Лицом к лицу: немного о поцелуях

Глава из книги Рэймонда Таллиса «Краткая история головы»
Мил, как после смерти поцелуев память.
Теннисон. Слезы, напрасные слезы

Поцелуй — так мало и так много. Он выражает собой телесность, свободу человека, наши пути через этот мир, память и протяженность отношений между людьми во времени.

Начало 70-х годов прошлого столетия. Некий мужчина едет в поезде на свидание с женщиной, которую он, молодой врач, работающий буквально день и ночь, не видел две недели. Он влюблен. Она влюблена. Когда они встретятся, то поцелуют друг друга. Все ясно, как день. Но что может быть непонятнее поцелуя, двух голов, приближающихся друг к другу: ее — на скорости, с которой она шла к станции, и его — пассажира поезда, который движется со скоростью до 80 миль в час.

Им не терпится соединиться. Его нетерпение только усиливается с приближением назначенного часа, согласно правилу, что время расширяется пропорционально тому, как мы переживаем расстояние, отделяющее нас от нашей цели. Это расстояние, если проспать его невозможно, нужно прожить как последовательность ощущений, мыслей, событий и действий. Странные вещи происходят со временем, деформированным нетерпением. Сказывается квантовый эффект Зенона: интервал делится и делится, а моментов, которые необходимо пережить, меньше не становится. Две недели пополам, остается неделя, которая, однако, не кажется короче; то же самое с несколькими днями и неделей; с сутками и тремя днями, с днем самого путешествия. В результате двухчасовая дорога из одного города в другой тянется так же долго, как и все тринадцать дней между прощанием и грядущей встречей влюбленных. Вот и объяснение этой грустной тайны: острота, с которой мы делим время на его составляющие, увеличивается, пока отмеренный отрезок времени становится меньше.

В своей достаточно известной статье французский математик Бенуа Мандельброт задает на первый взгляд абсолютно простой и неинтересный вопрос: «Какова длина британского побережья?» Длина береговой линии, оказывается, зависит от масштаба линейки. Если измерять длину по картинке со спутника, она будет меньше той цифры, которая получится, если следовать всем изгибам берега, что, в свою очередь, окажется меньше того расстояния, которое проползает улитка, оставляющая серебристый след на прибрежной гальке. Можно представить себе четвертый способ измерения — с помощью мощного микроскопа, отмеряющего движение по поверхности каждой песчинки. Из чего можно заключить, что у берега нет определенной длины, или что эта длина бесконечна.

Но это все хорошо для спора математиков с философами. А для влюбленного мужчины важно то, что ожидание встречи с любимой будет оттягиваться по мере повышения тщательности, с которой он наблюдает за событиями, грядущими и прошедшими. Неделя разбивается на отдельные дни; дни проходят в клинике и дежурных обходах; обход разделен на осмотры конкретных больных; лечение больных осуществляется посредством различных мероприятий, вроде ведения истории болезни, направления на рентген, уколов, объяснений пациенту происходящего. Каждое из этих действий состоит из множества компонентов. Направление на рентген разбивается на заполнение бумаг, звонок по телефону, чтобы дежурный передал это направление администратору. Следующие разбивки очевидны: три попытки дозвониться до отделения рентгенологии, двадцать пять шагов к телефону, восемь движений руки, разделенные сигналом «занято» в трубке, и т. д.

Но теперь-то он, наконец, в пути, отменяющем расстояние между ее и его головами. Он старается не думать обо всех составляющих своего путешествия, чтобы его внутренняя траектория не раздулась, как побережье пересекаемой им страны. Пока его голова проносится сквозь окружающую местность, его лицо, пересекающее изгороди и поля, меняется словно фотография, пока за окном опускаются сумерки, а он не может не думать о том, как велик мир и как по сравнению с ним ничтожны головы, которым суждено встретиться. Вытесняемые их губами графства приблизительно в 250 тысяч раз больше самих целовальщиков. И именно такие площади хранятся в их головах.

Кому еще, помимо двух голов, нацеленных на слияние, интересны эти вопросы пространства и времени? Это наш общий предельный интерес. Потому что, чем бы поцелуй не являлся, он сексуален и, следовательно, заставляет думать о кульминации грядущей встречи, для которой он сам является прелюдией, как о животном поведении. Фрейд, к примеру, утверждает вот что: «Каждый, всерьез занявшись самоанализом, ... наверняка обнаружит, что относится к сексуальному акту как к чему-то изначально низкому, оскверняющему и порочащему не только тело. Экскременты слишком тесно и неотделимо связаны с сексуальным; местоположение гениталий — intra urinas et faeces — все же имеет решающее и неотменимое значение... Гениталии сами по себе не участвовали в эволюции человеческого тела в сторону красоты, они остались животными, таким образом, и любовь по сути своей так же примитивна, как и прежде».

Читатель может вспомнить, как Ричард Доукинс объединял сексуальное влечение с голодом, объявив их двумя последними составляющими человеческого поведения, поддающимися «простой дарвиновской интерпретации» (Pyle A. Key Conversation: The Cogito Interview. London and New York: Routledge, 1999.).

