Отрывок из книги Джурджи Бартлетт «FashionEast: призрак, бродивший по Восточной Европе»
О книге Джурджи Бартлетт «FashionEast: призрак, бродивший по Восточной Европе»
До своего ухода с поста народного комиссара просвещения в 1929 году Луначарский
поощрял и поддерживал различные дизайнерские проекты: элегантные
туалеты Ламановой, прозодежду Степановой, платья Прибыльской,
украшенные этнической вышивкой, экстравагантные и роскошные модели
Экстер и яркие конструктивистские работы Поповой на основе силуэта
платья-«хлопушки». Однако время авангардного искусства подходило к концу
и голоса его критиков звучали все отчетливее. 1920-е годы и без того были временем
жаркой полемики между конструктивистами и их оппонентами. Всего
несколько лет спустя сталинская культура вернулась к канонам традиционной
эстетики, а модный конструктивизм был полностью уничтожен. Авторитетный
художественный критик Фрида Рогинская усомнилась в осуществимости
проектов Поповой и Степановой по созданию нового текстильного дизайна:
по ее словам, подобный тип графического изображения плохо соответствовал
фактуре тонких тканей, для которых предназначался (Рогинская 1930: 26).
В опубликованной в 1935 году статье Елены Эйхенгольц подчеркивалось, что
конструктивисты не учитывают особенностей покроя платья и текстуры различных
материалов и используют одни и те же геометрические узоры, работая
с фланелью, сатином и тканями с шероховатой поверхностью. Конструктивизм
трактовался лишь как незначительный эпизод в истории советского текстильного
искусства, и автор статьи приветствовала появление нового поколения
дизайнеров, таких как Склярова и Шухаева, подаривших новую жизнь
цветочному. В 1931 году специалист
по текстилю Тамара Арманд в исследовании «Орнаментация ткани» заявила
о возвращении традиционного орнамента. И все же рисунки,
Арманд, — традиционные персидские узоры, изысканные орнаменты в барочном
стиле и роскошные вечерние туалеты из набивного шелка, демонстрировавшиеся
в журнале Vogue, — соответствовали декоративной сталинской
эстетике и новой иконографии, изобилующей цитатами из самых разных,
плохо сочетающихся друг с другом источников. Из всех моделей, созданных
в ранний период существования советского государства, Арманд отметила
лишь этнические вышивки Ламановой.
Однако принципы конструктивизма продолжали оказывать влияние на
новую политическую и экономическую реальность. Хотя процесс индустриализации
поставил под сомнение утопические составляющие конструктивистской
картины мира, он вместе с тем акцентировал другие ее элементы — функциональность
и эффективность. В 1928 году состоялась выставка «Бытовой
советский текстиль», на которой были представлены набивные рисунки, выполненные
ведущими художниками (Маяковской, Прибыльской, Степановой),
а также образцы тканей для массового производства повседневной одежды.
Среди экспонатов был так называемый агиттекстиль, в котором использовались
мотивы пропагандистских плакатов. Его создателями были выпускники
Высшего художественно-технического института (ВХУТЕИН). В статье, посвященной
этой выставке, Степанова пересматривала свои прежние радикальные
взгляды, признавая моду необходимым элементом современной жизни и
подчеркивая значимость научного подхода в деле ее развития и реализации.
Следуя идеологии эпохи индустриализации, она отмечала, что изменение
стиля одежды должно обусловливаться не пустым капризом художника, а развитием
новых технологий. Накануне осуществления программы первого пятилетнего
плана Степанова предрекала судьбу социалистической моды, которая
не подчиняется законам рыночной конкуренции, а развивается в процессе
рационализации текстильного и швейного производства. В капиталистических
странах мода отражает культурное состояние общества, тогда как социалистические
дизайнеры занимаются созданием более совершенных форм одежды.
За каждым открытием в сфере технологии неизбежно должна следовать трансформация
костюма.
