Убийство в губернской гимназии
Посвящается Ирине Широковой, происходящей из рода Нефедьевых.
Весна 1881 года была ранней, и ледоход на Волге и на Оке начался в один день, словно по команде. Случилось это второго марта. Как будто природа ждала трагического акта цареубийства, ставшего ей сигналом...
Через неделю лед сошел, Волга с Окой очистились, и на них началась жизнь. Та жизнь, что возникает каждый год — подготовка к навигации! Зафырчали в затонах отзимовавшие пароходы, артельщики выкрасили заново дебаркадеры, на пристанские склады завезли первые тюки. Общество транспортирования кладей «Надежда» арендовало часть Гребневской пристани. Неожиданно в десятом часу пополудни там появилось семь человек с ломами. Они споро вскрыли засовы на складе и принялись выносить из него кошму и войлоки. На робкое замечание сторожа, что воровать нехорошо, его обругали по матери и велели погулять с полчаса. Так бы и утащили товар — что мог сделать один караульщик с семерыми сердитыми мужиками, но случайно на пристань заглянули два грузчика. Одним из них был Мустафа Саберов, самый сильный в Нижнем Новгороде человек. Молодой, рослый и очень толстый, Мустафа отличается спокойным и добродушным нравом. Никогда он не дрался и не скандалил, а мог бы наломать изрядно боков... Но, увидев столь наглую обчистку хозяйских сусеков, богатырь возмутился и дал налетчикам отпор. Он схватил двоих ближайших за грудки, приподнял на аршин и отбросил, как котят. Ребята, впечатленные этим, стали пятиться. И тут откуда-то из-за спины сторожа выскочил неизвестный человек и сунул Саберову в спину нож. Мустафа сразу же сел на колени, а налетчики, бросив добычу, разбежались.
По счастью, второй грузчик оказался отставным солдатом, бывалым человеком. Он перевязал раненого и сумел остановить кровотечение. Для огромного тела клинок оказался мал и просто не достал до сердца. Силача увезли в Купеческую больницу, на место происшествия прибыла сыскная полиция.
Лыков сидел дома и лечил простреленную руку. Три недели назад в подвалах собора Александра Невского он спасал царя от покушения, и спас. А в столице его не уберегли... Расследование поэтому возглавил Титус. Лифляндец сразу же столкнулся с необычным описанием налетчиков. И сторож, и второй грузчик характеризовали нападавших, не как бандитов.
— Наш брат, цеховой, — уверенно сказал бывший солдат. — По ухваткам видать. Не то хлебопеки, не то сапожники. А может, столяры. Но не варнаки. Чем-то шибко сердитые были, а как увидели ножик — первые разбежались!
— С каких это пор хлебопеки стали склады подламывать? — усомнился Титус.
— Ну, кубыть, портные. Но что-то тут не тово...
— А который татарина пырнул, тоже цеховой?
— Вот он на отличку. Резчик по хлебу, ети его... Откудова взялся? Как черт из коробки выскочил...
С пристани Титус заехал в Ремесленную управу и получил там справку. В Нижнем Новгороде оказалось 974 хлебника (включая булочников и крендельщиков), 893 сапожника, 487 столяров и 652 портных. А еще 506 кузнецов и 383 печника... Как найти среди них любителей чужого войлока? И почему именно войлока? Копеечный товар. Рядом лежали дорогие туркестанские ковры, но их не тронули.
Яан решил заглянуть к Лыкову, проведать товарища, а заодно и рассказать о происшествии. Он застал Алексея за гимнастикой: раздетый по пояс, тот осторожно разогревал в саду раненую руку полупудовой гирей. Узнав о несчастии с Саберовым, Лыков расстроился и стал собираться.
Они познакомились с Мустафой в декабре прошлого года. Зимой в Нижнем проходят кулачные бои. По воскресеньям у лесных складов за Петропавловским кладбищем собираются любители подраться: мещане, мужики из окрестных деревень, гарнизонные солдаты. Главными противниками исстари являются рабочие ассенизационного обоза и сводная пожарная команда. Обозных возглавляет лучший в городе боец, мордвин Василий Иванов. Рослый, плечистый, с маленькой головой и вечно слезящимися больными глазами, он уже десять лет как не знает поражений. Очень опытный и чудовищно сильный, золотарь дал бы сто очков вперед любому английскому боксеру. С ним-то и сразился Алексей на Николу Зимнего, выступив инкогнито за пожарных.
