Александр Проханов: обретение читателя

— В какой степени, по вашему мнению, литературные премии могут влиять на развитие литературы, как-то направлять литературный процесс?

— На сегодняшний день единый общелитературный процесс оказался очень дифференцирован — до такой степени, что единого процесса уже как бы и не существует. Есть отдельные литературные группировки. И литературные премии — это те точки зрения, которые и определяют в значительной степени эти группировки. Литературные премии осуществляют своего рода предварительную классификацию литературы.

— Чем стало для вас получение премии «Национальный бестселлер»?

— До получения этой премии я был писателем «демонизированным». Я принадлежал к числу тех писателей и общественных деятелей, которых принято называть «красно-коричневыми». Этот ярлык обеспечивал мне полное неприятие в господствовавшей тогда либеральной среде. Получение премии «Национальный бестселлер» означало для меня, что тот целлофановый мешок, который был на меня надет, — он был разрезан. Я начал дышать воздухом реальной культуры... Сейчас, например, у меня выходит собрание сочинений в пятнадцати томах.

— Чаще всего вас спрашивают о политике, поэтому хочется спросить вас об искусстве. Ваше вхождение в мир культуры — как оно происходило? Я имею в виду самые ранние впечатления детства.

— В семь лет я написал стихотворение о Москве, — с этого началось мое мощное вхождение в литературу. Затем я много путешествовал, бродил по деревням, и издал свою первую книгу, поэтизирующую деревню. Так я ошибочно попал в разряд писателей-деревенщиков, который тогда существовал. На самом деле я писатель-урбанист, и кроме того авангардист, — но вся моя жизнь проходила между молотом и наковальней: между либерально настроенными писателями — и деревенщиками, возглавляемыми известной группой литераторов. Я был везде немножко свой, но всё же чужой. Я пел силу машин, возможную силу государства, — и был близок к авангардизму 1920-х годов. Когда это государство стало рушиться, я перешёл в резкую оппозицию к тому новому государству, которое было представлено Горбачёвым. С тех пор я стал политиком — и стал врагом перестроечного «прогресса». Позднее произошла та демонизация, о которой я говорил, то закупоривание и закупорка, в результате которых я был помещён в «красно-коричневую» нишу.

— Какие эстетические впечатления были наиболее сильными — если рассматривать ваше вхождение в культуру с точки зрения внешних воздействий?

— Что было обожаемо мной? Вся русская классика!.. Конечно же фольклор, и конечно русский авангард, — не могу даже выделить отдельные имена художников. Именно весь огромный ансамбль русской культуры, начиная от архаики, от «Слова о Полку Игореве» и «Велесовой книги» и вплоть до писателей-авангардистов.

— В ряду культуры вы говорите именно о литературе. Вы в первую очередь книжный человек?

— Я человек оружия, человек баррикад, человек политики.