?

АХМЕТЬЕВ: Это были какие-то пишущие люди со всей Москвы, знакомые Наташи этой и просто которые как-то приблудились.

ГОРАЛИК: Важно это было для вас?

АХМЕТЬЕВ: Там были хорошие ребята, приличные. Я ко всем хорошо относился. Но я как-то не уловил, что там культивировался все-таки традиционный стих в основном, мне было как-то все равно. Ну традиционный и традиционный, если хорошо получается, пожалуйста, жалко, что ли. А потом устроили мое обсуждение. Миша постарался и созвал всех наших друзей и общих знакомых. Некрасов пришел, что удивительно. Я там почитал свои стихи. И тут они на меня обрушились и стали говорить, что, мол, «я за вечер таких сто напишу» и так далее. И Сева взял слово и попытался им объяснить, что здесь происходит, вообще, в этих стихах, но там никто не понимал, кого они слушают, и его выслушали вполуха. И потом был назначен перекур. Мы вышли, я закурил, а Некрасов не курил. Он говорил: «Ты знаешь, извини, я, наверное, пойду домой, да мне кажется, что и тебе можно идти уже». Я сказал: «Да нет, я еще посижу, послушаю, что они говорят». И он ушел. И вот так мы перешли на «ты». А хороший был весенний день, я еще там посидел, но, надо сказать, в депрессию небольшую они меня таки загнали. Но там даже было несколько человек хороших. Вот Андрюша Дмитриев сидел, он был тогда совсем молодой, он сидел молчал, он так, по-моему, ничего и не сказал. А завсегдатаи, они так сказать... Ну, я потом перестал туда ходить, я понял, что они делают. Они чуть у кого живая строчка, они тут же ее отрезают. Они занимались тем, что подрезали друг у друга стихи, чтобы все было единообразно. Такой вот был тон. И я пошел домой, а на следующий день ко мне вдруг заваливаются Женя Харитонов и Миша Файнерман. Женя пришел со своей куртуазной вежливостью, говорит: «Иван, извините, что вчера не пришел...» А вот с Женей мы были на «ты» или не на «ты», я уже не помню. Мы с ним были так знакомы не очень коротко. Короче говоря, он пришел, чтобы извиниться, что вот накануне он не смог выбраться. И они пришли меня успокаивать вдвоем. Мы с ними посидели так хорошо, я был в телогрейке. Женя это очень одобрил, сказал: «Очень стильно». Потом Эмма нас накормила борщом и я их проводил через лес из Южного Измайлова в город. Потому что Южное Измайлово такое отдельное было тогда еще. Но оно и сейчас такое отдельное. Вот такая была история. Женя вскоре после этого умер, а с Севой мы так вот дружили. Общались после этого 14 лет, до 1994 года тесно общались, я печатал этот «Геркулес», он мне платил деньги за это, как машинистке, у меня подработка такая, да. Работа. Это работа, ее надо оплачивать.

* * *

ГОРАЛИК: Мы говорили про то, что за вас заступался Некрасов и они не поняли, кто этот человек, кто с ними разговаривает.

АХМЕТЬЕВ: Да-да, и то, что на следующий день пришли Файнерман и Харитонов меня утешать.

ГОРАЛИК: Какой это был год?

АХМЕТЬЕВ: Это была весна 1981 года, я думаю. Я тогда, может быть, с этой весны, может быть, немного пораньше, допустим, с конца предыдущего года я стал ходить сразу на два ЛИТО, а до этого я ни на какие ЛИТО не ходил. А тут мне Миша предложил составить компанию и мы пошли в ЛИТО в Измайловском парке, и вот там-то и произошло это обсуждение впоследствии, через несколько месяцев.

ГОРАЛИК: А второе?

АХМЕТЬЕВ: А второе ЛИТО было более удачно, а то я потом забросил вскоре, потому что оно мне было стилистически чуждо. А второе, и Миша и Ваня Овчинников мне сказали «а вот Слава Куприянов занимается верлибром и ведет ЛИТО в юношеской библиотеке», вам хорошо известной, которая сейчас потрясающий дизайн себе сделала, а тогда это было тоже достаточно приличное место. И вот с начала 1980-х годов, не знаю, с какого времени там работал Слава Куприянов, и раз в неделю по четвергам мы там собирались. Слава был очень хорош тем, что... Да, во-первых, у меня была прагматическая цель. Эти мои субчики-друзья сказали: Слава собирает «День поэзии», иди к нему, может быть, он тебя напечатает. Я послушался друзей и пошел. Сразу отдал подборку нескольких стихотворений. А Слава, сибиряк из Новосибирска, и он как-то был связан с Овчинниковым и Харитоновым. Они жили с Женей в одном доме в Москве, а до этого вроде были и в Новосибирске знакомы. В общем вот, к Славе. Слава был не богемный человек, он был такого хорошего достаточно строгого рисунка, но он был очень в глубине души либерален, у него можно было говорить... Он сам не очень много говорил. И можно было говорить другим все, что угодно, и можно было любые стихи в принципе. И разные чудаки к нему стекались со всей Москвы. Там один человек пришел (не знаю, как его зовут), принес целую подборку большую моностихов. Я запомнил одно из них: «КОШКА ПРОШЛА». И разные другие люди. И я тоже принес стихи. И действительно, он сразу их взял и вставил в «День поэзии». Он действительно его составлял, ну, он не один его составлял, но он сумел сделать подборку верлибров. Это «День поэзии» 1981 года, и там несколько страниц верлибров этих самых. Его собственных, Бурича и нескольких других авторов. Но, конечно, не было ни Харитонова, ни Некрасова — это все было совершенно непроходимо. Он балансировал как-то. И он как-то спросил: «Ну, кого пригласить на ЛИТО?» Я говорю: «Холина, Сапгира». Он говорит: «Это мне сложно». Это 1981 год. 1981-й? Да, Женя Харитонов умер в этом году летом. А перед этим он что-то составлял, или он был посредником... Короче, Миша Файнерман мне говорит: «Вот нужно несколько стихотворений для Жени передать». Я передал, но, видимо, это ничем не закончилось. То есть жизнь была двойная. С одной стороны, как будто бы попытался в официоз попасть, и это была единственная попытка... Нет, не единственная попытка, там еще какие-то были попытки. И она оказалась удачной, но так и осталась единственной моей публикацией до перестройки. А потом уже перестроечный период, но это уже другая эпоха. Там «Молодая поэзия 89» и так далее. А это был 1981 год. И вдруг четыре строчки про близнецов. Слава говорил, что он хотел больше, но больше не удалось. Вот эти стихи: «я встретил двух маленьких близнецов / и хотя они были / совершенно одинаковы / посмотрел на меня / только один». И вот пишет рецензию некий Роберт Винонен: «Не лишено философской глубины стихотворение Ивана Ахметьева». Я иду к этому Винонену и думаю, надо развивать успех, какие-то стихи там несу. Он меня очень сухо принял, а потом я каким-то образом оказался в ЦДЛ. И я чуть ли не первый раз в жизни там, сижу в ЦДЛ, и там ходят кругом эти самые писатели, страшно мне не понравились, я, видимо, им тоже не понравился, в общем, полное отчуждение было от этой ситуации и ничего не вышло. А потом какая-то другая дама написала в каком-то другом журнале, что легковесное стихотворение Ивана Ахметьева, нет там никакой глубины. То есть наоборот было сказано.