Позиция Степановой соответствовала риторике эпохи индустриализации,
которая стала неотъемлемой составляющей задуманной Сталиным реконструкции
повседневной жизни. В 1931 году художественный критик Алексей
Федоров-Давыдов предсказывал: «Прозодежда, несомненно, будет развиваться
вместе с ростом коллективизации, вместе с изживанием индивидуализма быта
и индивидуальных форм труда». Вместе с тем
прагматические задачи индустриализации вступали в противоречие с популярной
ранее утопической картиной мира. Если Сталин стремился любой ценой
вывести отсталую страну на уровень современной высокоразвитой державы,
большевики надеялись принципиально реконструировать отношения между
новой социалистической личностью, искусством и промышленностью на онтологическом
уровне. В конце 1920-х годов сталинская культура начала подавлять
авангардные утопические проекты и связанные с ними разнообразные художественные
практики, превратив дизайн, изготовление и распределение одежды в
однообразную производственную рутину и подчинив ее абсолютному диктату
социалистической науки. В 1929 году на смену эстетически ориентированным
модным журналам, таким как «Ателье» (1923), «Женский журнал» (1926) и «Искусство
одеваться» (1928), пришло новое профессиональное издание «Швейная
промышленность». На протяжении 1930-х годов журнал подробно освещал
вопросы индустриализации швейной и текстильной промышленности, пропагандируя
научный подход к решению возникающих в ходе этого процесса проблем
и не уделяя ни малейшего внимания моде и эстетике костюма. В 1932 году
в журнале была опубликована серия статей, посвященных цветовым решениям
в одежде. Их автором была София Беляева-Экземплярская, специалист по
психологии восприятия. В статьях обсуждалась возможность рационального
подхода к выбору цвета одежды на основе широких исследований в области
теории цвета, включая психологическую концепцию хромотерапии. В середине
1920-х годов Беляева-Экземплярская работала в отделе психофизиологии
Государственной академии художественных наук и занималась вопросами
психологии искусства и визуального восприятия. Ее труд «Моделирование
одежды по законам зрительного восприятия», опубликованный в 1934 году,
содержал научный анализ теорий форм и способов их применения в процессе
производства. Опираясь на конструктивистские представления о связи моды
и науки, Беляева-Экземплярская не разделяла утопических надежд на слияние
искусства и технологии.
И действительно, в отличие от конструктивистов, сталинская эстетика
предполагала наличие жесткой границы между упомянутыми реальностями.
Это нашло отражение в принципиально двусмысленном отношении сталинской
культуры к костюму. На практике централизованное промышленное производство
предлагало потребителю примитивную, плохо пошитую одежду из
низкокачественных материалов. На уровне символической репрезентации сталинская
культура порождала идеальные модели, составляющие элемент вновь
зарождающейся массовой культуры, которая активно участвовала в конструировании
мифологической ипостаси сталинского социума. Левая идеология
больше не препятствовала процессу производства и презентации идеального
костюма и очаровательных текстильных орнаментов. Агитационный текстиль
с его индустриальной и сельскохозяйственной тематикой был предан забвению.
Презираемый ранее цветочный орнамент вновь приобрел популярность.
В 1933 году в газете «Правда» появилась статья, автор которой иронически отозвался об агитационном текстиле, замечая, что костюмная ткань — не лучшая
площадка для политической пропаганды. Картинам следует висеть в художественной
галерее, а платье должно оставаться просто платьем — иначе советские
граждане рискуют превратиться в ходячие музейные стенды. В суровом
мире индустриализации место тракторов было на полях, а доменных печей и
станков — на заводах. Что же касается текстильных дизайнеров, то они вернулись
к традиционному стилизованному цветочному орнаменту, выполненному
в яркой, позитивной цветовой гамме.
Утопические мечты о синергетическом слиянии производителя, товара
и потребителя остались в прошлом. Проблемой сталинского общества стала
зияющая брешь между производством и потреблением. Производство принадлежало
героизированной и стремительно развивающейся повседневной реальности.