Было проведено три схватки. Первую Лыков проиграл вчистую и пришел на службу в синих очках, скрывающих «фонари». Вторая закончилась ничьей. В третьем бою сыщик, наконец, попал... Иванова отливали водой, огнеборцы ликовали. Придя в себя, Василий не озлился на обидчика, а наоборот, проникся к нему симпатией. Кулачный боец оказался умным, и даже мудрым человеком. Он принялся учить молодого богатыря всему тому, что с кровью познал сам. Уроки оказались очень полезны для сыскного чиновника и не раз потом выручали его в бурной службе.
Тогда-то, в толпе зевак, Алексей и разглядел рослого увальня с добродушным простым лицом. И попытался вытащить его в схватку. У парня — это и был Мустафа — не было главного качества бойца, а именно куража. Побить соперника, стать самым сильным, утвердиться — все это татарина не интересовало. Способный убить Алексея одним ударом огромного кулака, он вовсе не собирался выходить с ним в круг.
Лыкову было жаль оставлять в покое такую силищу, и он предложил состязаться в поднятии тяжестей. И оказался посрамленным. Выжав над головой двадцать пять пудов, сыщик уже праздновал победу. Мустафа поднял тридцать! Алексей впервые встретил человека более сильного, чем он. Причем намного более... Это было непривычно. Но татарин вызывал только расположение — добрый, работящий, необычайно честный. Эти-то качества татар (присущие многим из них), да плюс еще трезвость, и делали их незаменимыми работниками на ярмарке. Саберов был грузчиком и таскал многопудовые чувалы с весны до осени. В отличие от «атлетического гимнаста» Лыкова...
Встревоженный Алексей поехал с Титусом в Купеческую больницу. Мустафа лежал в маленькой чистой палате на пару с каким-то стариком с провалившимся носом. Он был сильно напуган и слаб от потери крови. Однако парень понимал, что самое страшное не случилось и он легко отделался.
— Говорить можешь?
— Ага...
— Кто это был? Ты их знаешь?
— Нет. Простая мужика. Зачем грабила?
— Они что-то сказали?
— Ага. Кричала, что это их войлоки.
— А тот, кто тебя порезал, их был или какой-то случайный, пришлый?
— Не знай, не видала.
Несколько успокоившись за парня, Алексей поехал в управление. По дороге они с Яаном пришли к единому мнению, что на пристани пересеклись две силы. Те, кто сломал замки, похожи на простых артельщиков, обиженных при расчете. Покумекали и решили забрать свой товар назад! И, по простоте, которая хуже воровства, совершили фактический грабеж. А варнак с ножом появился неведомо откуда и выглядел инородным телом в той сермяжной компании. Неужели случайный любитель заварушек? Ходит с лезвием и ищет, где бы кого порезать... Есть и такие идиоты.
Прибыв в управление, сыщики убедились, какие они умные ребята. Шесть просто одетых мужиков стояли в общей комнате сыскного отделения, комкая шапки. Седьмой, по виду артельный староста, писал объяснение. Форосков ходил между столами взад-вперед и вдохновенно диктовал:
— ...и посредством взлома запоров и преград проникли в помещение, содержащее материальные ценности.
— Помедленнее бы, ваше благородие! — взмолился мужик. — Мы ж не настолько ученые!
— Ха! Мы люди безграмотные, пряники едим неписаные! Эх, лободыроватый... Ломал-то ты быстро!
— Это что, те самые, с пристани? — догадался Алексей.
— Так точно, ваше высокоблагородие! — гаркнул Форосков, вытягиваясь по струнке и выпучивая глаза. Мужики, как один, зажмурились со страха и уставились в пол.
— Вольно! — благосклонно кивнул Лыков. — Жду вас, ротмистр, по завершении с докладом.
И хозяйским шагом проследовал в кабинет начальника отделения.
— Сам господин Лыков, — громким шепотом пояснил за его спиной Форосков. — Что рука поранена — это он царя защищал. А вы, ироды, замки ломаете!
— Так ведь, ваше благородие, он товар-от забрал, а платить не стал, — чуть не рыдая, принялся заново объяснять староста. — Цельную зиму ждали, а надо жен-детишков кормить. Ну мы и пришли своё вернуть. А вы нам теперя арестантские роты сулите. Это где же тогда правда?