Но нельзя просто по-дарвиновски объяснить эти действия, состоящие из стольких промежуточных стадий, это продвижение к цели, проходящее через столь густо наполненное событиями пространство, которое включает в себя, к примеру, вытаскивание денег из кармана для того, чтобы обменять один набор условных единиц (банкноты фунтов стерлингов) на другой (железнодорожный билет, разработанный в Донкастере; напечатанный в Эдинбурге; купленный в Портсмуте; хранящийся в кармане соответствующей случаю одежды вплоть до того самого момента, пока его не потребуется предъявить в Лондоне; бумага сделана из дерева, срубленного в Швеции и покрашенного в Боллингтоне; а текст напечатан алфавитом, усовершенствованным за 2,5 тысячи лет и регулируемым правилами и исключениями, сформированными в результате усилий коллективного сознания в интуициях, собранных в общий закон).

И приносимая им радость совсем не проста. Этот путь — паломничество из одного мира в сердце другого. С чего бы еще мужчина стал чувствовать, будто реальность вокруг как-то особенно связана, не будь он во власти воображаемой картины, как любимая ждет его на станции? С чего бы еще кофе, бултыхающийся из стороны в сторону в пластиковом стаканчике, доставлял ему такое удовольствие, пока он думает о том, как влияние далеких звезд делает нашу жизнь настолько сложной? С чего бы еще он воспринимал рот, в который запихивают сэндвичи, как нечто необыкновенное и многофункциональное?

Таким образом, это стремление одной головы по направлению к другой движимо не просто инстинктами (а еще меньше механическими целями). Этим двоим не встретиться иначе, как по непроизвольной причине, с явным намерением, освещающим весь мир вокруг, и целым миллионом шагов, вызванных практическими причинами для достижения своей цели. Мы ведь говорим о сознательных существах, действующих более или менее свободно. Да, именно свобода, и именно там, где правит жажда. Да, практические причины, отчет перед самим собой, прозрачность мыслей там, где иррациональные страсти движут процессом. Пусть и с оттенком маргинальности, раз уж происходящее все же имеет биологические корни, но мы свободны наблюдать за ним: смотреть на эту странную активность под названием поцелуй (что уж говорить о той странной деятельности, которая за ним последует).

Вернемся к нашему путешествию, которое уже близко к своему завершению, и процессу выхватывания одного конкретного лица из многих, одной головы из стольких голов в толчее вокзала. То время, которое занимает этот поиск, многое нам говорит о случайности отношений между объектом желания и самим желанием, между воображаемым и реально существующим. Спустя 36 лет тот поцелуй — множество дней, ночей и тысяч бесед — эта случайность сгладилась совместной жизнью, той ролью, которую эти двое играли в судьбе друг друга, детьми и общим прошлым, в котором каждый из них существовал сам по себе. Вот неизбежные последствия становления и существования в качестве опыта другого.

Итак, поцелуй. Поцелуй — это биологический и социальный скандал. В биологическом смысле, просто трата времени. Десятисекундный наскок в сопровождении наших ближайших собратьев куда ближе к сути. Генотип рот через рот передать еще никому не удавалось. А в плане общения поцелуй очень проблематичен. Конечно, существует их особая градация: губами кожу (руку, лоб, щеку), сжатыми губами в сжатые губы; губами с открытым ртом и, наконец, так называемый французский поцелуй, когда языки лижут друг друга, а алчущий рот одного партнера поглощает алчущий рот другого. Перед нами переход от абстрактного и символического, сухого, словно слова Писания, поцелуя кольца прелата к всеохватной похоти человека, поглощенного абсолютным согласием распахнутого рта другого.

Ну а если запечатлеешь поцелуй не в надлежащем месте, то и вовсе можешь влипнуть в неприятности. Как раз когда я писал эту книгу, произошел следующий случай. Викарий, директор приходской школы, поцеловавший в щеку девочку-победительницу на церемонии вручения ей приза, попал под юрисдикцию сразу трех дисциплинарных комитетов, приступивших к расследованию, оценке и анализу его потенциально некорректного поведения. Дело вызвало широкий резонанс.

Поцелуй, ради которого наши влюбленные пронесли свои головы через такие расстояния, подстегивается взаимным физиологическим влечением, как принято говорить, но обращен к сущностям и символам, биологии неведомым. Из всего сексуального ему менее других грозит стать безличным. Вот почему, как утверждают, проститутки поцелуями не увлекаются: им хочется отстраниться от тел, посредством которых они безрадостно доставляют удовольствие, потому что сосать чей-то безличный член не столь неприятно. Члены и выделяемое ими могут быть противными на вкус, но, по крайней мере, отвращение вызывает тело, а не сам человек. Да и удовольствие от соприкосновения губ или языков тоже не гарантировано. «Каждый поцелуй — это победа над отвращением», как подытожил Сартр со свойственным ему налетом оптимизма.