Потребление, в значительной степени ограниченное, быстро и незаметно
становилось частью мифического мира, репрезентируемого журналами,
кинофильмами и театральными постановками. Модное платье заняло в этом
мире важное место. Парадоксальным образом оно присвоило себе функции
посредника между измерениями производства и потребления. Первыми покупателями
идеального костюма сталинской эпохи были стахановцы. Пытаясь
стимулировать и ускорить процесс индустриализации, Сталин создал программу
премирования наиболее усердных работников, лучших строителей
социалистического общества, и эксклюзивные наряды стали одной из ценнейших
наград, которой рабочие могли добиться лишь ценой невероятных
усилий.
Образцовые манекены сталинской эпохи
В конце 1935-го и в начале 1936 года внимание советских граждан было приковано
к стахановцам. Ежедневная газета «Известия» регулярно публиковала
отчеты о конгрессах стахановцев, работавших в разных областях промышленности,
и об их встречах со Сталиным. Более популярное издание, «Вечерняя
Москва», освещало социальную жизнь народных героев — посещение ими
Большого театра, танцы в клубах и покупку одежды в специализированных
магазинах, предоставлявших лучший выбор товаров. Участники конгрессов
получали престижную одежду в качестве награды за ударный труд. На церемониях
они, выступая перед широкой аудиторией и президиумом, которым
отводилась роль снисходительных родителей, рассказывали о своих, детских,
по сути, мечтах и фантазиях. Все они были связаны с одеждой и обувью. Стахановка
Маруся Макарова прославилась тем, что всю свою зарплату, девятикратно
выросшую после присвоения вожделенного звания, тратила на покупку
одежды. Об этом писала даже западная пресса: «Макарова, „героиня труда“,
работница Сталинградского тракторного завода... не хочет денег». Это не беспокоит
лидеров Советского государства, при условии что Макарова продолжает
работать по-стахановски. На конференции стахановцев в Москве, куда
прибыли 3000 делегатов, Орджоникидзе, народный комиссар тяжелой промышленности,
лично проводил ее на сцену. Под гром аплодисментов он с гордостью
представил женщину: «Это, товарищи, ТА САМАЯ Макарова, которая
раньше получала 150 рублей в месяц, а теперь зарабатывает 1350, поскольку хочет
купить желтые шевровые ботинки». О страстной тяге Макаровой к новым
нарядам упоминается и в книге «Героини социалистического труда» (1936),
где приводятся слова ее подруги и коллеги Славниковой, обращенные к члену
Политбюро Микояну: «Я спрашивала подругу: „Маруся, куда деньги девать?“
Она говорит: „Я себе куплю молочного цвета туфли за 180 рублей, крепдешиновое
платье за 200 рублей, пальто за 700 рублей“». Стахановцы участвовали
в официальных приемах, и поскольку социальные навыки так называемых
«простых людей» не соответствовали их огромным профессиональным достижениям,
им надо было помогать принарядиться. Так что стахановцы получили
возможность шить одежду на заказ из лучших тканей в специальных ателье.
«Ситуация зафиксирована в воспоминаниях комсомолки Петровой, попавшей
на бал в Колонном зале Дома союзов в честь передовиков производства
в 1935 году: „На мне было черное крепдешиновое платье. Когда покупала его
в ателье на Таганке, мне показалось, что в нем и только в нем я буду выглядеть
в древнегреческом стиле. Ну, не Даная, конечно, однако свободное платьетуника,
да еще вокруг ворота сборчатая пелеринка — это да!“». В 1930-е годы приемы в Кремле проходили в исключительно помпезной
обстановке. Женщины в длинных вечерних платьях шествовали по залам
в сиянии люстр как живое свидетельство успехов социалистического государства,
прославляющего своих героев. В прессе сообщалось, что на этих приемах
стахановцы зачастую встречались с самим Сталиным. Журналы уделяли
особое внимание изящно одетым молодым женщинам-стахановкам, которые
органично вписывались в эти тщательно распланированные государственные
мероприятия. Работа больше не являлась их единственной обязанностью.
Они должны были играть роль образцовых манекенов, которые сталинская
культура одевала и выставляла перед огромной аудиторией — всем остальным
населением страны. В начале 1938 года даже журнал «Стахановец»,
посвященный миру машин и управляющих ими суперменов, начал размещать
на своих страницах рекламу косметики и модных дамских головных уборов.