Алексей расположился за столом Благово, спросил чаю и, через пять минут, вызвал к себе Фороскова.
Отделение сыскной полиции уже месяц как осталось без начальства. Не только Лыков заплатил своей кровью за жизнь государя. Благово проломили голову в те же мутные февральские дни (Алексей так и не выяснил, кто), и последствия этого мучили статского советника до сих пор. Частичная потеря зрения, слабость и сильные внутричерепные боли; а к старости доктора предрекали дрожательный паралич1. Павел Афанасьевич руководил сыском не выходя из дома, поэтому его помощник и хозяйничал в кабинете.
Форосков, как всегда веселый, доложил о визитерах. Это оказалась артель шаповалов2 из пригородного села Щербинка. Скупщик Содомгоморов еще зимой забрал у них товару более чем на тысячу рублей с отсрочкой платежа в две недели и до сих пор не заплатил. Мужики ждали-ждали да и явились за своими кошмами прямо на содомгоморовский склад, арендованный у общества «Надежда». Ну сломали замки... Были немного выпимши, для храбрости... Помощника с ножом не звали; кто он — сами не знают. Как увидели, куда дело вывернуло, тут же задали лататы. Поразмыслив, шаповалы явились в полицию с повинной.
— Порядочные мужики, — заключил Петр, — только бестолковые, как дети. Это их шельма Содомгоморов запутал. Итак нищета — собрали слезы, послали продать; да он еще и обворовал их. А теперь сидит в приемной, чтобы отдать вам заявление.
— Какое еще заявление?
— О том, что подвергнулся нападению вооруженных грабителей, взломавших еще и склад. Требует посадить их в тюрьму. Случай с ножом ему очень на руку.
— А денег за взятый товар платить не собирается?
— Нет, конечно. Теперь, говорит, стервецам вообще ничего не положено; в тюрьме их казенной похлебкой накормят. Мужики горюют...
— Та-а-к... Позови-ка сюда этого мошенника!
Форосков улыбнулся в предвкушении удовольствия и кликнул скупщика.
Содомгоморов вошел важный, с выражением озабоченности и оскорбленной невинности на лице.
— Позвольте подать заявление, господин исправляющий должность начальника отделения. Пытались ограбить и зарезать! Средь бела дня!
Скупщик сорвался на визг.
— Разбойники! Бунтовщики! Я спасся только волею случая; а теперь они лгут, что я должен им денег. Это Инна Содомгоморов, чья честность в делах общеизвестна в городе! И далеко за его пределами...
— Это не тот ли самый, что судился о прошлом годе дважды? — спросил Лыков у Петра. — За мошенничество при поставке провианта в
— Так точно, он и есть!
— Да я... — начал было проситель.
— Молчать!! — рявкнул титулярный советник так, что из приемной вбежал ошарашенный городовой.
— Ваша вопиющая нечестность в торговых делах действительно общеизвестна. Она и повлекла за собой законное возмущение кредиторов. Вы спровоцировали их на возврат товаров, задержав обещанный платеж на полгода. Это реституция, предусмотренная в шестом томе Свода Законов. (Тут Лыков соврал: законом такая «реституция» с ломом в руках, конечно, не предусматривалась.) А при попытке шаповалов извлечь свои кошмы явился неизвестный, вооруженный ножом. И напал на одного из грузчиков. Это вы его наняли?
— Да я... ваше благородие...
— Как его имя? Где он проживает?
— Побойтесь Бога, господин исправляющий должность! — возопил Содомгоморов. — Это ихний головорез! Причем тут я?
— Следствием уже достоверно установлено, что преступник не имеет никакого отношения к артели шаповалов. (Тут Лыков опять соврал.) Его вторжение совсем не выгодно мирным артельщикам, зато весьма на руку вам! А? Повторяю вопрос: кто он?
— Эвона вы как повернули! — оскорбился скупщик. — Меня грабят, а я же и виноватый? Ну, это не годится! Есть и на вас управа. Мужичье сиволапое выгораживать...Я немедленно иду к губернатору!
— Куда ты немедленно пойдешь — это мне решать, — рассердился Лыков. — Городовой!
Из приемной снова вломился парень с саблей.
— Арестовать его на трое суток. Для начала. Форосков!
— Здесь, ваше благородие!
— Начать розыскные действия. Обыск в доме и в конторе. Выемка копировальных книг3. Наложение ареста на торговую деятельность. Отношение к ремесленному голове с требованием приостановить патент.