Поцелуй всецело и сладостно трансгрессивен, и не только из-за нарушения элементарных требований гигиены. При обычных обстоятельствах взаимодействие между головами, в ходе которого одна берет что-либо у другой, достаточно логично: вербальное или зрительное, обмен фразами, выражениями лица и взглядами. Поцелуй минует все это. Он возвращает к телесной прямолинейности детства. Рот, орган речи, относительно удаленного общения о предметах с использованием общих и абстрактных понятий, возвращается к своим корням и вновь становится тактильным органом.

Давайте ненадолго остановимся и вернемся к сартровской «победе над отвращением». Кажется, «в сексе мы превозмогаем и пересиливаем естественное чувство омерзения», как сказал Кристофер Гэмильтон ( Hamilton C. Living Philosophy. Reflection on Life, Meaning and Morality. Edinburgh: Edinburgh University Press, 2001, p. 136.). Он цитирует Уильяма Йена Миллера: «Сексуальное влечение основывается на идее запретного отвратительного. Чужой язык во рту может доставить вам удовольствие или стать самым мерзким тошнотворным вторжением в зависимости от отношений, существующих или устанавливаемых между вами и другим человеком. Но чужой язык в вашем рту также может быть знаком особой близости именно потому, что он же — вызывающее отвращение оскорбление» ( Miller W. I. The anatomy of Disgust. Cambridge, Mass: Harvard University Press, 1997, p. 137.).

Это приближает нас к пониманию. Но поцелуй не останавливается на победе над отвращением и привлечении отвратительного для выражения интимности между людьми. Чтобы понять, что́ еще он демонстрирует, необходимо подумать об отношениях между живыми существами, их опытом и знанием и о наших отношениях с окружающими.

Центральное событие нашей юности — это постепенное овладение телом как своей собственностью, затем следует развитие сознания, определяющего наше место в мире, превосходящем физического существование и телесные ощущения. Мы вступаем в пространство всеобщих возможностей, заявляющее, что оно никому не принадлежит, во вселенную фактов и знаний, принадлежащих всему сообществу людей сразу. Этот мир, в котором утверждение «это тепло» удаляет нас от непосредственного ощущения тепла. В этом пространстве, мире, мы по большей части встречаемся и взаимодействуем с другими: мир предполагающей осведомленности и, говоря точнее, дискурса — абстрактных символов, диалогов, инструкций и еще раз инструкций, вездесущих слов, интерактивного испускания ветра и потоков воздуха, застывших на бумаге или экране магнитных носителей. Когда мы занимаемся любовью, мы покидаем этот мир и ощущаем напрямую через наше тело. Я трогаю тебя не словами или своей образцовой сердечностью, а руками. Я прикасаюсь губами к твоим губам.

Эта непосредственная коммуникация проходит путь в обратную сторону к физиологическому детству от цивилизованного и зрелого человеческого индивида. Мы отбрасываем те рамки, которые окружают нас в мире во время общения. Это особенно ярко проявляется в сексуальном поцелуе, где органы, с помощью, которых мы способны общаться вербально, вновь становятся просто чувствующей плотью, прикасающейся и трущейся одна о другую. Та часть тела, благодаря которой мы и становимся людьми в полном смысле этого слова, — наш говорящий рот, наша выражающая мысли голова — возвращается к своему физиологическому статусу.

И это, конечно, еще не все. Целуясь, мы остаемся существами сознательными, понимающими, откуда мы пришли и какой путь уже пройден. Мы не можем забыть свои корни. Наши якобы физиологические контакты глубоко символичны. Когда мы, цитируя господина Тэста, «играем в глупых тварей», то помним и об игре, и о разрешениях, или скрытых запретах, делающих ее такой привилегированной. Телесное знание никогда не бывает исключительно телесным или исключительно знанием, но трансгрессивной моделью непосредственно чувственного опыта, пренебрегающего терминами знания. Вот почему поцелуй, пусть и оставаясь прямым контактом с другим человеком как организмом, не перестает быть призрачным диалогом, признающим за другим право быть личностью. Этот длинный путь к поцелую — путь очень личный, предпринятый сознательным субъектом, человеческим существом. И поэтому целующиеся часто закрывают глаза. Как писал У. Х. Оден:

Любовники, тянущиеся к поцелую,
Инстинктивно закрывают глаза,
Прежде чем их лица
Можно будет свести
К исключительно анатомическим параметрам.

Ну, наконец, вот оно. Поцелуй проливает свет на природу времени, на бесконечные изменения повседневности, на нашу странную, гибридную сущность плотских созданий, которые, оказывается, не только плотские создания, на трансгрессию, переплетение наших жизней и их радость.

О книге Рэймонда Таллиса «Краткая история головы»

Дата публикации:
Категория: Отрывки
Теги: Издательство «Амфора»Рэймонд Таллис
Подборки:
0
0
4322
Закрытый клуб «Прочтения»
Комментарии доступны только авторизованным пользователям,
войдите или зарегистрируйтесь