В мифологизированной реальности каждое обычное действие приобретало
характер ритуала — будь то повседневная работа или приобретение одежды.
Платье перестало быть составляющей скучного рутинного существования с
его ограничениями, тяготами, нехваткой самых необходимых вещей.
В сталинской массовой культуре роскошь, элегантность и женственность
стали объектами вожделения. Пока они принадлежали только тем, кто их «заслужил», но в будущем каждая женщина-работница, несомненно, должна была
получить возможность их приобрести. Вспоминая о своем визите в Советский
Союз в середине 1930-х годов, Андре Жид цитировал слова русского собеседника,
Кольцова, стремившегося в разговоре с ним «подчеркнуть, дать повод
оценить недавнюю изобретательность Сталина», который «одобрил женское
кокетство, призвал вернуться к модной одежде и украшениям». Писатель рассказывал об удивлении, испытанном им при виде красивых
«напудренных, с крашеными ногтями женщин». Особенно много их было в
Крыму (Там же). По замыслу властей, и отечественная, и западная публика
должна была видеть, как стахановцы покупают духи и наряды, отдыхают на
крымских курортах, получивших в 1930-е годы, с легкой руки западных писателей
и журналистов, название Красной Ривьеры. Корреспондент New York Evening Post Х.Р. Никербокер с изумлением повествовал о том, как много изящно
одетых и умело накрашенных женщин можно увидеть в Крыму. Они
самозабвенно наслаждались отдыхом, носили шелковые платья и, казалось,
были счастливы, что избавились от тягот пятилетнего плана. В 1935 году газета New York Times рассказывала читателям,
как стахановцы покупают в московских магазинах духи, шевровые перчатки,
шелковое белье и шубы, чтобы затем вернуться в шахты, на ткацкие фабрики
или поля, засаженные свеклой. Автор статьи отмечал, что этот праздник потребления
освещался и советской прессой. Участникам стахановских конгрессов
было нелегко угодить, и сам Алексей Стаханов не был в этом смысле исключением:
«Стаханов приобрел костюм, шляпу и перчатки для себя и шелковое
платье, кардиган, духи и шелковое белье для жены. Александр Бусыгин, кузнец
из города Горький, также купил для жены два платья, туфли и перчатки.
Женщины-стахановки Маруся и Дуся Виноградовы, работницы текстильной
фабрики Иваново-Вознесенска, оказались крепкими орешками. „Мы показали
им крепдешиновые платья, но они сказали, что уже приобрели их, — рассказал
продавец крупнейшего московского универмага. — Мы предложили им другие наряды, из шелка, но бесполезно: они сказали, что такие у них тоже есть“.
Сестры Виноградовы искали шерстяные платья, но подходящих размеров в магазине
не оказалось».
Таким образом, изменение социального статуса маркировалось приобретением
красивой одежды. Последняя, однако, была доступна лишь избранным,
и бoльшая часть граждан к этой категории не относилась. Шила Фицпатрик выделила два измерения советской реальности сталинской
эпохи: «жизнь, как она есть» и «жизнь, как процесс становления».
Роскошные товары, приобретаемые стахановцами, в 1930-е годы были недосягаемы
для их коллег. Дело было не только в том, что самые обычные вещи
были рабочим не по карману — они попросту отсутствовали в магазинах.
В 1934 году фабрика «Первомайка» выпустила 75 тысяч платьев, 85 тысяч юбок,
65 тысяч пар брюк и 39 тысяч блуз из белой ткани. Как сообщалось в газете
«Ленинградская правда», выбор столь маркого цвета, весьма странный в условиях
недостатка мыла, объяснялся отсутствием необходимых красителей для
хлопка. Однако если ежедневные издания все-таки время от времени писали
об имевшихся в стране реальных бытовых проблемах, фильмы и журналы, как
правило, предпочитали исключения правилу. Идея создания радикально нового
утопического общества осталась в прошлом. Страна переживала период индустриализации,
и этот стремительно протекающий процесс требовал не менее
активного конструирования мифического образа реальности.
войдите или зарегистрируйтесь