— Есть!
— Разместить засаду на его квартире. Из четырех человек. Нет, из шести. Преступник может явиться туда за наградой... И ходатайство прокурору о продлении срока содержания Содомгоморова под стражей на все время следствия. Не знаю, управимся ли к Рождеству, так что проси срок подольше.
— Наряд! — заорал Форосков диким голосом. — Выводи! Ждать в приемной.
Городовой вытолкал ошарашенного скупщика из кабинета.
— А куда его на самом деле, Алексей Николаич? — спросил Петр Лыкова вполголоса.
— Посади пока в секретное. Через час приди и скажи: «Артельщики очень просят отпустить тебя, чтобы ты смог с ними расплатиться. Лыков в раздумьях... Твоя готовность немедленно вернуть долг — естественно, с процентами за шесть месяцев — может повлиять на его решение».
— Понял.
— И пугани эту сволочь как следует. Скажи: «Лыков спас царя месяц назад, и, кому следует, это помнят. Ему теперь все можно, любые беззакония! Отдай долг и беги, покуда отпускают. Еще учти, что Лыков очень злопамятный и будет теперь за тобой приглядывать. Так что замри!»
— Опять понял. А с мужиками что делать?
— Сделай внушение и отпусти.
— Губернатору это не понравится.
— Знаю. Но сейчас меня некем заменить: Павел Афанасьевич болен. Новый государь в Нижний собирается, ярмарка через три месяца... Не решатся.
Форосков ушел. Вместо него сразу же явился доктор Милотворский, хмурый и озабоченный.
— Алексей Николаевич! Не хочу вас огорчать, но увы... В губернской гимназии убийство.
Губернская гимназия находится на Благовещенской площади и выходит боковыми флигелями на улицы Тихоновскую и Варварскую. Красивое здание, трехэтажное посредине, с бельведером для метеорологических наблюдений, хорошо известно полиции. Выпускники уже взрослые: многим по девятнадцать лет, а есть и двадцатилетние. Половое созревание выражается в разных формах. Гимназисты седьмого класса замечены и в кражах, и в непристойном поведении. В последнее время вошло в моду употреблять наркотику, следом за чем всегда следуют дебоши. Но чтобы убивать!
Лыков спустился с Милотворским в прозекторскую полицейского морга. На столе лежал труп юноши. Такой еще молодой! Задумчивое лицо стало уже остывать и сделалось каким-то неземным... Резкая складка между бровей, сильный подбородок. Уголки рта опущены, словно покойник был обижен на весь белый свет.
— Перелом шейных позвонков, — пояснил доктор. — Обнаружили сегодня утром в зале для упражнений, лежал под гимнастической машиной. Вызвали полицию. Помощник пристава осмотрел тело, составил протокол о несчастном случае. Крутился, мол, на турнике, сорвался, упал на шею и... Такое объяснение всех устроило, пока тело не попало ко мне.
— Как его зовут?
— Михаил Обыденнов.
— А лицо породистое. Вы заметили?
— Лицо как лицо.
— Что же с ними произошло на самом деле?
— Его ударили сзади палкой или железной трубой, очень сильно. Перебили позвоночник. На шее остался кровоподтек.
— А потом подбросили тело под машину?
— Да. Мысль наивная и обличает человека малоопытного. Такой обман никак не мог бы пройти.
— Сверстник? Сводил счеты?
— Полагаю, что это возможно. В таком возрасте жизнь человека еще не ценится.
— Что ж, Иван Александрович, пишите заключение. Я открываю дело.
Несколько последующих часов Лыков провел в гимназии, допрашивая учеников и преподавателей.
Михаил Обыденнов, 1863 года рождения, происходил из мещан уездного города Василь-Сурска. Отец его умер неделю назад. Сын съездил на похороны и вернулся оттуда какой-то странный. Словно узнал там что-то весьма важное...
У покойного была репутация человека обидчивого и завистливого. Это объясняли его темным, неясным происхождением. Зависть обращалась к представителям хороших фамилий, лицам, принадлежащим к потомственному дворянству. Не деньги волновали Обыденнова, а имя! Характер он имел закрытый и сложный. Не глуп, но и не умен; задумчив, но и вспыльчив. Были и достоинства. Трудно сходясь со сверстниками, Михаил становился затем верным и надежным другом.
Этих-то друзей убитого Лыков и допросил особенно тщательно. В гимназии их оказалось двое: Сергей Генч-Оглуев из местных и Серафим Рыкаткин — сосед по общежитию. Обыденнов как иногородний проживал в общежитии при Братстве Святых Кирилла и Мефодия на Грузинской улице. Койки его и Серафима стояли рядом.
Генч-Оглуев — вихрастый, в веснушках, с открытым лицом — принадлежал к именитой семье. Отец служил предводителем в Нижегородском уезде и состоял в свойстве с Фредериксами и Карамзиными. Сам юноша был стеснителен и серьезен не по годам. Смерть товарища потрясла Генча.
— Я догадываюсь, за что его убили, — сразу заявил он сыщику. — Он узнал на похоронах отца, кто на самом деле был его кровным родителем.
— Это ведь сильно заботило его?
— Да. Можно сказать, у Миши была «идея фикс». Он завидовал мне и всем прочим из Бархатной книги. Очень хотел относиться к столбовым дворянам! Подозревал, что имеет на это право. Часто смотрелся в зеркало и находил в своей внешности признаки «голубой крови».
— От него скрывали имя настоящего отца?
— Да. Формальные его родители простые мещане, люди неразвитые и совсем его не любившие. И внешнего сходства никакого! Но кто-то незримо опекал Мишу и помогал деньгами. Он мог только гадать, тайну блюли строго до самого последнего времени. Михаил многое узнал в свой последний приезд в Василев-на-Суре.
— И рассказал вам?
— Увы, не все. Только то, что его отец действительно очень знатен и богат. Но так и не назвал фамилии. Постеснялся. Сначала он хотел с ним встретиться, поговорить, может быть, сдружиться. Мысленно рисовал сцены примирения, теплых чувств... Мише не хватало семейной ласки. Но ничего не получилось!
— Отец оказался не рад сыну?
— Не просто не рад. Он выгнал его в ярости!
— За что же так сурово?
— Конечно, из-за наследства! Михаил сказал мне удивительную вещь: он достоверно рожден в законном браке! Имеются бумаги, подтверждающие это.
— Вот это новость! — даже вскочил Алексей. — Ну и ну... Гнев родителя становится тогда понятным.
— Более чем! Есть законные наследники, все уже мысленно поделено, и вдруг новый едок... Это ли не мотив для убийства?
— Еще какой мотив, Сергей. Как жаль, что Обыденнов не назвал вам фамилию! Я, конечно, пошлю агента в Василь-Сурск; попробуем найти концы там. Но... все же история эта мне не нравится. Как-то неправдоподобно, словно в романе. У жизни намного более простые сюжеты. Не мог отец не знать, что его сын — законнорожденный! Он за ним следил, помогал деньгами. Бастард — понятно, но рожденный в законном браке... Что, папаша забыл, как прошелся вокруг аналоя? Бред! Вы уверены, что Обыденнов не сочинил всю эту романтическую легенду, начитавшись графа Салиаса?
— Но ведь его же убили за нее!
— Да. Значит, кто-то воспринял эту его байку всерьез.
Отпустив Генч-Оглуева, Алексей вызвал второго товарища покойного, Серафима Рыкаткина. Тот оказался совсем не похожим на первого: закрытый, настороженный, угрюмый. Смотрит исподлобья, размышляет над каждым словом и, о чем ни спроси, отнекивается незнанием. Так, наверное, повел бы себя убийца, простодушно подумал Лыков и осекся. Неужели? Крепкий костяк, широкие плечи и сильные руки. Рыкаткин выглядел старше своих лет. И внутренняя сила, недобрая сила... Хватит у такого духу переломить человеку позвоночник палкой? Пожалуй, да.
Рыкаткин отрицал все, что рассказал Гонч-Оглуев. Да, Мишка приехал из Василя не в себе. Что ж тут удивительного? Отца схоронил. А отец ли тот мещанин? Черт его знает... Обыденнов вечно выдумывал про свою «голубую кровь»; особенно его злила неказистая фамилия. Мечтал вдруг оказаться Оболенским или Нарышкиным. Пунктик такой действительно был. Еще наводил тайну, где не надо... Если Михан и взаправду бастард, то, пожалуй, папашу-аристократа он заиметь мечтал. Ради этого и присочинить мог изрядно. Вот, наверное, Оглуеву и наплел — с вранья пошлин не берут. Законнорожденный? Сказки, такое лишь во французских романах бывает. Что он сын великого князя, не говорил? А мне говорил...
За три часа Лыков допросил всех семнадцать одноклассников убитого и полдюжины преподавателей и сильно утомился. В ушах звенело, круги перед глазами... Рано пока ему так вкалывать, не оправился от ран (вон, опять кровоточит), но куда деваться? Благово старше, у него запасов здоровья меньше. Алексей решил поехать к учителю и рассказать, что успел выяснить. Сыщик собирался затем вернуться и еще раз поговорить с гимназистами, но теперь уже не о самом убитом, а о его товарищах. Особенно его интересовал Рыкаткин.
Алексей застал Павла Афанасьевича в гостиной. В воздухе приятно разлился аромат «сиофаюна затхлого» (сортовой китайский чай, дорогущий — пять рублей фунт!). Учитель держал подстаканник из богемского бисера. Дамское рукоделие являлось памятью о давней подруге Благово, которую он чуть было не увел от мужа, да вовремя одумался.
— Присоединяйся, — предложил хозяин.
— Мне бы лучше мяса кусок, да побольше. И копру, если есть.
— Опять рана открылась? Чего ж ты бегаешь-то!
— Я из гимназии.
— Хоть из императорской квартиры! Марш к Авдотье на перевязку, а потом истребишь консоме с жарким.
Через сорок минут, поевший и осоловевший, Лыков сидел в креслах и излагал собранные сведения. Статский советник слушал его молча. Когда Алексей закончил, Благово спросил:
— Что намерен делать дальше?
— Продолжить расспросы гимназистов. Серафим подозрителен. Такой же близкий друг убитому, как и Генч, а ничего не слышал. Думаю, Обыденнов и с ним поделился известием, но тот почему-то это скрывает.
— Хорошо. Еще что?
— Пошлю Фороскова в Василь-Сурск. Пусть роет землю носом!
— Правильно. Дальше?
— Обыск в общежитии для иногородних учеников ничего не дал. Бумаг, о которых говорил Генч, не обнаружено.
— Не удивительно, их взял убийца. Еще что?
— Следует попытаться вычислить отца Обыденнова.
— Молодец, догадался. И кто у тебя в списке?
— Мы знаем три качества этого человека. Он знатен, богат и не очень молод. Так?
— Так.
— Вот далее у меня заминка. В голову приходит только Бекетов. Это вы у нас столбовой, Павел Афанасьевич, вам и карты в руки.
— Бекетова я вычеркиваю. Да, хорошего рода. И в молодости был изрядный повеса. Но с богатством у него нелады. Дом и выезд, а боле ничего, кроме долгов. Имение в Теплом Стане дважды перезаложено. Наследникам достанется только толпа кредиторов, тут не за что убивать.
— Других кандидатов у меня нет. А у вас?
— У меня их три.
— Ого! Наш Нижний Новгород столь обилен осколками знатных фамилий?
— У нас замечательный город. Один из красивейших в России. Есть в нем и аристократия. Под названные тобою качества подходят: Петр Николаевич Охотников, Сергей Львович Танеев и Александр Евгеньевич Нефедьев. Все трое по-настоящему богаты, особенно Нефедьев. Его род вообще денежный: в Московской, Нижегородской и более всего в Тульской губерниях у них огромные угодья. Наш, здешний Нефедьев владеет очень дорогим майоратом где-то под Москвой. Для него появление неожиданного наследника явилось бы страшной неприятностью.
— Прикажете установить за всеми троими негласное наблюдение?
— Да, и немедленно. Убийца может придти к заказчику за расчетом. Ты веришь в рассказ Генч-Оглуева? Что парень оказался законнорожденным.
— Я с трудом представляю, как это могло случиться, так сказать, технически. Значит, его отец венчался. Что, жена поссорилась с мужем, разъехалась с ним и затем родила? Потом они развелись, а она забыла сказать бывшему супругу, что у нее есть от него ребенок? Бред.
— Действительно, представить подобное трудно. Почти невозможно. В одном ты не прав, поскольку сам еще очень молод. У жизни не только простые сюжеты есть в запасе. Она может такое закрутить, что Дюма-отец отдыхает! Так что проверяем отцовство всерьез. Ты понимаешь, что произошло, если родитель Обыденнова не знал о законности его происхождения? А вдруг он женился вторично, не расторгнув первого брака? Тогда все встает для него с ног на голову. Незаконные дети делаются законными, а свои, любимые, которых не бросил во младенчестве, а растил, оказываются бастардами! За такое и убить можно. Чтобы все опять сделалось по-прежнему.
— Литературщина, Павел Афанасьевич!
— Это было бы драмой для всех троих из нашего списка. А особенно для Нефедьева с его майоратом. Хотя и для Охотникова беда — он так любит своего Петрушу... Ну, ладно. Дуй в управление, вкалывай, но и отдыхать не забывай. Жду тебя завтра с отчетом.
Алексей вернулся под каланчу4 и распорядился взять под наблюдение трех подозреваемых, вычисленных Благово. Титус отправился наводить о них же справки. Форосков срочно выехал в Василь-Сурск. Подписав накопившиеся бумаги, Лыков вернулся в губернскую гимназию и принялся за новые расспросы.
Уже через час он услышал столь важную новость о Рыкаткине, что прекратил дальнейшее разведывание.
Допрашивая первых трех гимназистов, титулярный советник заметил общую у них черту. Одноклассники говорили о Серафиме неохотно и скупо. И очень осторожно. Складывалось впечатление, что они его побаиваются, причем все трое! Наконец, зашел четвертый ученик, Клавдий Томилин. Он понравился Лыкову еще при первой беседе спокойствием, присущим сильным людям. Уверенный в себе, но отнюдь не самодовольный. Крепко сложенный, открытый и надежный. Томилин сел на стул и взглянул на сыщика с недоумением:
— Мы не все обсудили?
— Да. Мне нужно поговорить с вами снова, теперь о ваших товарищах. Расскажите мне о Рыкаткине.
— Об этом душителе?
— Почему душителе?
— А он родом из Вичуги.
— Минуту! — Лыков порылся в ворохе бумаг на столе, нашел нужную справку, пробежал ее глазами. — Действительно, я не обратил на это внимания. Но не все же обитатели этого села относятся к «красноподушечникам»!
— Этот относится. Отец Серафима — уставщик секты.
— Очень интересно! Стало быть, юноша воспитан... особым образом?
— По высшему разряду! Всех здесь запугал, кроме меня.
Вичуга — село в Костромской губернии и столица глухого лесного угла. Волга делает здесь поворот с запада на юг. Внизу угла находится Иваново-Вознесенск, вверху — Кинешма. Старинный раскольничий район густо заставлен фабриками: бумаго- и ситцепрядильными, ситценабивными, ткацкими. Самые крупные и известные из них — мануфактуры братьев Разореновых, Морокина, Кормилицына и Тихомирова. На них работают десятки тысяч людей, а владельцы фабрик относятся к самым богатым в России людям.
В этой местности, издавна заповедной, представлены беглопоповцы австрийского согласия и федосеевцы, но не они задают здесь тон. В Вичуге квартирует самая загадочная и жестокая русская секта. Сами себя они называют «делатели ангелов». Посторонние же люди именуют их «красноподушечниками», или попросту «душителями». Члены секты считают: чтобы умирающий человек попал в рай, его надо обязательно удушить. И душат. Специальной красной подушкой, с соблюдением особых ритуалов, не допуская к больному ни докторов, ни родственников. Молва утверждает, что жертвами секты становились и здоровые люди, особенно наследники крупных состояний. Их капиталы отходили затем к «делателям ангелов». Сейчас под управлением этого толка находится несколько крупных мануфактур. Немногочисленная секта очень богата и пользуется странным покровительством властей. Она не попала, как скопцы и хлысты, в перечень особо вредных ересей, и даже в опасные (как, например, невинные «бегуны»), не записана! Знаменитый земляк Лыкова, литератор и большой специалист по расколу Мельников-Печерский, тоже обошел душителей вниманием, хотя жил в Вичуге и собирал о них материал. Видимо, его убедительно попросили смолчать... И чиновник особых поручений МВД, легендарный гонитель раскольников, вошедший в их устные предание под прозвищем «народившийся антихрист» — смолчал.
1Дрожательный паралич — старое название болезни Паркинсона.
2 Шаповалы — изготовители шляп, кошмы, плащей и прочих вещей из войлока.
3 Копировальная книга — книга входящей и исходящей деловой переписки.
4 Нижегородское городское управление полиции делило здание с пожарной частью.
войдите или зарегистрируйтесь